ПРОБЛЕМЫ ВОСПИТАНИЯ В СОВЕТСКОЙ ШКОЛЕ
Обычно, если какой-нибудь школьник огорчит семью, учителей, а то и органы
милиции каким-либо неблаговидным поступком, начинаются неизменные
пререкания:
- Ну конечно, комсомол плохо помогает школе.
- А пионерская организация? Не умеет работать...
- Позвольте, а чем занимается директор? Он ведь только старший завхоз.
Хозяйственные работы - финансы, отопление, ремонт - целиком поглощают его
день. Кто же отвечает за дисциплину?
- Родители тоже хороши! Ничем не помогают.
- Помилуйте, а педагоги разве помогают? Уткнулись носом в тетрадки и
совершенно не занимаются воспитанием.
Необходимо, однако, реабелитировать советскую школу, освободить ее от
совершенно незаслуженных обвинений в немощи.
Без всякого преувеличения можно сказать, что вопросы воспитания
всплывают обычно на поверхность только при каких-нибудь досадных
проишествиях, когда на "помощь" привлекается Уголовный кодекс. Если же
проишествий нет - школьник не сорвался с подножки трамвая под
колеса, стрелок из рогатки не вышиб глаз товарищу, - о проблемах
воспитания не вспоминают. Ни один раздел школьной педагогики так слабо не
разработан, как методика нормальной воспитательной работы. Теоретики видят
в воспитательных мероприятиях лишь подсобное вспомогательное средство к
повышению успеваемости - и только.
Практики-педагоги теряются среди множества эмпирических приемов, не
связанных в стройную воспитательную систему. Лучшие наши учителя знают
чрезвычайно ценные приемы воспитания воли, выработки внутреннего кодекса
поведения советского ребенка, предлагают в этой области своеобразные
изобретения, интересные начинания. Но такое опытничество слабо поощряется
органами народного образования и крайне слабо изучается.
Неопределенность воспитательного процесса в школе, распыленность
педагогических сил, боязнь смелого почина снижают эффективность труда даже
талантливых учителей. Тем хуже дела у тех классных руководителей, - а их у
нас сотни тысяч, - которые, не обладая выдающим педагогическим
мастерством, работая в одиночку, не находят нужной линии, не овладевают
своими воспитаннками. А неповоротливые молчальники-теоретики, с постной
миной "изживающие" педологические ошибки, покаянно выгребающие
псевдонаучный мусор из педагогической литературы, до сих пор не
оплодотворили школьную практику положительными мыслями, несмотря на то что
общие педагогические идеи марксизма-ленинизма, высказывания Ленина дают в
области воспитания совершенно ясную установку и открывают большой простор
педагогическому творчеству. Учителям до сих пор не помогли понять, что
нормальная работа школы немыслима без сплоченного педагогического
коллектива, придерживающегося единой методики и коллективно отвечающего не
только за "свой" класс, а за всю школу в целом#1.
Наша школьная сеть, который вправе гордится страна, предоставляет собой
в педагогическом секторе распыленную массу одиночек-учителей и в
ученическом - массу разрозненных классов, лишь механически связанных
соседством в общем школьном здании. Школы как единого коллектива, как
целостного учреждения не знают у нас ни педагоги, ни дети, ни семья, ни
советская общественность. И именно в этом таится корень многих бед.
Если, например, ребенок учится в московской школе N 575, то этот
астрономический номер без индивидуального названия не рождает в нем
никаких эмоций. Учащийся теряется в огромной толпе сверстников (ведь
вместе с ним в школе часто учится до двух тысяч детей). Ученик знает
только свой класс. Между классным коллективом и советским обществом нет
связующего звена - боле широкого коллектива, нет самой школы как единого
общественного организма#2.
Педагогическая теория, размениваясь на мелочи, не удосужилась заняться
этим кардинальным вопросом. Между тем совершенно очевидно, что каждый
ученик должен жить не только интересами своего маленького классного
кружка, а должен воодушевляться общими школьными целями, переживать общие
школьные радости.
Как правило, коллектив учашихся школы не должен превышать тысячи.
Школы-гиганты следовало бы разукрупнить, чтобы каждая имела свое лицо,
чтобы дети были знакомы друг с другом, чтобы учителя узнавали в коридоре
тех, кого они воспитывают, чтобы весь школьный коллектив друже-
ски общался на школьных праздниках, на литературно-художественных вечерах,
в кружках, чтобы крепла дружба и уважение друг к другу в совместной
творческой работе всего коллектива. Только создав единый школьный
коллектив, можно разбудить в детском сознании могущественную силу
общественного мнения как регулирующую и дисциплинирующего воспитательного
фактора.
Индивидуальный подход к детям не означает возню с уединенной
капризничающей личностью. Под флагом индивидуального подхода не следует
протаскивать мещанское индивидуалистическое воспитание. Беспомощен тот
педагог, который потворствует недостаткам ученика, слепо следует его
капризу, подыгрывается и сюсюкает вместо того, чтобы воспитывать и
переделывать его характер. Надо уметь предьявлять бескомпромиссные
требования к личности ребенка, имеющего определенные обязанности перед
обществом и отвечающего за свои поступки. Индивидуальный подход к ребенку
в том и заключается, чтобы применительно к его индивидуальным особенностям
сделать его преданным и достойным членом коллектива, гражданином
Советского государства.
Вздыхая по хорошей дисциплине, у нас боятся процесса дисциплинирования.
По сути дела, мы недалеко ушли от веры в пресловутую самодисциплину. Школа
должна с первого же дня предьявлять к ученику твердые, непререкаемые
требования советского общества, вооружить ребенка нормами поведения, чтобы
он знал, что можно и чего нельзя, что похвально и что наказуемо.
Контроль общественного мнения большого авторитетного и любимого
школьного коллектива закаляет характер ученика, воспитывает волю,
прививает общественно полезные навыкм личного поведения, гордость за школу
и за себя как члена этого славного содружества. И тогда ребенок ведет себя
не в зависимости от внешней обстановки, - в обществе хороших ребят он
хорош, а среди драчунов и сам хулиган, - он знает, как себя вести: за что
его одобрит уважаемый им коллектив и за что осудит. Так рождается в
ребенке твердость, несгибаемость закаленного характера, так воспитывается
чувство гражданской чести, долга, сознание обязанности по отношению к
другим людям#3.
Сила общественного мнения в детском коллективе - совершенно
материальный реально осязаемый фактор воспитания. Когда я руководил
коммуной НКВД, то не побоялся, например, послать пятьдесят воспитанников -
бывших воришек и беспризорников - на праздник открытия Краматорского
завода. Я знал, что они не уронят достоинства коммуны, оказавшей им
доверие и честь. Наши коммунары приняли за правило в трамвае не садиться,
потому что всегда найдется в вагоне человек, которому следует уступить
место. И каждый коммунар просто провалился бы от стыда сквозь землю, если
бы его уличили в том, что он нарушил пункт этической заповеди коммуны -
вежливость к старшим, помощь слабым.
Только отсутствием в школе организованного общественного мнения можно
обьяснить беспомощность воспитателей, позорящих себя подобными,
например, характеристиками непослушных питомцев:
"Мешает, сорит, бьет стекла, выражается, мажет краской лица товарищам,
своим хулиганским поведением разлагает не только учащихся, но и учащих..."
Такие аттестации звучат клеветнически. Школьник, изображенный
драматическим злодеем, разлагает даже учителей.
Воспитатели, по существу, пишут приговор себе, расписываясь в своей
никчемности. А теоретическая педагогика не осмеливается разработать
проблему взаимодействия в школьном обиходе воспитательных мер и репрессий,
имеющих при должном применении не менее воспитательное значение.
Странная вещь, педагоги боятся даже самого слова "наказание". У нас в
школе не знают даже выговора. Маниловы от педагогики мечтают о таком
идеальном положении: вот хорошо бы было, если бы дисциплину поднять и
никаких мер воздействия для этого не требовалось!
Подобный ложный гуманизм считается до сих пор у теоретиков хорошим
тоном. А школе это беспринципное сюсюканье наносит большой вред. Страх
пендагогов перед наказанием истекает из боязни возродить нравы старой
школы. Но кто сказал, что разумно применяемое разумное наказание грозит
нам ужасами царской школы? Ведь у нас нет социальной пропасти, антагонизма
между учителями и учениками, между школьниками и школьным начальством.
Если в старой школе наказание превращалось в насилие и не разрешало
конфликта, а только усиливало его, загоняя язвы внутрь, то у нас система
наказаний, по характеру своему отличная от жестокого и унизительного
оскорбления человеческого достоинства школьника, несомненно, сыграет
положительную воспитательную роль.
Разумная система взысканий не только законна, но и необходима. Она
помогает оформиться крепкому человеческому характеру, воспитывает чувство
ответственности, тренирует волю, человеческое достоинство, умение
сопротивляться соблазнам и преодолевать их.
Активизация общественных начал школьного коллектива и сочетание
воспитательных мер и системы взысканий требуют самостоятельного усиления
воспитательного центра в школе. Таким центром может быть только директор,
как самое ответственное в школе лицо, как уполномоченный государством
руководитель. Наши директора непомерно много уделяют внимания хозяйству, а
между тем директор должен прежде всего быть единоличным и абсолютно
правомочным воспитателем школы. Все остальные школьные работники должны
действовать под его непосредственным руководством и по его прямым
указаниям.
Но педагогическое мастерство директора школы не может заключаться в
просто админстратировании. Мастерство в том именно и состоит, чтобы,
сохраняя строгое соподчинение, ответственность, дать широкий простор
общественным силам школы, общественному мнению, педагогическому
коллективу, школьной печати, инициативе отдельных лиц и развернутой
системе школьного самоуправления.
Имеющийся сейчас - и то лишь в старших классах - старостаты не могут
обеспечить действенного участия школьнгиков в организации школьного быта.
Между тем самоуправление может сделаться самым эффективным воспитательным
средством.
При наличии школьного общественного мнения, общешкольной дисциплины,
поддерживаемой общешкольными органами самоуправления, воспитательная
работа педагогов существенно облегчается.
Руководство органами школьного самоуправления должнол составить
главную заботу директора. Нужно отбросить старую педагогическую хмурость,
излишнюю "взрослую" серьезность. Это тем легче сделать, что наши
пионерские организации давно уже придумали много хорошего, общественно
целеустремленного и отвечающего естественной потребности детей украшать
жизнь элементами игры, внешними атрибутами парадности - значками%
знаменами, музыкой. Для изобретательного воспитателя здесь большое и
благодарное поприще.
Наша Родина вправе требовать от советской школы больших усилий к
закреплению сознательной дисциплины среди миллионов учащихся.
ВОСПИТАНИЕ ХАРАКТЕРА В ШКОЛЕ
Статья "Проблемы воспитания в советской школе", напечатанная "Правдой" 23
марта в порядке обсуждения, вызвала множество откликов. Письма и статьи
продолжают еще поступать. Пишут главным образом родители и учителя,
партийные работники, директора школ. Только профессора педагогики, те
люди, которые в первую очередь должны интересоваться вопросами воспитания,
не прислали ни одного отзыва. Чем можно обьяснить это весьма странное
молчание, само по себе заслуживающее пристального внимания? Трудно
представить себе, чтобы в какой угодно области принципиальные вопросы,
поднятые в центральном органе, не вызвали бы отклика прежде всего со
стороны самых высоких специалистов в данной области. Полбеды% если это
молчание обьясняется презриьтельным высокомерием ученых-олимпийцев, не
желающих проблемы своей науки отдавать на растерзание толпе родителей и
учителей. Не так страшно, если молчание есть результат трусости,
непривычки к смелой мысли и к искренности. Но очень печально, если молчат
просто потому, что ничего не понимают в вопросе, так далеко отошли от
жизни, что она уже перестала быть областью, доступной их разумению.
Последнее допущение, между прочим, очень вероятно. Не отзвалась на статью
и "Учительская газета". О причинах тоже гадать не будем, но вот что пишет
об "Учительской газете" преподаватель химии в средней школе N 40 в г.
Иванове тов. Ильин...
"Для "Учительской газеты" характерно замалчивание недостатков в школе и
описывание однообразных чудес по одному и тому же плану: ученик Х.
хулиганил, срывал уроки, бил учеников, разрушал имущество, оскорблял
учителей. Учительница познакомила его с лейтенантом, когда узнала, что он
любит военное дело. Мгновенно ученик превратился в отличника и по
успеваемости и по поведению. Бедная редакция. Она и не замечает, что такие
сообщения с удовольствием и с раскрытыми ртами могут слушать только
незадачливые газетные работники и работники Наркомпроса..."
Нужно порадоваться тому, что люди, для которых дороги судьбы нашей
школы и наших детей, откликнулись на статью "Проблемы воспитания в
советской школе". В этих откликах нужно прежде всего отметить глубокое
понимание воспитательных вопросов, знание нашей школьной действительности
и умение в ней разобраться. В тех замечаниях, которые высказывают авторы
многочисленных писем, больше здравого смысла и советской мудрости, чем во
многих литературных упражнениях педагогических журналов.
Судя по этим письмам, можно прямо утверждать: в нашем обществе нет двух
мнений по вопросам школьного воспитания. Все единодушно признают, что
нашей школе предоставлены все возможности для отличной работы, что наши
дети предоставляют благодарный материал для педагогов, но что, несмотря на
эти счастливые условия, в нашей школе воспитательная работа часто
поставлена очень плохо.
Будучи стольединодушны в оценке положения, все авторы согласныс теми
требованиями, которые они предьявляют к школьному воспитанию: единый
школьный коллектив преподавателей и учеников, разукрупнение школ-гигантов,
усиление воспитательного центра, бескомпромиссное требование к ученику,
воспитание воли и ответственности, твердый режим и дисциплина, система
наказаний, активизирование общественного мнения в школе, большая связь
школы с общественной жизнью страны.
В письмах находится очень много ценнейших мыслей по отдельным деталям
школьной работы, привести которые полностью в настоящей статье мы не имеем
возможности. В частности, некоторые авторы указывают на явные перегибы в
деле борьбы за успеваемость. Перегибы эти заключаются в бюрократическом
омертвлении идеи соревнования, в увлечении цифровыми результатами и
сводками, создающими почву для развития очковтирательства, для глубокого
развращения ученика и целых классных групп#1.
Другие обращают внимание на то, что боязнь педологии иногда принимает
нелепую форму: отрицают возможность лени у ребенка, боятся говорить об
изучении ребенка, игнорируют действительно средние или небольшие
способности у того или у другого ученика, не допуская даже мысли о том,
что в некоторых случаях полезно и необходимо оставить ребенка на второй
год.
Эти замечания совершенно справедливы. Никакое дело не требует от
работника такой оперативной гибкости, как работа учителя. Какие бы то ни
было шаблоны по отношению к отдельному ученику совершенно недопустимы.
Это, конечно, вовсе не обозначает, что школа должна обратиться в
распыленное собрание "индивидуальных подходов", ничем не обьединенных, как
это часто наблюдается в настоящее время. Борьба за образцовую советскую
школу должна быть борьбой не за шаблонный "неукоснительный метод", а за
настоящий советский стиль в нашей школе...
В согласии со всеми многочисленными лицами, отозвавшимися на статью в
"Правде", мы утверждаем: полная, последовательная реализация в каждом
нашем педагогическом движении, в каждом нашем организационном мероприятии
этого программного положения позволит нам поставить нашу школу на высоту,
совершенно недосягаемую, в сравнение с которой не может идти никакое
буржуазное школьное новаторство. ...Русский революционный размах должен
отличать нашу школу от всякой другой. Наша воспитательная работа,
социалистический гуманизм, воспитание активного деятеля социалистического
общества, воспитание целых поколений закаленных, преданных революции,
радостных и суровых деятелей, разве этого можно достигнуть без
революционного размаха?
В воспитательной работе не хватает серьезности, солидности,
основательности, прямой, энергичной целеустремленности, логики в деталях.
Именно поэтому в свое время в порядке "фантастического сочинитель-
ства" была придумана пустая и вредная формула: "Наказание воспитывает
раба". И никто не потрудился проверить ее на деле. Рабов воспитывает как
раз не наказание, а самодурство, не ограниченная никем беспардонность,
позволяющая у нас некоторым педагогам воспитывать хулиганов#2.
Вопрос о наказании - самый трудный вопрос в представлении многих
педагогов. Трудным он кажется потому, что вспоминается старая школа, а
нового опыта в области педагогической репрессии мы не знаем#3...
Надо решительно отбросить, с одной стороны, всякую трусость в вопросе о
наказаниях, с другой стороны, всякую попытку в той или иной форме
протащить старый стиль царской школы... Стоит заговорить о наказании, как
у слушателей дыбом встают волосы, холодеет кровь.
В лучшем случае соглашаются с тем, что наказание уместно в школе, но
тут же наговорят столько примечания, что, в сущности, все останется
по-прежнему: наказывать нужно в исключительных случаях, 99% учеников
нельзя наказывать, настолько они хороши, и, наконец, у нас и сейчас есть
наказания, например, замечание, выговор, вызов родителей.
Последнее утверждение правильно, но иногда в неожиданном смысле. Вот
несколько отрывков из писем читателей.
"Вызываются в срочном порядке родители и начинается:
- Ваш сын хулиган, играет в перышки, дергает девочек за косы, придется
исключить.
Несчастный родитель уходит домой с зловещим видом.
Через несколько дней:
- Ну, как мой сын?
- Ничего, знаете, притих.
Родитель наклоняется к уху учителя и сообщает о "внушении". Педагог
виновато улыбается. Все в порядке" (Л. Блащик, г. Омск).
"Откровенно говоря, система безнаказанности существует только для
нарушителей порядка из среды учеников. Лучшую часть учеников руками
отсталых мы без стеснения наказываем слишком грубо (плевки, толчки,
оскорбления, создание невозможных условий для нормальных занятий, шум,
крики, ругань за уроками), и притом без всякого повода, без всякой вины.
Этого не хотят видеть педагогические Маниловы" (В. Ильин, г. Иваново).
"Моя дочь четвертый год из четверти в четверть идет отлично. А в
текущем году ее изводят ученики и периодами проявляют "дружеские
рукоприкладства", чем я и заинтересовался. Разговаривал с педагогом и зав.
учебной частью, которые... заявили мне, что я напрасно беспокоюсь, раз
дочь у меня отличница" (Тимохин, станция Янаул Казанской железной дороги).
Другими словами, безнаказанность в школе обязательно обращается в
беззащитность части учеников. Неужели это положение составляет такую
непосильную мудрость?
А между тем можно составить ряд мер воздействия, которые, впрочем, и
представляют собой наказание: замечание наедине, замечание перед
классом, замечание перед общим собранием школы, выговор в приказе по
школе, лишение школьного билета#4.
Наказание - настолько тонкое дело, что оно не может быть поручено
каждому педагогу. Поэтому право наказания должно принадлежать только
директору. Разумеется, это очень большая нагрузка, но самая авторитет-
ность такого правила, несомненно, чрезвычайно полезна. Вообще, наказаниб
должно предшествовать непрессивное воздействие - беседа наедине, беседа в
присутствии товарищей, требование обьяснений на общем собрании, причем
общее собрание может ограничиться постановлением - виноват или не
виноват товарищ.
Основной принцип, который должен определять всю систему наказаний: как
можно больше уважения к человеку, как можно больше требования к нему.
Не приходится, конечно, доказывать, что никакая система наказаний не
принесет пользы, если не обеспечена правильная организация коллектива -
точное взаимоотношение частей, воля директора, общественное мнение,
активная работа органов самоуправления, внешкольная работа, - если ученики
не гордятся своей школой и не дорожат ее добрым именем. Не в наказании, а
именно в этом заключается секрет успеха, но в наказании проявляется стиль
самого требования.
Соблюдение всех этих условий только и может дать простор тому
содержанию нашей работы, которое называется: деятельное, целеустремленное
воспитание характера.
Помочь педагогам по-большевистски заняться становлением характера
миллионов советских школьников обязаны наркомпросы, и в первую очередь
Наркомат просвещения РСФСР, и ЦК ВЛКСМ, которые все еще очень плохо
занимаются вопросами воспитания детей и юношества.
ПИСЬМО ПИОНЕРВОЖАТОМУ
Уважаемый т. Гринберг!
Сегодня я возвратился из Ялты и распечатал Ваше письмо. Вероятно, Вы
уже перестали ждать ответа, а может быть, он и вовсе Вам не нужен, так как
Вы оканчиваете десятый класс и вместе с ним окончите и Вашу деятельность
вожатого.
Тем не менее Ваше письмо поднимает несколько очень важных вопросов, о
которых я давно раздумываю.
Самый важный вопрос о том, как работать пионервожатому. Давно уже все
спрашивают, где методика этой работы. Между нами говоря, я всегда нахожусь
в уверенности, что такую методику - список правил для уединенного,
оставленного в одиночестве юноши - написать нельзя. А между тем я сам был
организатором работы большого юношеского коллектива, который управлялся с
воспитательской работой почти без помощи педагогов. Вы пишете, что Вы сами
не знаете, что такое воспитание. К сожалению, и многие педагоги этого тоже
не знают. Вам неоткуда было узнать, а нам тоже. Они учились для того,
чтобы быть преподавателями, а учиться воспитывать совсем отдельное дело.
Я всегда полагался на коллектив. И до тех пор, пока мы не научимся
создавать хорошие коллективы, положение пионервожатого всегда будет
трудным.
Вы убеждаете меня написать хорошую книгу о том, как нужно работать
юношам-пионервожатым. По соображениям, высказанным выше, я за такую работу
не возьмусь. Но книгу о том, как должен работать юношеский и дет-
ский коллектив и как старшие должны воспитывать младших, я, конечно,
написать должен. Для этого вовсе не нужно поступать учителем в школу -
жизнь нашей школы я знаю прекрасно.
Может быть, придется писать не одну книгу, а несколько - это дело очень
трудное, как Вы уже и сами знаете.
Ответить сейчас на Ваши вопросы я не в состоянии: просто времени не
хватит и места в письме. Да я и не уверен, нужно ли это для Вас сейчас.
Во всяком случае, если такие вопросы будут Вас интересовать, прошу Вас
прочитать мою последнюю книгу "Флаги на башнях"#1, которая печатается в
журнале "Красная новь". На некоторые вопросы Вы там найдете ответ, только
прошу Вас всегда иметь в виду, что вне условий крепкого, дружного
коллектива я вообще не могу представить себе советское воспитание.
Крепко жму Вашу руку. А. Макаренко
СЕМЬЯ И ВОСПИТАНИЕ ДЕТЕЙ
Товарищи, я не совсем понимаю, как можно по этому важнейшему вопросу -
воспитание детей, уложившись в какой-нибудь час, затронуть все самое
главное. Люди работают над этим вопросом века, и каждый из вас этому
вопросу посвящает в известной мере свою жизнь, и я посвятил
жизнь этому вопросу. Мне нужно написать книгу для родителей, она
задумана в четырех томах; я один том написал, а второй все пишу,
пишу. Вы знаете - очень трудная задача - разработка
педагогических проблем. А мне, вот, говорят - в течение одного
часа все принципы изложить, подсчитать, подчеркнуть, подвести
итоги, и все будет хорошо: "Вы, тов. Макаренко, прочтете лекцию,
а родители пойдут домой и начнут правильно воспитывать".
Как видите, даже в самой организации лекций по этим вопросам много еще
всяких недоумений, потому что, если перечислить только названия тем,
касающихся воспитания детей в семье, и то я в час едва ли уложусь. Поэтому
мне хотелось в этой короткой беседе поговорить о главнейших вопросах,
какие нас всех беспокоят, и в этом смысле, с смысле постановки некоторых
основных вопросов воспитания, наша беседа может принести пользу в
определении отправных позиций для ваших размышлений в этой важнейшей
области. Почему? А вот почему. После того как вышла "Педагогическая
поэма", ко мне стали ходить педагоги, молодые люди и люди постарше,
различного общественного положения, которые ищут новых советских моральных
норм, хотят следовать им в своей жизни и спрашивают меня, как нужно
поступить.
Представьте себе, пришел ко мне однажды молодой ученый-геолог и говрит:
"Меня командируют для научной работы на Кавказ или в Сибирь, - что мне
выбрать?" Я ему ответил: "Поезжайте туда, где наиболее трудная работа". Он
уехал на Памир, и недавно я получил от него письмо, в котором он
благодарил меня за совет.
Но после "Книги для родителей" стали ходить родители-неудачники. Зачем
ко мне пойдет родитель, у которого хорошие дети? А приходят вот какие
родители, приходят отец и мать:
- Мы оба члены партии, общественники, я - инженер, она - педагог,
и у нас был хороший сын, а теперь ничего с ним сделать не можем. И мать
ругает, и из дому уходит, и вещи пропадают. Что нам делать? И воспитываем
его хорошо, внимание оказываем, и комната у него отдельная, игрушек всегда
было сколько хочешь, и одевали, и обували, и всякие развлечения
предоставляли. А теперь (ему 15 лет): хочешь в кино, театр - иди, хочешь
велосипед - вот велосипед. Посмотрите на нас: нормальные люди, никакой
плохой наследственной быть не может. Почему такой плохой сын?
- Вы после ребенка постель убираете? - спрашиваю у матери. - Всегда?
- Всегда.
- Ни разу не пришло вам в голову предложить ему самому убрать постель?
Пробую отцу задать вопрос:
- А вы ботинки вашему сыну чистите?
- Чищу.
И я говорю:
- До свидания, и больше не ходите ни к кому. Сядьте на бульваре, на
какой-нибудь тихой скамеечке, вспомните, что вы делали с сыном, и
спросите, кто виноват, что сын вышел такой, и вы найдете ответ и пути
исправления вашего сына.
Действительно, ботинки сыну чистят, каждое утро мать убирает постель.
Какой сын может получиться?
Я много возился с ребятами, не то, что с беспризорными, а хуже - из
семей избалованных и большей частью из семей интеллигентных и сплошь и
рядом из семей ответственных работников. Дети таких родителей, самых
лучших семей% какие только могут быть, через три-четыре года будут такими,
как я рассказывал. Здесь дело не в каких-то педагогических законах, не в
каком-то таланте воспитания, а в здравом смысле. Здравый смысл - это такая
обыкновенная штука, которая есть у каждого человека, а у родителей
начинает почему-то исчезать.
Второй том "Книги для родителей" я посвящу этому вопросу, почему люди
здравомыслящие, которые могут хорошо работать, учиться, даже получившие
высшее образование, - значит, с нормальным разумом и способностями,
общественники, которые могут руководить целым учреждением, ведомством,
фабрикой или каким-нибудь другим предприятием, которые умеют с очень
разнообразными людьми поддерживать нормальные отношения, и товарищеские, и
дружеские, и какие угодно, - почему эти люди, столкнувшись со своим
собственным сыном, делаются людьми, не способными разобраться в простых
вещах? Потому, что они в этом случае теряют тот здравый смысл, тот
жизненный опыт, тот самый разум, ту самую мудрость, которую они накопили
за всю свлю жизнь. Перед своими детьми они останавливаются как люди
"ненормальные", не способные разобраться даже в пустячных вопросах.
Почему? Оказывается, единственная причина - любовь к собственному ребенку.
Любовь - это самое великое чувство, которое вообще творит чудеса, которое
творит новых людей, создает величайшие человеческие ценности, которые
могут быть созданы только человеческим духом, - это самое чувство делается
причиной брака, т.е. причиной создания негодных людей и, естественно,
приносящих вред всему обществу, и прежде всего семье.
Если точно обозначить наш вывод, то придется просто и прямо сказать:
любовь требует какой-то дозировки, как хинин, как пища. Никто не может
сьесть 10 килограммов хлеба и гордиться тем, что он так хорошо поел. И
любовь требует дозировки, требует меры.
За что бы мы не ухватились в деле воспитания, мы везде придем к этому
вопросу - к вопросу меры, а если сказать точнее - к середине. Это слово
для нас неприятно звучит. Что такое середина, что такое средний человек?
Многие педагоги, которые всегда так "восхищенно" живут и мыслят, указывали
мне на это как на мою ошибку: если вы рекомендуете середину, то будете
воспитывать среднего человека: ни злого, ни доброго, ни танатливого, ни
бесталанного, ни то ни се.
Такие возражения меня не смущали. Я начинал проверять, не ошибаюсь ли
я, не воспитаю ли я таких средних людей, и если я говорю, что в моем
педагогическом методе должна быть середина, то не выйдут ли из-под моей
воспитательской руки люди средние, люди неинтересные, скучные, могущие
благополучно жить, но не способные ни создать великое, ни пережить
настоящие высокие человеческие душевные переживания? Я проверил это на
деле, и за мои тридцать два года учительской и педагогической деятельности
и последние восемь лет в трудовой коммуне им. Дзержинского я пришел к
выводу, что этот метод правилен и приложим к семейному воспитанию.
Слово "середина" может быть заменено другим словом, но как принцип это
необходимо иметь в виду при воспитании детей. Мы должны создать настоящего
человека, способного на великий подвиг, на великие дела и великие чувства,
способного, с одной стороны, стать героем нашей эпохи, с другой стороны,
вовсе не "шляпу" и не человека, который все может раздать, без всего
остаться и хвалиться - вот я какой добрый человек. Даже в нашем идеале,
против которого никто не может спорить, присутствует принцип какой-то
середины, какой-то меры, какой-то дозы. И я понял, почему слово "середина"
меня не смущает. Конечно, если сказать, что "середина" - это смесь белого
и черного, тогда - правильно, смешайте черную краску с белой, и получится
краска серая. Такая середина как будто бы и убийственна. Но если вы не
будете гнаться за словами, а просто подумаете о человеке, то вы сразу
увидите, какого человека мы считаем самым лучшим, самым идеальным
человеком, таким, какими должны быть и наши дети, и если мы не будем ни в
какую сторону уклоняться, если мы не будем увлекаться никакой излишней
словесной "философией", мы всегда скажем, какими должны быть наши дети.
Каждый скажет: я хочу, чтобы сын был способен на подвиг, чтобы это был
настоящий человек с большой душой, с большими страстями, желаниями,
стремлениями, и в то же время я хочу, чтобы это был не раззява, который
может все раздать, потому что, видите ли, добрый очень, может остаться
нищим и в нищете оставить жену и детей и растерять от такой доброты даже
духовное богатство.
То человеческое счастье, которое завоевала наша Великая пролетарская
революция и которое будет увеличиваться с каждым годом, - это счастье
должно принадлежать всем, и я - отдельный человек - на это счастье имею
право. Я хочу быть героем и совершать подвиги, как можно больше дать
государству и обществу, и в то же время я хочу быть счастливым человеком.
Такими должны быть наши дети. Они должны отдать себя, когда это нужно, не
оглядываясь, не подсчитывая, неимея никакой бухгал-
терии действий, или счастья, или горя, а с другой стороны, они должны быть
счастливыми.
Я, к сожалению, не вполне проверил, но вот что вижу: самые лучшие дети
бывают у счастливых родителей... Причем счастливые родители - это не
значит, что квартира с газом, и ванна, и все удобства. Вовсе нет. Я вижу
много людей, у которых квартира в пять комнат и с газом, и с горячей
водой, и холодной водой, и две домашние работницы, но неудачные дети. То
жена бросила, то муж бросил, то на службе не так, то хочется шестой
комнаты или дачи отдельной. И я много вижу счастливых людей, у которых
многого не хватает. Это я вижу и в моей собственной жизни, а я очень
счастливый человек, и мое счастье не зависело ни от каких материальных
благ. Вспомните свои самые прекрасные времена, когда и того, казалось,
недостает, и другого еще нет, а есть духовное единение, силы в душе и
влечет вперед.
Полная возможность такого ч и с т о г о с ч а с т ь я, необходимость
его, обязательно завоеваны нашей революцией и обеспечены советским строем.
В единстве нашего народа, в верности партии... - счастье наших людей. Надо
быть честным, партийным в своих мыслях и действиях человеком, потому что
необходимый аксессуар счастья - это уверенность, что живешь правильно, что
за спиной не стоит ни подлость, ни жульничество, ни хитрость, ни
подсиживание, ни какая-нибудь другая скверна. Счастье такого открытого,
честного человека дает большой процент не только этому человеку, а прежде
всего его детям. Полэтому позвольте сказать вам: хотите, чтобы были
хорошие дети, - будьте счастливы. Разорвитесь на части, используйте все
свои таланты, ваши способности, привленките ваших друзей, знакомых, но
будьте счастливы настоящим человеческим счастьем. А бывает так, что
человеку хочется счастья, и он хватает какие-то камни, из которых потом
счастье будет строиться. Я и сам одно время так ошибался. Мне казалось,
что вот, если я возьму эту штуку, это еще не счастье, а на этой штуке
потом счастье построится. Ничего подобного. Эти камни для фундамента, для
того, чтобы потом на этих камнях построить дворец счастья, - эти камни
потом очень часто обрушиваются на голову и оказываются просто несчастьем.
Нетрудно представить себе, что у счстливых родителей, которые счастливы
своей общественной деятельностью, своей культурой, своей жизнью, которые
умеют этим счастьем распоряжаться, - у таких родителей всегда будут
хорошие дети, и они всегда их правильно воспитают.
В этом корень этой формулировки, о которой я сказал с самого начала: и
в нашем педагогическом действии должна быть середина. Середина лежит между
нашей большой, о т д а ю щ е й с е б я о б щ е с т в у
р а б о т о й и н а ш и м с ч а с т ь е м , т е м , ч т о м ы
б е р е м о т о б щ е с т в а . Какой бы метод семейного воспитания вы
ни взяли, нужно найти меру, и поэтому нужно воспитывать в себе чувство
меры.
Возьмем самый трудный вопрос (я так вижу, что у людей это считается
самым трудным) - это вопрос о дисциплине. Строгость и ласка - это самый
проклятый вопрос...
В большинстве случаев люди не умеют нормировать ласку и строгость, а
это умение в воспитании совершенно необходимо. Очень часто наблюдается,
что люди разбираются в этих вопросах, но думают: это правильно, строгости
должна быть норма, ласке должна быть норма, но это нужно тогда,
когда ребенку шесть-семь лет, а вот до шести лет можно без нормы. На самом
деле главные основы воспитания закладываются до пяти лет, и то, что вы
сделали до пяти лет, - это 90% всего воспитательного процесса, а з а т е м
в о с п и т а н и е ч е л о в е к а п р о д о л ж а е т с я ,
о б р а б о т к а ч е л о в е к а п р о д о л ж а е т с я , но в общем
вы начинаете вкушать ягодки, а цветы, за которыми вы ухаживали, были до
пяти лет#1. И поэтому до пяти лет вопрос о мере строгости и ласки - самый
важный вопрос. Даже в первый день жизни вашего ребенка вопрос о норме
строгости и ласки, т.е. вопрос и дисциплине и вашей нежности, должен быть
поставлен в порядок дня. Мы чсто можем наблюдать, что ребенку то очень
много позволяют плкать, и он кричит целый день, то совсем не позволяют
плакать. Прямо хоть в Америку посылай за нормой строгости и ласки; может
быть, американцы нормировали это дело. У нас люди не нормировали этого.
По многим вашим глазам я вижу, что у вас прекрасные дети. Но в пять, и
в шесть, и в семь лет эта норма, эта золотая середина, какая-то гармония в
распределении строгости и ласки должны быть всегда.
Мне на это возражали: вы говорите о мере строгости, а можно воспитать
ребенка без всякой строгости. Если вы будете все делать разумно и ласково,
так и жизнь проживете и никогда не будете строги с ребенком.
Я под строгостью не понимаю какой-нибудь гнев или какой-нибудь
истерический крик. Вовсе нет. Строгость хороша только тогда, когда она не
имеет никаких признаков истерики.
И в своей практике я научился быть строгим при очень ласковом тоне. Я
мог сказать совершенно вежливо, ласково и спокойно слова, от которых
бледнели люди - мои колонисты. Строгость не предполагает обязательно крик
или визг. Это лишнее. А вот ваше спокойствие, ваша уверенность, ваше
твердое решение, если вы его ласково выразите, оно производит еще большее
впечатление. "Пошел вон" - это производит впечатление, а сказать "будьте
добры уйти" - тоже производит впечатление, может быть, даже большее.
Первое правило - это правило какой-то нормы, особенно в вопросе о
степени вашего вмешательства в жизнь ребенка. Это чрезвычайно важный
вопрос, который в семье часто решается неправильно. Какую долю
самостоятельности, свободы нужно предоставить ребенку, в какой мере нужно
"водить его за ручку", в какой мере и что можно ему разрешать, и что
запрещать, и что предоставить собственной воле?
Мальчик вышел на улицу. Вы кричите: не бегай туда. не ходи сюда. В
какой степени это правильно? Если представить себе безмерную свободу для
ребенка, это пагубно. Но если ребенок должен обо всем спрашивать, всегда к
вам приходить, всегда получать ваше разрешение и поступать, как вы
сказали, то у ребенка не останется никакого простора для своей инициативы,
для собственной находчивости и собственного риска. Это тоже плохо.
Я сказал слово "риск". Ребенок в семь-восемь лет должен уже в своем
поведении иногда и рисковать, и вы должны видеть этот риск, и вы должны
допускать известную долю риска, чтобы ребенок был смелым, чтобы он не
приучился все под вашу ответственность складывать: мама сказала, папа
сказал, они все знают, им книги в руки, а я буду поступать так, как они
скажут. При такой предельной степени вашего вмешательства
сын не вырастет настоящим человеком. Иногда из него вырастет безвольный,
не способный ни на какое решение, не способный ни на какой риск и дерзания
человек, а иногда бывает наоборот, он подчиняется, подчиняется вашему
давлению до какого-то предела, но силы, бурлящие и требующие исхода,
иногда взрываются, и денло кончается домашнис скандалом: "Был хороший
мальчик, а потом что-то с ним сделалось". А на самом деле с ним делалось
это все время, когда оон подчинялся и слушался, но силы, заложенные в нем
природой и развивающиеся по мере роста и учебы, производили свое действие,
и сначала он тайно начинает сопротивляться, а потом явно. Дать точный
рецепт в такой короткой лекции я не могу, да и никогда не смогу. Я пишу об
этом второй том "Книги для родителей".
Если вы внимательго присмотритесь к таким явлениям, вы найдете тот
предел, дальше которого идти нельзя.
Бывает и другая крайность, тоже часто встречающаяся, когда считают, что
ребенок должен проявлять полную инициативу и поступать как хочет, и совсем
не обращают внимания на то, как дети живут и что они делают, и они
приучаются к бесконтрольной жизни, мышлению и решениям. Многие думают, что
в таком случае у ребенка развивается большая воля. Как раз нет. Никакой
воли не развивается в таком случае потому, что настоящая большая воля -
это вовсе не умение чего-то пожелать и добиться, но и умение заставить
себя отказаться от чего-то, когда это нужно. Воля - это не просто желание
и его удовлетворение, а это и желание и остановка, и желание и отказ
одновременно. Если ваш ребенок упражняется только в том, что он свои
желания приводит в исполнение, и не упражняется в тормозе, у него не
будет большой воли. Без тормоза не может быть машины, и без тормоза не
может быть никакой воли.
Моли коммунары очень хорошо были знакомы с этим вопросом. "Почему ты не
затормозил себя, ты знал, что здесь нужно остановиться?" - спрашивал я у
них. И требовал в то же время: "Почему ты успокоился, почему ты не
решился, ждал, пока я скажу?" Тоже виноват.
В детях нужно вырабатывать умение остановить, задержать себя. Конечно,
это не так просто. В своей книге я подробно об этом напишу.
Наряду с этим нужно вырабатывать чрезвычайно важную способность,
которую не так трудно выработать: эта способность ориентировки. Она
проявляется сплошь и рядом в пустяках, в мельчайших деталях. В раннем
детстве обращайте внимание вашего ребенка, как нужно ориентироваться. Он
что-нибудь говорит. В это время кто-то пришел чужой или, может быть, не
совсем чужой, но дополнительный элемент вашего общества, вашей семьи:
посетитель, гость, тетя и бабушка. Дети должны знать, что нужно и чего не
нужно сейчас говорить (например, не нужно говорить при пожилых людях о
старости, так как это им неприятно. Сперва выслушать человека, а потом
разговаривать самому и пр.). Умение детей чувствовать, в какой они
обстановке, и чувствовать моментально, - это умение чрезвычайно важно
воспитывать и нетрудно воспитать. Достаточно остановить внимание на
двух-трех случаях и поговорить с сыном или дочерью, как ваш толчок
произведет полезное действие. Способность ориентировки очень полезна и
приятна и для окружающих, и для того, кто ею обладает и владеет.
Для меня в коммуне это было более трудное дело, чем в семье. В коммуне
было много детей, и обстановка была гораздо сложнее. Всегда на людях:
приходили и свои, и посторонние, инженеры, рабочие, строители; коммуну
постоянно посещали гости, экскурсии и т.д. И то я добивался в этом
довольно хороших результатов, а в семье таких результатов можно добиться
еще быстрее. Это - умение ощущать вокруг себя изменяющуюся обстановку -
проявляется везде: мальчик перебегает улицу, он должен видеть, где кто
идет или едет; и на работе он должен видеть, где самые опасные и
благополучные места. Такая способность ориентировки помогает ему выбрать,
где нужно пустить в ход свою смелостью и волю, а где нужно пустить тормоз.
Все это сегодня поясняю в грубой форме, а на самом деле ориентировка
нюансируется, когда дело доходит до жизни.
Возьмите такой пример. Ваши дети вас любят, и им хочется эту любовь
выразить. И вот тут то же: выражение любви - это тот же закон о действии и
тормозе. Как неприятно видеть девочек (это у них большей частью бывает) -
подруг: одна в восьмом классе одной школы и другая - в восьмом классе
другой школы, они виделись два раза в жизни, на даче, а при встрече они
уже целуются, они уже стонут от любви друг к другу. Вы думаете, что они на
самом деле любят друг друга? Очень часто это воображаемое чувство, игра в
чувство, а иногда это уже делается привычной формой такого любовного
цинизма, неискреннего выражения чувств.
У нас есть знакомые семьи, где есть дети, вы знаете, как выражают дети
любовь к родителям. В некоторых семьях это постоянные лобзания и нежные
слова, постоянное проявление чувств, постоянное настолько, что возникает
подозрение, есть ли за внешними проявлениями какая-нибудь любовь, или это
привычная игра.
В других семьях какой-то холодный тон, как будто бы все живут отдельно.
Мальчик пришел, довольно холодно обратился к отцу или к матери, ушел по
своим делам, как будто нет никакой любви. И только в редких приятных
случаях вы можете видеть, как при внешне сдержанных отношениях мелькнет
любовный взгляд и скроется. Это настоящий сын, который любит отца и мать.
Умение воспитывать, с одной стороны, чувство любви откровенное, искреннее,
от души, а с другой стороны - сдержанность в проявлении любви, чтобы
любовь не подменялась внешней формой, не подменялась лобзаниями, - это
чрезвычайно важная способность. На этой способности, на проявлении любви к
отцу и матери можно воспитать прекрасную человеческую душу.
Коммунары любили меня так, как можно любить отца, и в то же время я
добивался того, чтобы никаких нежных слов, нежных прикосновений не было.
Любовь вовсе не страдала от этого. Они учились проявлять свою любовь в
естественной, простой и сдержанной форме. Они находили способ проявить
любовь ко мне без всяких лобзаний и нежных слов. Я думаю, что вы прекрасно
понимаете, о чем я говорю. Это важно и не только потому, что воспитывает
человека внешним образом. Это важно и потому, что сохраняет силу
искреннего движения, закладывает тормозы, которые пригодятся в каком
угодно деле.
Здесь мы опять подходим к основному принципу: это - норма, чувство
меры.
Это же чувство меры проявляется и в такой сложной, трудной области, как
вопросы деловых, материальных отношений. Недавно ко мне пришла группа
женщин из одного дома. В доме произошла драма. Две семьи дружили, и в той
и в другой семье были дети. Мальчика Юру (он учился в седьмом классе)
подозревали, что он взял что-то у себя дома без спросу, какую-то вещь или
деньги. Друзьям этот случай был известен.
И вот у этих друзей пропала дорогая готовальня. Юра был частым гостем и
своим человеком в этой семье. Никого чужого, кто мог бы взять готовальню,
в доме не было, кроме этого мальчика. Подозрение пало на него. И эти две
семьи, очень культурные, вполне отвечающие за свои поступки люди, как-то
вдруг, неожиданно для себя, увлеклись процессом следствия. Им нужно было
во что бы то ни стало установить: украл Юра готовальню или не украл. Они
три месяца занимались этим делом. Правда, они не вызвали собаку, не
вызвали никакой посторонней помощи, но они проверяли, допрашивали,
подсылали и находили каких-то свидетелей, вели тайные разговоры и довели
Юру до болезни. Наконец они стали требовать:
- Скажи, мы тебя не будем наказывать.
Отец бил себя кулаком в грудь:
- Пожалей меня, я хочу знать, вор у меня сын или не вор!
Про мальчика забыли. Отец стал главным обьектом, его нужно было спасать
от страданий.
Пришли ко мне:
- Что дальше делать? Мы так не можем жить!..
Я с ворами имел много дела, и для меня воровство давно перестало быть
самым страшным делом. В коммуне ежедневно общие собрания, на которых
разбирались разные поступки. Опоздал на час из отпуска старый коммунар:
- Что это такое? Что за дисциплина? Как ты смел опаздывать? На пять
часов под арест!
Все:
- Правильно!
- Виноват. Есть пять часов под арест!
И следующий выходит: украл. Украл три рубля у товарища.
- Ну что же, еще два раза украдет. Можешь идти.
Никакого гнева, знают, привык человек красть. Все прекрасно знают и
уверены, что он перестанет красть.
Воровство - это не такая страшная вещь. Это предрассудок, который идет
от тех пор, когда собственность была священной и неприкосновенной.
Я попросил привести мальчика ко мне. Я не всегда по глазам вижу, украл
он или не украл, но я сказал ему:
- Ты ничего не украл. Готовальни ты не брал и не позволяй больше
задавать себе вопросов о готовальне.
А с родителями я поговорил особо:
- Бросьте об этом разговаривать. Готовальни нет, исчезла, кто бы ее ни
украл. Вас мучит вопрос, вор у вас сын или не вор. Вы как будто читаете
детективный роман, и вам хочется знать, чем кончилось, кто - вор.
Отбросьте это любопытство. Дело идет о жизни вашего ребенка. И раньше
мальчик что-то крал, и теперь, может быть, он украл. Эта наклон-
ность есть у него, воспитывайте его. Но этот случай забудьте и не мучайте
себя и мальчика.
В некоторых случаях как раз чрезвычайно важно, если вы проследите, что
ребенок что-то украл, а если вы можете доказать это и чувствуете, что
нужно поговорить, - поговорите. Но если у вас ничего нет, кроме
подозрения, когда вы не уверены, что он украл, защищайте его от всех
посторонних подозрений. Но сами будьте бдительны и усильте внимание к
вашему ребенку.
Одна девочка в трудкоммуне, взятая мною из проституток, действительно
украла. Я вижу, что украла. Я вижу, что и ребята все уверены в этом, и она
смущается. Оставалось мне последнее слово сказать. Я знаю, что она так
привыкла красть, что для нее это так обычно, что, если мы скажем ей - как
тебе не стыдно, на нее это не произведет впечатления. И я в совете
командиров - а это серьезные люди - сказал:
- Чего вы к ней пристали? Я убежден, что она не крала и у вас нет
доказательств.
Они кричали, кричали, но мое взяло верх. Отпустили ее.
И что вы думаете? Эта девочка сначала страшно заволновалась,
посматривала на меня серьезно, с расстроенным видом. Она тоже человек
неглупый. Ведь дело ясное - как я так поверил, и неужели й поверил ей, как
я мог так поверить? Я играл или я так глубоко убежден? И когда я должен
был давать ответственные поручения, я давал ей.
Так продолжалось месяц. Девочка переживала боль моего доверия. Через
месяц зашла ко мне, заплакала:
- Какое вам спасибо, как меня все обвиняли, вы один защищали меня. Все
думали, что я украла, а вы один думали, что я не украла.
Я ей тогда сказал:
- Это ты украла, именно - ты, я прекрасно знаю это и знал. Вот теперь
ты больше не украдешь. Я никому не скажу, и ты не украла, разговор между
нами "замнем".
Конечно, она после этого вовсе не крала.
Такие ходы - это тоже ходы нелживые, они исходят из чувства меры, и они
должны найти применение в семье. Не всегда в семье нужно злоупотреблять
правдой. Всегда детям нужно говорить правду, в общем это правильный закон,
но в некоторых случаях приходится детям говорить неправду. В тех случаях,
когда вы знаете, что он вор, но уверенности нет, скройте. А в некоторых
случаях, когда вы убеждены и доказательства есть, сыграйте на вашем
доверии. Это только чувство меры. Там, где вы касаетесь личности ребенка,
там вы не можете выражать ваши чувства, ваше негодование, вашу мысль без
меры.
Я уверен, что среди ваших детей нет воров. ( С м е х в з а л е . ).
Не видно, чтобы у вас это было. Но в других семьях это очень часто
происходит.
И очень часто родители думают: отчего наши дети крадут?
Я убежден, что это самый легкий вопрос.
Так воспитать детей, чтобы они не крали, - это наиболее легкое дело.
Гораздо труднее воспитать характер: смелость, тормоз, умение руководить
своими чувствами, умение преодолевать препятствия. А воспитать уважение к
вещам (не брать) - это легче всего. Если у вас в семье постоянный
порядок и отец и мать знают, где что лежит, никогда в вашем доме воровства
не будет. А когда вы сами не знаете, где что положили, бросили деньги на
шкаф или положили кошелек под подушку и забыли, у вас дети могут начать
красть. Раз в семье вы держите в беспорядке ваши вещи, то ясно, что и
ребенок этот беспорядок видит. Он видит, что вся система вещей не
находится в центре вашего внимания, и он уверен, что, если он
какой-нибудь пустяк из этой беспорядочной системы возьмет, вы не заметите.
Первый случай детского воровства - это не воровство, это "взял без
спросу". А потом это делается привычкой - воровством. Если ваш ребенок
точно знает, что он может взять без спросу, а о чем должен предварительно
спросить, то это значит, что ребенок никогда не будет красть. Простая
штука, какое-нибудь пирожное, оставшееся от обеда или после приема гостей,
которое стоит в буфете, и не заперто, и никто не запрещает его взять. Но
если ребенок взял его тайно, взял без спросу, это уже воровство. И если
постановлено в доме так, что дети этого пирожного без спросу не возьмут,
это хорошо. Хорошо, если они не будут выпрашивать у вас, а просто поставят
вас в известность. В таком случае не разовьется и воровство.
Если же вы все запрещаете и пирожное ребенок будет просить с
самочувствием человека, которому могут дать, а могут и не дать, и от этого
иногда развивается воровство. Если вы позволяете все брать и выносить или
если он ничего не может взять в доме, когда у него никакой воли нет, на
все должно быть дано разрешение, и в том и в другом случае может
развиваться воровство.
Кроме того, очень важно, чтобы в доме были порядок и чистота,
отсутствие пыли, отсутствие лишних, изломанных, разбросанных вещей. Это
все чрезвычайно важно, гораздо более важно, чем кажется. Если в доме много
вещей, которые мешают жить, но которые жалко выбросить, либо потому, что
они чего-то стоят, либо потому, что они что-то напоминают, и поэтому
торчат и обрывки старых платьев, и ковер, который только потому лежит, что
куда вы его денете, то в таких случаях воспитывается беспорядочность,
отсутствие ответственности за вещи. Если в вашем доме только необходимые
вещи, которые нужны действительно, которые чем-нибудь полезны и приятны,
если не торчат старые, истрепанные, изношенные края, тогда воровство
развивается с большим трудом. Эта ответственность, выражающаяся в вашем
внимании к вещи, которую вы поставили или выбросили, когда она не нужна, -
эта ответственность за вещь воспитывается и у ребенка, и принимает форму
уважения к вещи, и служит иммунитетом воровства.
Я сказал о самом главном, что я считаю важным в нашей воспитательной
работе: это чувство меры в любви и строгости, в ласке и в суровости, в
вашем отношении к вещам и хозяйству. Это один из главных принципов, на
которых я настаиваю.
Я подчеркиваю, что именно при таком воспитании можно вырастить людей,
способных и к большому терпению, без жалоб и слез, и к большому подвигу,
потому что таким воспитанием вы будете вырабатывать волю.
О т в е т ы н а в о п р о с ы .
Вопрос. У всех у нас есть наболевшие вопросы, и нам всем интересно
поговорить с А. С. Макаренко.
У меня два мальчика. Условия воспитания одинаковые, а ребята разные.
Одного не интересуют деньги, а другой не может видеть денег, чтобы не
взять. Никакие замки не помогают. Трудовая обстановка в семье, родители
живут дружно. Но если оставить варенье, он обязательно сьест. Если
оставишь кошелек с 30-40 рублями, возьмет последнее.
Парень хороший. У чужих не возьмет, свое отдаст. Не знаешь, как к нему
подойти. Отец возмущается, когда об этом говоришь. Мальчику шестнадцать
лет, а физически развит, как в восемнадцать. Старший - комсомолец, а этого
комсомол не интересует. Очень красив собой. Девочки нравятся ему. Учиться
не хочет и учится плохо с первого класса. Переходит из класса в класс на
"посредственно". Труд ему ненавистен, но он за все хватается.
- Что, ты хочешь учиться?
- Да.
- Почему же ты не учишься?
Молчит.
- Не хочешь учиться - иди работать. Чего ты вообще хочешь в жизни?
- Не знаю.
Футбол любит. Приходит домой в три часа ночи.
- Где ты был?
- Где был - там нет.
Чужим не грубит - в семье грубит. И вот это воровство.
Как быть с ним? Отец говорит - он не брал, а я говорю - брал. Отец
играет на этом доверии, но никакого толку от этого нет.
Сейчас перешел в девятый класс.
Ответ. Почему вас постигли неудачи в воспитании младшего сына?
На ваш вопрос невозможно дать ответ заглазно. Если бы я познакомился с
мальчиком, я мог бы поговорить и дать совет, но, не зная вашей обстановки,
не зная ваших ошибок, ошибок в тоне и других, не зная ваших знакомств и
быта, не могу взять на себя ответственности дать какой-либо совет.
Но вообще должен сказать - неутешительные факты. В "Книге для
родителей" я стараюсь говорить на одну тему: как нужно правильно
воспитывать, а как нужно перевоспитывать, я ни в "Книге", ни сегодня не
пытался говорить. Для семьи это чрезвычайно трудная вещь. Чтобы
перевоспитывать, необходимо изменить весь тон коллектива, в котором он
живет; ваш сын в коммуне был бы самым легким мальчиком, поскольку он и
грамотный, и нормальный, и красивый, а вы в семье действительно
растерялись, что можно с ним сделать. Вы бросаетесь из стороны в сторону,
вы то одно поробуете, то другое попробуете. Но я уверен, что если вы
позовете меня к себе в гости и если мы с вами побеседуем, то мы придем к
какому-нибудь результату. У меня много таких домов, где я бываю в качестве
педагога-консультанта. Это и для меня важно: я расширяю сферу наблюдений.
Причем прошу не стесняться: вы обращаетесь ко мне, а я оказываю вам
какое-то содействие, вы мне поможете, а я вам помогу.
Вопрос. У меня девочка, ей шесть лет. Я хотела бы воспитать из нее
смелую хорошую девочку, но, несмотря на все мои усилия, а я избегала
запугивания ребенка, все-таки у меня ребенок несмелый, боязливый. Когда
ложится спать, всегда спрашивает: "Какие мне будут сниться сны?" Как будто
бы она боится снов. Она просыпается, когда видит сны.
Каким образом воспитать смелость в ребенке? Я много старалась, но
результатов нет.
Ответ. Вы спрашиваете, как бороться с несмелостью девочки?
Здесь вам нечего бояться. У девочек в шесть лет сплошь и рядом бывает
повышенная восприимчивость, нервность. Девочка в шесть-семь лет несмелая,
а в одиннадцать станет таким буяном, что не удержите.
Нет ли у вас в семье или по соседству людей, которые рассказывают
всякие страхи. Чего она боится?
Я не представляю себе, что это за тип страха. А может быть, это
воображение? Иногда это очень сильно развитое воображение.
Здесь врач больше поможет. Вы никаких данных для определения девочки не
даете. Не познакомившись с девочкой, было бы несерьезно с моей стороны
говоритьо ней. Вы разрешите зайти к вам, а сами лучше поговорите с врачом
по нервным болезням.
Вопрос. Как быть в таком случае? Дома с мальчиком беседуешь, что можно,
чего нельзя. Прививаешь ему хорошие навыки. И отпускаешь его к ребятам,
т.е. не ограничиваешь его в том, чтобы он был среди ребят. Хотя знаешь, с
какими разными детьми он общается, знаешь, что он может научиться
ругаться, знаешь, что ребята разговаривают и о воровских делах. Не
отпускать ребенка тоже нельзя, тогда его нужно засадить дома, смотреть за
ним и лишить его всяких удовольствий. Отпускать его опасно потому, что от
детей в нашем дворе можно ожидать много всяких неприятностей.
Ответ. Вопрос трудный, как оградить ребенка от посторонних вредных
влияний. Как-то к нам в Союз приезжал один видный французкий поитический
деятель, побывал он и в нашей коммуне#2. Коммуна ему очень понравилась. Он
плакал, пока оркестр коммунаров играл Бетховена. Он не мог себе
представить, что бывшие "уличные мальчики" играют ему Бетховена. Решил
познакомиться ближе.
- Все бы хорошо, - сказал он, - но с одним я не согласен: как вы
допускаете, что нормальные, хорошие дети воспитываются вместе с бывшими
воришками и маленькими бродягами?
Ему я коротко ответил:
- А в жизни как - хорошие люди живут рядом с плохими? Особенно в
капиталистическом обществе темные дельцы, мошенники среди честных людей?..
Готовить детей, чтобы они могли жить только в обществе идеальных людей,
мы не можем. Такого мальчика воспитаете - он скиснет, как только попадет в
общество#3. Ваш мальчик должен приучаться к обществу самых различных
людей. Он должен уметь и ладить с людьми, и сопротивляться, и чем он
больше окружен всеми условиями жизни, тем лучше. Изолировать его, не
пускать - это может принести большой вред. Он так приучится к семейному
инкубатору, что каждый его сможет обмануть и провести. Нужно воспитывать
сопротивление. Для этого есть прекрасный способ:
это тон вашей семьи. Если в вашей семье настоящий хороший тон, если вы
имеете авторитет, если мальчик верит, что его мать самая красивая, самая
справедливая, самая аккуратная, самая веселая и в то же время самая
серьезная, то не нужно его убеждать, потому что вы для него то высшее
существо, авторитет которого - самое главное. А раз вы начинаете
уговаривать и убеждать, он думает: ты, значит, не такое высшее существо,
раз ты меня убеждаешь. Говорите совершенно просто: "Ты должен знать, что
этого делать нельзя". Если он все-таки поступил дурно, потребуйте от него:
"Обьясни". П у с т ь о н в а м о б ь я с н я е т с в о е
п о в е д е н и е , а н е в ы е м у . Этот момент распоряжения, не
подлежащего сомнению: "Нельзя", - уже будет первым шагом вашего сына к
умению сопротивляться.
Если мальчик, с которым ваш сын играет, плохой, вы не запрещайте сыну с
ним играть, но подойдите поближе к этому мальчику, узнайте, чем он
нехорош, и узнайте, в чем, когда проявляется это дурное. Сделайте так,
чтобы не убеждать этого мальчика, а произведите на него впечатление вашей
уверенностью, вашим спокойствием, чтобы сын видел, что вы не трепещете,
что и он таким же дурным сделается. Здесь дело не только разума и души, но
и глаза, умения помочь своему сыну и чужим детям, если это нужно. И сын
уверенно пойдет за вашей силой, тогда вредные влияния не страшны, он будет
легко преодолевать их.
Вопрос. У меня мальчик учится в четвертом классе. К родителям относится
идеально. Если он заболевает, то не разрешит себе ночью позвать мать:
- Ты устала, я сам встану.
Ребенок дисциплинированный. В школе педагог периодически подсаживает к
нему детей недисциплинированных. Я не имела ничего против этого. Но у
ребенка развивается какая-то неприятная черта. Он приходит домой и
говорит:
- Знаешь, а сегодня мой "п и т о м е ц" получил уже отлично. Так его,
вероятно, пересадят, а ко мне Петрова или Иванова подсадят. Надо будет и
его вытягивать.
Я не знаю, насколько это полезно для него или вредно и как ему
объяснить, что все-таки он не педагог еще, а такой же мальчик.
Другой случай. В семье, которую мне пришлось наблюдать, рос мальчик. Я
знаю его с полутора лет. Рос хороший мальчик. Задатки были хорошие. Отец
был артистом. Мать - домашняя хозяйка. Отец умирает, мальчику двенадцать
лет. Он остается некоторое время таким же хорошим. Сестра - очень хорошая
девочка; когда она была маленькой, брат ее очень жалел. Сейчас он не
жалеет ни мать, ни сестру. Почему так получилось, что после смерти отца из
хорошего мальчика вдруг получился грубый, дерзкий шестнадцатилетний
парень? А ведь мать очень любила детей и последнее им отдавала, она и
сейчас сама не сьест, а сына накормит.
Ответ. Если мать отказывает себе во всем, отдает сыну даже свою пищу, -
это наибольшее преступление. Сын должен матери отдавать пищу, сын должен
отказывать себе для матери. А в этой семье, о которой вы рассказали, пусть
мать начинает борьбу. Это трудная борьба.
Я сторонник того, чтобы в трамваях дети уступали место взрослым. Это
правильно, но по этому поводу приходится часто спорить с родителями.
А я убежденный сторонник того, чтобы в семье все лушчее было прежде всего
родителям. Если у вас есть шелк, надо шить платье матери. Если у вас есть
сто рублей и стоит вопрос, кому поехать прокатиться по каналу "Волга -
Москва" - родителям или детям, то самое лучшее решение - в первую очередь
родителям, а потом уже детям. Это вовсе не значит, что вы о детях
перестанете беспокоиться. Вы можете о них заботиться, но так, чтобы они
были убеждены, что в первую очередь должна быть забота о родителях.
Мне приходилось слышать такие рассуждения. Комсомолка, да еще
отличница, говорит матери, когда решается вопрос, кому шить новое платье:
- Да что тебе нужно? Тебе тридцать восемь лет, сколько тебе осталось
жить, а я молода, мне нужно жить!
У меня дочери нет, но племянница у меня жила и воспитывалась. Если у
жены четыре платья, а у племянницы два, я настаиваю, чтобы жена сшила себе
пятое платье, а девочка пусть подождет третьего. Я предложил бы девочкам
до шестнадцати лет делать только ситцевые платья. А окончит десятилетку -
получай простенькое шелковое. Имей два-три ситцевых платья, а еще их сама
зашивай, и гладь, и перешивай, если нравится, и это норма. А если подруге
сшили шикарное платье, так и мне нужно - это не годится. Так нужно
сделать, чтобы дочь гордилась ситцевым платьем и гордилась тем, что матери
уступила#4.
Что же касается вашего сына, мальчика-"педагога", то раз здесь
вмешались школа и учитель, что я могу сделать? Там ведь понимают, что
делают, люди ученые.
Я сам поручал своим коммунарам наблюдение за более слабыми. Но это
нужно инструментировать иначе. Другая инструментовка должна быть#5. То
есть я не говорил, что ты лучше, а тот хуже, а я говорил:
- Ты того-то не сделал, так я тебе даю нагрузку: повозись с этим
отсталым человеком. И непременно добейся хороших результатов, а если не
добьешься, будешь отвечать.
При такой постановке вопроса, оказывая помощь товарищу, он не чувствует
себя педагогом, он исполняет данное ему поручение.
В вашем случае плохо то, что и другим мальчикам в классе не поручают
того же, что и вашему сыну. Если одни другим помогают, то никто не будет
воображать себя педагогом. Все это зависит от стиля учительской работы.
Общего закона здесь придумать нельзя. Вредно, если ваш сын зазнается,
очень вредно. Ему нужно сказать: "Учитель немножко ошибся, тебя самого
нужно еще подтягивать".
Если учитель делает ошибку - что я могу поделать? Это очень грубый,
дешевый метод.
ВЫСТУПЛЕНИЯ ПО ДОКЛАДУ
Тов. Л. Сегодня я с большим нетерпением сюда шла послушать т. Макаренко
о воспитании детей, и все то, что сказал тов. Макаренко, полностью
совпадает с воспитанием моих ребят. Это, очевидно, потому, что у меня не
один ребенок, а трое.
Как понимать родительское счастье? Конечно, оно заключается не толь-
ко в любви к детям и какой-то особой комфортабельности быта, а в том,
чтобы родители работали и дети видели и ценили эту работу.
Мой муж работает, я тоже работаю - общественной работой занимаюсь. Я
нахожу моральное удовлетворение в этой работе. Я счастлива, что мне ясна
цель воспитания моих ребят.
Как я начала их воспитывать? Почему такое сходство с тем, что сказал
т. Макаренко? Действительно, с пеленок, все трое ребят у меня с рождения
никогда не были на руках. Ребенок лежит в коляске, его нужно кормить -
беру, кормлю. Спать с собой никогда не кладу. Сажусь обедать или пить чай,
ребенка не беру, в гости с собой никогда не брала. Проснулся ребенок,
играет в кроватке. Если заплачет, я выясню причину и устраняю ее. И дети
до года совершенно на руках не были. И этот режим строго соблюдался.
Сейчас старшему одиннадцать, второму восемь и третьему четыре года, три
мальчика. Своих детей я очень люблю, все для них делаю: хорошо одеваю,
кормлю, стараюсь доставить им приятное, хожу с ними в театр, в кино, в
лес. А наказание заключается в том, что я лишаю ребенка какого-нибудь
удовольствия, если он провинился.
Режим дня у меня точный.
Мы, родители, должны прежде всего воспитывать своих детей, а у нас
зачастую бывает так: сегодня режим нарушили, а завтра уже новый
распорядок. Это очень отражается на детях. Мне трудно бывает, но я не
отклоняюсь от режима дня.
Если я куда-нибудь ухожу, я даю детям указания, что они будут делать
без меня, а когда прихожу, то я премирую тех, кто лучше себя вел. Премирую
хорошей конфеткой или игрушкой.
Родители должны иметь авторитет. А для этого мы должны свое слово
всегда честно, правдиво приводить в исполнение.
Один маленький пример. Я вела общественную работу в школе. Был такой
случай. Своих ребят, ребят школы, где учится мальчик, я водила
неоднократно в театр. Я шефствовала над одним классом. Мне говорят, что
там пять хулиганов. Я спрашиваю:
- Ребята, кто пойдет из вас в театр? Кто будет хорошо вести себя, всех
в следующий раз возьму в театр.
Раз я говорю, я должна привести в исполнение.
На следующий раз, когда я прихожу в класс, обращаюсь к одному из тех
мальчиков, которые считались хулиганами?
- Ну как, Сироткин, вел себя хорошо?
Он вел себя хорошо.
- Деньги есть?
Вынимает деньги.
Когда вела ребят в театр, мне говорят:
- Он убежит от вас. Каждый педагог говорит, что хулиган, хулиган -
никто не сказал ему ласкового слова.
Когда приехали в детский театр, мне говорят - вы его одного не
отпускайте. А я ему говорю:
- Иди и гуляй, но только знай свое место.
Когда в антракте я стала подходить к своему месту, я увидела позади
себя мальчика: он ходил за мной и смотрел, куда я пойду.
Я на него не обращала внимания, но здраво говорила с ним, и он вели-
колепно встал в пару и хорошо себя вел, а когда мы доехали на трамвае и
стали расходиться по домам, он сказал мне:
- До свидания, тетя!
Индивидуальный подход к ребенку и ласка, прежде всего, должны быть.
В отношении своих ребят. Я довольна, что частица того, что сказал
т. Макаренко, отражается в моей жизни. Но мне кажется, я бываю строга.
Нужно ли эту строгость продолжать в таком духе?
Макаренко. У меня впечатление, что к своим вы очень строги, а к чужим,
вероятно, ласковы.
Тов. Л. Иногда ребенку чего-нибудь хочется, я отказываю, или ему
хочется пойти, а я говорю: "Без меня не можешь пойти, не можешь самовольно
уходить" и т.д. Может быть, я не предоставляю такого широкого права. Ему
одиннадцать лет.
В отношении воровства. Недавно был такой случай. Я взяла новую
прислугу. Когда бабушка высыпала сахар и ребята его не таскали, она
удивилась и говорит:
- У той хозяйки дети всегда таскали сахар.
У меня ничего не запирается и нет того, чтобы ограничивать ребят, но
если ребенок что-то берет, он ставит меня в известность: я взял то-то.
С места. Ваш муж вам помогает или подрывает вашу дисциплину?
Тов. Л. Мой муж большой авторитет для детей. В длинные беседы он с ними
не пускается, когда они провинятся. Недавно был такой случай. В выходной
день утром он говорит:
- Ребята, одевайтесь, поедем на лыжах.
А старшему (он провинился):
- Ты на лыжах не поедешь с нами.
Больше ничего не было сказано. Мы собираемся выходить. Сын подходит ко
мне:
- Мама, я с вами пойду.
- Я ничего не знаю, спрашивай папу.
Отец сказал: "Нет". Сын просил и плакал, но мы его так и не взяли
кататься на лыжах, несмотря на то что ему это полезно. Мы считаем, что
свое слово нужно всегда приводить в исполнение.
Макаренко. Это чрезвычайно интересно.
С места. Многие матери, в том числе и я, к чужим детям более ласковы,
чем к своим, т.е. к своим строже. И сын делает мне замечание:
- Ты как будто бы того больше любишь.
Я отвечаю:
- У него нет папы и мамы (на этот раз это было так), а у тебя есть
мама. Хоть я тебя и поругаю, все-таки я твоя мама.
Макаренко. Потому что я тебя больше люблю, поэтому я строже.
С места. А у меня девочка четырнадцати лет. Она растет замкнутой. У нее
нет подруг. Второй год она работает в кружке собаководов, она дрессирует
собак. А мы с отцом смотрим на это так: ну что девочка с собаками возится.
Когда начинаешь говорить девочке, когда ты кончишь гонять собак, она
отвечает: или я собак буду дрессировать, или по задворкам буду гулять. Но
отец и я смотрим, что это пустяковое занятие. Мы это очень переживаем.
На туалеты не обращает внимания, лишь бы было чистое. Перешла в
седьмой класс, "посредственно" имеет только по русскому письменному. Она
хочет быть собаководом, работать по биологии.
Макаренко. Я удивляюсь вашему беспокойству. Такой замечательный случай.
До чего неприятна та молодежь, которая ничем не интересуется, лишь бы
только вечер провести. Это действительно самый несчастный случай. А если
девочка увлекается собаками и заинтересовалась биологией, это шикарно, и
пусть увлекается. Собаки - это прекрасные существа, их общество никогда не
вредно.
С места. Одна из товарищей, говоря и воспитании своих детей, сказала,
что она премирует ребят за хорошие поступки. Правильно ли это?
Макаренко. Я это записал. Что касается премирования шоколадкой, я
против этого. В семье одно премирование должно быть: "Ты поступил
правильно". Вы можете дать шоколадку независимо от поступков.
Мои коммунары жили богаче, чем многие дети в семье. Они делали
фотоаппараты. Мы построили прекрасное здание: паркет, зеркала, прекрасные
картины. Вы можете прочитать "Флаги на башнях", печатается в "Красной
нови". Этот вопрос о премировании меня всегда занимал. Как это просто -
подкупить ребенка: сделаешь это - получишь премию. Я всегда сопротивлялся.
Никакой премии. Самая большая премия: "Правильно поступил". Еще большая
премия - благодарность в приказе. Это высшая награда, и никто из
коммунаров никакой другой награды не получал.
Если какой-нибудь мальчик поступил безобразно, некрасиво, я его
наказывал. Как я мог наказывать? Под арест или в наряд, но лишить его пищи
или сладкого, не дать чего-нибудь - этого я себе не позволял. Шоколад всем
полагается, и ты получи, как бы ты ни был плох. Ни премирование, ни
наказание при помощи сладостей не допустимы.
Это небольшая опасность, но это приучает к бухгалтерии, расчету. До
одиннадцати лет эти "бухгалтеры" себя не проявляют, а когда им будет
18-20 лет, вы увидите неприятные последствия. У вас прекрасная норма
строгости и ласки, но в шоколадках что-то есть, что надо пересмотреть.
Тов. Л. Я не премию их каждый день. Мне нужно идти на собрание, они
остаются одни. Я им говорю:
- Ребята, будете вести себя хорошо, я вам вкусных вещей принесу.
Макаренко. В этом случае вы поступаете, как старомодная мамаша. Вы
такая сильная мать, вы можете без этого обойтись. У вас это, может,
вреда не приносит, потому что у вас и без этого хорошо, а у кого
слабовато, это может быть и вредно.
Тов. Л. Ведь лучших стахановцев на заводе премируют, и дети знают, что
и папу премируют. Вот папа получил премию, а почему мне нельзя?
Макаренко. Если вы дадите длительное задание детям на год вперед, - за
перевыполнение плана - премия. Но при этом должна быть не конфетка, не
шоколадка, не велосипед, а что-нибудь такое, что ему нужно для работы:
инструмент или молоток. Тут выбирать не так легко. А это - "будешь хорошо
вести - дам конфетку" - я никогда не применял бы.
И часто вы хвалите. А если редко хвалишь, то похвала действует очень
сильно. Иногда я приглашаю того или другого коммунара официальной
запиской: "Прошу прибыть в 11 часов". Когда он приходил, я вставал и
говорил в таких случаях: "Ты поступил правильно", - и это для всей коммуны
было событием. Я признал его поступок правильным.
И в семье это легко.
Я остановлюсь вот еще на каком вопросе. Муж и жена. Семья состоит не
всегда из двух одинаковых компонентов: иногда жена мягче, муж строже, а
иногда наоборот: муж такой сахарный, ласковый, что никакого спасения, а
жена зато все в руках держит. Я прихожу к такому заключению: это как-то
нужно упорядочить - в семье должны быть две инстанции - низшая и высшая.
Кто больше в этой семье уделяет внимания детям? Если жена, то муж должен
быть в запасе. Он должен посматривать и по поводу незначительных
конфликтов с детьми говорить очень редко. Такой разговор в "высшей
инстанции" должен иметь вид маленького "скандала". Когда ребенок немного
провинился, лучше отцу не вмешиваться: мать одна разберется. А когда
мальчик "перебрал" в своем поведении, тогда можно позвать на помощь
"тяжелую артиллерию" - папу. Это необходимо.
А когда одновременно "набрасываются" и отец и мать, это непосильная
нагрузка детям. И здесь нужно распределить, кто будет аппеляционной
инстанцией, кто кассационной, а кто постоянно действующей.
С места. Что высчитаете излишним в семейной обстановке и что не
считаете лишним? Если я буду воспитывать ребенка в "голой" обстановке,
правильно ли это? Допустим, много вещей не нужно, и все они должны лежать
в строго определенном месте. Каждый из нас старается это делать, потому
что непорядок в доме - значит непорядочно воспитывать ребят.
Не скажу, чтобы у меня была скудная обстановка. Я сама художница, и у
меня висят картины. Завесить всю комнату картинами - это, может быть,
негигиенично, и не лучше ли будет, если бы я сняла картины?
Но мой сын попал на квартиру к преподователю математики. В классе этот
преподаватель детям кажется сухим педантом, придирчивым, бездушным
человеком. И какое же впечатление произвела на сына (мальчику восемнадцать
лет) домашняя обстановка этого преподавателя!
- Я думал, что он сухой, неинтересный человек, а когда я к нему зашел,
мне стало так приятно сидеть у него. У него висят хорошие картины, стоят
старинные диваны, старинный стол, все это ласкает глаз - не хотелось
уходить, а в классе ждешь не дождешься, когда он уйдет.
Другой случай. У меня для мальчиков ширмами выделена комната. Я
старалась, что в их комнате не было картин. А недавно, в пушкинский
юбилей, один художник подарил нам портрет Пушкина. Я вставила его в раму и
повесила у мальчиков в комнате.
- Как приятно - Пушкин! - сказали они. - Нельзя ли еще что-нибудь
повесить?
Хорошая обстановка, хорошие вещи облагораживают ребят, а вы сказали -
лишних вещей не нужно. Я боюсь, что я не так поняла. Что считать лишними
вещами?
Макаренко. На этот вопрос вы сами как художник можете ответить. Лишние
вещи - это вещи, которые лишние. Портрет Пушкина нравится, производит
впечатление - это не лишняя вещь. Лишняя вещь - это та вещь, которая не
нужна, никакого впечатления ни на кого не производит, торчит в комнате.
Разве вы не знаете квартир, которые похожи на мебельный магазин. Иным это
кажется - роскошь, а на самом деле мебельный
склад. Если вы просто завесите вашу комнату картинами, то из них половина
будет лишними.
Не должно быть вещей, пришедших в изношенность. Не должно быть книг,
которых никто не читает, не должны лежать прошлогодние журналы, не должны
стоять диваны, на которых никто не сидит и которые только загромождают
комнату. Лишнего, пыльного, истрепанного быть не должно, а вообще красивая
богатая обстановка - почему же, это не так плохо. То, что вы повесили
мальчикам портрет Пушкина, это прекрасно.
С места. Я педагог. Мне приходится сталкиваться с детьми по линии
учебной. Вызываешь родителей, говоришь, что ребенок несистематически
готовит уроки. Родитель рвет и мечет. Но добиться, чтобы родители следили
за дневником ребенка, усаживали регулярно за уроки, не удается. Один из
важнейших принципов - не действовать наскоками на ребят, а проводить
определенный метод воспитания, предьявлять к ребенку требования и
постоянно соблюдать их.
У т. Макаренко именно этот принцип. Я была у него в колонии, когда была
еще студенткой, и на всю жизнь вынесла яркое впечатление. Я видела, что
ребята отлично знают, что они могут делать, чего не могут. Такой
образцовый порядок, дающий возможность воспитывать ребят, должен быть в
семье. Больше всегшо мешает эта несистематичность, когда мать то кричит на
ребенка, то бьет его, то позволяет ему делать, что угодно. То, что
обещания не выполняются, это тоже чрезвычайно вредно влияет.
Макаренко. Я заключительного слова говорить не буду. Этот вопрос
закончить никогда нельзя, и мы долго можем об этом разговаривать.
На один только вопрос мне хочется ответить: это насчет материальной
обеспеченности и необеспеченности семьи. Насчет карманных денег. Это
корректив чрезвычайно важный в семье, когда вы не сами покупаете, а даете
детям смету, и в эту смету они должны укладываться. Конечно, деньги нужно
давать не в излишнем количестве.
Иногда говорят, что трудно воспитывать детей, когда нет материальной
обеспеченности. Я не скажу, чтобы в семьях со скромным материальным
достатком было худшее воспитание, чем в богатых. Процент брака в
воспитании детей в тех и других семьях примерно одинаковый. Все это
зависит от родительской заботы и родительского внимания. Мой коллега
правильно заявил, что нужно систематически воспитывать детей, а не то,
что раз в месяц воспитывать. Систематическое воспитание очень важно.
Что же касается школы и семьи, то я никогда не вызывал родителей. Я
педагог. Шестнадцать лет учительствовал и считал, что если дети у меня
воспитываются, я квалифицированный воспитатель, так я детей заставлю
вносить положительное влияние в семью.
Попробуйте стать на эту точку зрения, и вы увидите, как будет легко,
когда вы научите детей чувствовать ответственность за семью. Нужно детей в
школе так воспитывать, чтбы они вносили в семью какую-то дополнительную
здоровую струю, не то, чтобы перевоспитывали семью, а чтобы они шли в
семью как представители государственной школы и несли эти идеи в жизнь.
Вопрос, конечно, еще дискуссионный. До следующего раза. Спасибо за
внимание.
НЕКОТОРЫЕ ВЫВОДЫ ИЗ МОЕГО ПЕДАГОГИЧЕСКОГО ОПЫТА
Дорогие товарищи и коллеги!
Я немножко боюсь вас. (С м е х). Боюсь не за "Книгу для родителей".
Там, я думаю, нет таких моментов, где мы бы с вами слишком категорически
расходились. Например, по вопросу об алиментщиках. Я получил очень много
писем от этих алиментщиков, и очень ругательных, где так и пишут: "Вы
идете против любви". (С м е х). Я оправдываюсь в некоторых случаях, если
вижу, что алиментщиков много. Но всем известно, что среди педагогов
наименьший процент алиментщиков. (С м е х).
Так что с этой стороны я не боюсь вас.
А, во-вторых, я рассчитываю, что в случае нужды вы будете на моей
стороне. Ибо почему у нас, педагогов, меньше алиментщиков? Да потому, что
мы привыкли относиться к детям с определенным уважением, а если мы с
определенным уважением относимся к чужим детям, то с тем большим уважением
мы относимся к своим.
Что касается единственного ребенка, то у педагогов это тоже редкое
явление (с м е х), и если даже он единственный, то опасность плохого
воспитания не так велика, ибо отец и мать - педагоги.
Значит, со стороны "Книги для родителей" я если и боюсь вас, то не
очень, а вот со стороны "Педагогической поэмы" и других моих писания я
боюсь, что вы будете меня ругать. А потому, чтобы предупредить тех
товарищей, которые на меня нападут (с м е х), я бы предпочел сам
подставить свой лоб под нападение, и поэтому думаю, что мы будем сегодня
вести разговор не о литературных достоинствах "Педагогической поэмы", а
только по вопросам педагогической тематики.
Если вы на это согласны, то я не буду ничего читать и позволю мнбн а
очень кратком слове сделать некоторые чисто педагогические выводы из моего
опыта и предложить его вашему вниманию как специалистов и моих коллег.
Согласны вы на это? (С м е с т. Пожайлуста).
В течение всей своей жизни и работы я прежде всего был всегда убежден,
что я вовсе никакой не педагогический талант, что я не белая ворона и
что со мной вместе более или менее одинаково думает все наше советское
учительство. В этом я продолжаю быть убежденным и на сегодня. И поэтому я
никогда не считал себя ни новатором в педагогической области, ни
реформатором, ни чудаком, ни тем более еретиком. Сколько мне ни
приходилось встречаться с учителями, я не помню, чтобы между мною и ими
были какие-нибудь принципиальные расхождения. Бывали учителя ленивые, и
были ленивые. И ленивые со мной иногда ссорились, но не принципиально.
Точно так же, встречаясь очень часто и на Украине, и в Москве с
учительским обществом, я не помню еще ни одного случая какого-нибудь
категорического расхождения с моими взглядами, высказанными в
"Педагогической поэме".
Однако до сих пор мне не приходилось видеть такой школы, десятилетки
или семилетки, где бы мои педагогические убеждения были претворены и
понимались так же глубоко, как они претворены в детских колониях и в
коммунах, в особенности в тех коммунах, которыми мне приходилось
руководить.
Очень возможно, что методика работы с бывшими безнадзорными чем-то
должна отличаться от работы с нормальными детьми. Но это только возможно,
в этом я до сих пор не убежден, и у меня самого есть такая задирка -
попробовать, а может быть, можно применить те методы, которые я применял к
правонарушителям, и к нормальным детям. Потому что в самой логике моей
работы я никогда не исходил из элемента правонарушения или беспризорности
и считал, что если бы я вырабатывал свои методы по логике, где большой
посылкой являлось бы преступление или, более того, преступный характер, то
тем самым я уходил бы от нашей советской идеологии и приближался бы к
ломброзовской идеологии#1. И поэтому такого соблазна решить, что благодаря
совершенному преступлению происходит искривление детского характера в
сторону преступления, исходя из чего и надо было бы вывести метод, у меня
никогда не было. Это проистекает из моей доверчивости к человеку или,
скорее, из любви к нему.
Меня некоторые критики упрекают, заявляя: "Почему у вас молодые люди и
девушки и все люди вообще красивые?" А я такие упреки встречаю с широко
раскрытыми глазами, в свою очередь спрашивая: "А разве вообще все люди не
красивы?" Действительно, по крайней мере, молодежь мне всегда кажется
красивой. Трудно представить себе юношу или девушку, чтобы они казались
безобразными... Молодежь всегда красива, если она правильно воспитывается,
правильно живет, правильно работает, правильно радуется. И вот, может
быть, мой оптимизм и подвинул меня на то, что с самого первого дня, с
самого несчастного дня, когда у ударил Задорова, я считал, что Задоров
прекрасный человек и должен поступать, как всякий человек, настолько
должен, что считал себя вправе требовать от него правильного поступка, а
не готовить его к правильному поступку.
Вот в этой формуле, если хотите, может быть, и заключается ересь. Но
какая же?
Я считаю, что каждый советский педагог, каждый советский человек от
каждого советского нормального гражданина и ребенка должен требовать
нормального поступка, а ненормальными мы считаем только тех, которые
физически или психически ущемлены.
В своей практике я такое вполне развернутое, без всяких скидок,
требование и предьявил к моим воспитанникам и считаю, что это должно быть
законом правильной советской педагогики: непреклонное, ясное, прямое,
категорическое требование.
Мне кажется при этом, что в этом требовании иногда (а может быть, и
всегда) мерещится риск#2, и поэтому страшновато предьявить такое
категорическое требование: а вдруг личность "побежит вешаться"? И вот
именно на фоне этого страха у нас и развернулись педология и
педологические тенденции. В чем они заключаются? В том, чтобы никакого
рискованного требования не предьявлять, а приспособить такую серию
средств, чтобы никто не разобрал, к чему эти средства ведут, и чтобы потом
нельзя было установить, а кто в случившемся виноват. Воспитывал человека,
учил-учил, а вышло не то. Можно предьявить требование к профессору
педагогики, создавшему такую систему? Нельзя. А к учителю? Тоже нельзя,
потому что нет никакого действия, а есть только рассуждения о действиях и
аргументация.
Так вот, раз мы откажеся от логики, вытекающей из каких-то наших
гражданских требований, мы тем самым откажемся и от воспитательной работы.
Моим основным принципом (а я считал, что это принцип не только мой, но
и всех советских педагогов) всегда было: как можно больше требований к
человеку, но вместе с тем и как можно больше уважения к нему. В нашей
диалектике это, собственно говоря, одно и то же: нельзя требовать большего
от человека, которого мы не уважаем. Когда мы от человека много требуем,
то в этом самом и заключается наше уважение, именно потому, что мы требуем
именно потому, что это требование выполняется, мы и уважаем человека.
Если это положение провести по всем линиям воспитательной работы, то мы
увидим, как воспитательная работа начнет принимать строгие и четкие
организационные формы. Еще раз повторяю - всегда при этом будет
присутствовать некоторый страх риска.
Вы обратили, вероятно, внимание на то, что недавно в "Правде" появилось
несколько статей о производственном риске. Нужно сказать, что у педагогов
эта проблема выглядит, конечно, страшнее.
Можно рисковать материальными ценностями, можно рисковать продукцией,
хотя преступно рисковать и там, где дело касается материальных ценностей
(разве можно рисковать, когда мы делаем самолеты или танки?). Но мы
признаем риск, если в нем заложено стремление к правильной, советской
цели.
Возможен ли такой риск в педагогическом процессе?
Если мы спросим об этом человека, сидящего в кабинете за книжками, то
он скажет: "Рисковать человеком в педагогической работе нельзя". А если вы
спросите меня, человека, работающего практически, у которого несколько
десятков этих живых людей, то я скажу: "Обязательно, потому что отказаться
от риска - значит отказаться от творчества". А мы имеем право отказаться
от творчества в нашей воспитательной работе? Нет. Поэтому я утверждаю, что
в педагогической работе педагог имеет такое же право на смелость и даже на
риск, как и всякий другой работник.
Возьмем простой обыкновенный средний случай. Да, пожалуй, даже не нужно
брать никакого случая: возьмем одну из консультаций, которая была
напечатана (правда, года три назад) в педагогическом журнале. Педагог
задает вопрос: "Каким тоном нужно разговаривать в учеником, который
нарушил дисциплину?" И консультант "всем, всем, всем", на весь Союз
отвечает: "Надо разговаривать с ним ровным голосом, чтобы ученик понял,
что вы делаете ему замечание не потому, что на него гневаетесь или
сердитесь, а потому, что вы так должны поступить". Конечно, при таком
способе, применяемом в отношении ученика, нарушившего дисциплину, нет
никакого риска. Какой же ту риск? Что бы ни случилось (если ученик потом
опять будет нарушать дисциплину: бить стекла, оскорблять учителя,
товарищей, бросит школу, станет хулиганом), спросим этого учителя, который
последует совету консультанта: "Почему у тебя вышел такой хулиган?" И он
ответит: "Не знаю, я применял правильные приемы: я с ним разговаривал
ровным голосом, я ему показывал, что у меня нет гнева, что я сделал все,
что я обязан сделать". А если бы он разгневался (потому
что бывают такие поступки учеников, которые должны вызвать негодование),
показал бы ученику, что негодует и не может быть ровного голоса, раз есть
нарушение дисциплины и интересов коллектива, это остановило бы ученика и
дурное поведение больше не повторилось бы. Но тут будет риск. Какой риск?
Риск, вызванный отсутствием так называемого педагогического такта. Вот вы
разгневались, показали ученику, что вы гневаетесь, а у него произошли
какие-то трансформации, что-то у него в душе начало переворачиваться...
Но, по моему глубокому убеждению, ни вопрос о риске, ни вопрос о такте
не может быть разрешен на одной паре... когда, с одной стороны, стоит
воспитатель, а с другой - воспитанник. Все споры, которые были у меня с
педологами и со старыми наркомпросовскими работниками, и проистекали из
такого представления о паре - учитель плюс ученик. Повторяю, такой пары
нет. А что есть? Есть школа, организация, коллектив, общий стиль всей
работы. И если у вас в школе будет правильный стиль, правильный тон,
правильный коллектив, то никакой риск не делается страшным, и всякий риск
необходим и возможен.
Это второе положение моей теории: никакой метод не может быть выведен
из представления о паре: учитель плюс ученик, а может быть выведен только
из общего представления об организации школы и коллектива.
В таком случае вопросы воспитательной работы никогда не могут быть
разрешены порядком рекомендации метода каждому отдельному учителю по
отношению к отдельному ученику, а могут быть разрешены рекомендацией
формы, стиля и тона для всей организации.
И первой такой формой, необходимой у нас, в советском воспитании,
является коллектив. Задача нашего воспитания сводится к тому, чтобы
воспитать коллективиста. Какие мы отсюда сделали выводы? До сих пор
многими делаются только такие выводы, что с учеником нужно говорить о
коллективе, воспитывать его в смысле политических представлений и идей. Но
они будут правильно усвоены только тогда, когда и на практике вы будете
следовать этим идеям и принципам. А для того, чтобы наше политическое
воспитание и на практике немедленно претворялось в жизнь наших учеников и
учителей, нельзя обойтись без коллектива. Наша советская педагогическая
логика не сможет выдержать никакой критики, если мы вычеркнем в логическом
построении коллектив.
Тогда мы поставим вопрос: а что такое коллектив? Нельзя представить
себе коллектив, если взять попросту сумму отдельных лиц. Коллектив -
это социально живой организм, который потому и организм, что он имеет
органы, что там есть полномочия, ответственность, соотношение частей,
взаимозависимость, а если ничего этого нет, то нет и коллектива, а есть
просто толпа или сборище. И вот я все свои 16 лет советской педагогической
работы главные свои силы потратил на решение вопроса о строении
коллектива, его органов, о системе полномочий и о системе ответственности.
При этом я сделал еще один вывод - я не представлял и не представляю
себе, можно ли воспитать коллектив или, по крайней мере, детский
коллектив, если не будет коллектива педагогов. Совершенно несомненно, что
нельзя воспитать коллектива, если 15 педагогов будут каждый воспиты-
вать, кто как умеет и как кто хочет. Понятно поэтому, что должен быть и
коллектив педагогов.
А что у нас написано о коллективе педагогов? Что мы, я и вы, знаем о
нем? Если нас спросить с научной точки зрения о коллективе педагогов, то
мы не знаем ни одного слова, хотя нам прекрасно известно, что там, где
есть коллектив, там работа идет успешнее, там и вопрос о дисциплине не
ставится, пожалуй.
Я иду еще дальше: я готов разобрать и такие вопросы, как вопрос о
длительности педагогического коллектива, как вопрос о стаже педагогической
работы отдельных членов коллектива, потому что если вы построите весь
коллектив из педагогов с одногодичным стажем работы, то, несмоненно, это
будет слабый коллектив. И вопрос о соответствии, о том, сколько должно
быть старых и новых педагогов, - тоже научно-педагогический вопрос.
Я переживал в своей работе напряжения следующего порядка: вот у меня
имеется одно вакантное место педагога. Кого пригласить? И очень часто
организации, от которых это зависело, мне рекомендовали: "Используйте
человека, которого мы вам прислали". Я спрашивал: "А почему именно этого
человека вы прислали?" - "Да подвернулся под руку". Этот случайный принцип
комплектования педагогического коллектива бывает иногда удачен, иногда
нет. Я помню - иногда я знал, что мне обязательно нужно пригласить
молодого человека (стариков у меня достаточно), а иногда я втайне грешил
(это я побоялся написать даже в "Педагогической поэме") - я считал, что
мне нужна хорошая девушка в коллективе. Почему? Да потому, что собрались
все такие вот вроде меня и учеников глазам отдохнуть не на чем. (О б щ и й
с м е х. Эта хорошенькая девушка внесет и молодость, и свежесть, и
известный задор. Пусть даже пойдут разговоры, что в нее вот такой-то
педагог влюбился. Это только оживит общий тонус коллектива. А кто
подсчитал - какое значение имеет общий тонус? У нас еще не успели этого
подсчитать за двадцать лет, в Западной Европе тоже ничего в этой части не
имеется.
Надо, чтобы в коллективе был и сердитый, строгий дед, который никому
ничего не прощает, который никому не делает никаких уступок.
Нужно, чтобы была и "мягкая душа" - человек несколько слабовольный,
который всех любит, всем все прощает, всем ставит пятерки. (С м е х).
Такой, честное слово, нужен. Теперь это смешно, а я не смеялся и искал
такого старика. Я знал, что такой человек уменьшит трения, возникающие
иногда в коллективе.
Я говорю с вами, товарищи, как с коллегами, потому что обо всех этих
вещах нужно долго и писать, и говорить, и подсчитывать, но в практической
работе полезно иногда, положившись на собственную интуицию, не взять
опытного педагога, а взять молодую девушку, и всякий ответственный
директор это прекрасно знает.
Так вот, коллектив учителей и коллектив детей - это не два коллектива,
а один коллектив, и, кроме того, коллектив педагогический. Причем я не
считаю, что нужно воспитывать отдельного человека, я считаю, что нужно
воспитывать целый коллектив#3. Это единственный путь правильного
воспитания. Я сам стал учителем с семнадцати лет и сам долго думал, что
лучше организовать одного ученика, воспитать его, воспитать второго,
третьего, десятого, и когда все будут воспитаны, то будет хороший кол-
лектив. А потом я пришел к выводу, что нужно иногда не говорить с
отдельным учеником, а сказать всем, построить такие формы, чтобы каждый
был вынужден находиться в общем движении. Вот при этом мы воспитываем
коллектив, сбиваем его, придаем ему крепость, после чего он сам становится
большой воспитательной силой. В этом я глубоко убежден. И меня убедила в
этом не колония им. Горького ...а коммуна им. Дзержинского. В коммуне я
добился того, что коллектив стал замечательной, творящей, строгой, точной
и знающей силой. Этого нельзя сделать приказом, такой коллектив нельзя
создать и за два, и за три года, такой коллектив создается за несколько
лет. Это дорогая, исключительно дорогая вещь. Но когда такой коллектив
создан, тогда нужно его беречь, и тогда весь воспитательный процесс
проходит очень легко.
Но тут встает вопрос, наш педагогический вопрос: а как же беречь
коллектив? Представьте себе, что вы, группа учителей, воспитали коллектив,
создали традиции, создали законы, которым все верят, добились того, что
каждый в каждую минуту своей жизни физически чувствует, что за ним стоит
коллектив. И вот перед вами задача - как это не потерять. Коллектив -
чрезвычайно нежная, чрезвычайно сильная вещь. А развалить его, испортить,
перемешать части может первый поппавшийся самодур. Как спасти коллектив от
самодура? А ведь он выскочить из-за любого угла, предьявить вам мандат и
сказать: "Делайте так, делайте так, делайте так". И вот тут-то необходимы
наши общие формы, наши общие советские традиции, и у нас они нарастают.
Сейчас это еще во многих случаях принимает форму болезненного явления, но
я убежден, что через самый короткий промежуток времени у нас будут такие
традиции воспитательной работы, которые не скоро поломаешь. Их немного, но
у нас они уже есть, и они делают свое дело. Вот то, что я хотел сказать о
коллективе. отсюда вытекает и вопрос и дисциплине, самый больной вопрос
нашего педагогического сегодня.
Как раз по вопросу о дисциплине я переболел больше всех и раньше вас
начал болеть. Я начал с преступления. Если вы читали "Педагогическую
поэму" - вы знаете. Это был удар, это было избиение воспитанника. Это было
очень тяжелое переживание, тяжелое во всех отношениях. Я уже не говорю о
том, что это было уголовное преступление против нашего советского
уголовного закона и что я имел все шансы на то, что меня могут на три года
посадить. Не это меня мучило, а другое - я испугался самой мысли, что,
может быть, это - педагогический закон: не ударишь - не поедешь. Причем я
находился в таком положении, когда я не мог мучиться, заперевшись в
комнате, я должен был работать. Таким образом, для меня стояла ясная
проблема - быть дальше или, испугавшись, отступить? Что делать? Вот такой
вид приняла для меня проблема дисциплины - вид отчаяния, позора и
преступления. И я, дав слово Алексею Максимовичу писать только правду,
написал: без всяких утаек, как было дело; я написал: да, ударил и все-таки
махнул рукой и сказал - пойдем дальше! И я только через три или четыре
года понял, что и мой удар, и моя растерянность, и все мои мучения
проистекали оттого, что у меня в руках ничего не было: ни знания, ни
навыков, ни привычек, ни мастерства.
Вот рядом с коллективом и нужно поставить мастерство. Даю вам честное
слово, я себя не считал и не считаю сколько-нибудь талантливым
педагогом. Говорю вам это попросту. Но я много работал, считал себя и
считаю работоспособным,я добивался освоения этого мастерства, сначала даже
не верил, да есть ли такое мастерство, или нужно говорить о так называемом
педагогическом таланте. Но разве мы можем положиться на случайное
распределение талантов? Сколь у нас таких особенно талантливых
воспитателей? И почему должен страдать ребенок, который попал
неталантливому педагогу? И можем ли мы строить воспитание всего нашего
советского детства и юношества в расчете на талант? Нет. Нужно говорить
только о мастерстве, т.е. о действительном знании воспитательного
процесса, о воспитательном умении. Я на опыте пришел к убеждению, что
решает вопрос мастерство, основанное на умении, на квалификации.
Но и здесь я пришел к некоторым, если хотите, новым убеждениям. Я
считаю, что наших педагогов в вузах, где они учатся, нужно по-иному
воспитывать. Для меня в моей практике, как и для вас, многих опытных
учителей, такие "пустяки" стали решающими: как стоять, как сидеть, как
подняться со стула из-за стола, как повысить голос, улыбнуться, как
посмотреть. Нас этому никто не учил, а этому можно и нужно учить, и в этом
есть и должно быть большое мастерство. Здесь мы сталкиваемся с той
областью, которая всем известна в драматическом или даже в балетном
искусстве: это искусство постановки голоса, искусство тона, взгляда,
поворота. Все это нужно, и без этого не может быть хорошего воспитателя. И
есть много таких признаков мастерства, прямых привычек, средств, которые
каждый педагог, каждый воспитатель должен знать.
У нас в школах - вы сами знаете - иногда у одного учителя хорошо сидят
на уроках, а у другого - плохо. И это вовсе не потому, что один талантлив,
а другой нет, а просто потому, что один мастер, а другой - нет.
И нужно воспитывать педагогов, а не только образовывать. Какое бы
образование мы ни давали педагогу, но если мы его не воспитываем, то,
естественно, мы можем рассчитывать только на его талант.
Кроме мастерства здесь требуется еще и большое знание самой
организации. Поднимается ли у нас в нашей педагогической теории вопрос о
таком "пустяке", как школьный центр? Нет, а между тем функционирование
школьного центра, зависимость отдельных элементов этого центра во многом
решают вопрос о дисциплине.
Я не знаю, как это можно сделать в школе, но у меня в коммуне был
центр, во-первых, на определенном, самом лучшем месте, во-вторых, он
никогда не оставался без ответственного лица. Каждый коммунар знал, что в
мое отсутствие на моем месте сидит лицо, которое отвечает за учреждение,
все мои коммунары знали, что есть центр, который не прекращает работу, и
что всегда есть кого позвать, к кому обратиться. А от этого центра идут
уполномоченные лица. Таким уполномоченным лицом у меня в коммуне был
дежурный командир. Это мальчик, самый обыкновенный, который дежурит два
раза в месяц. Вообще он не имеет никаких прав, но, когда он надевает
повязку, он получает очень большие права. И если у вас в коллективе
создана традиция, утверждающая, что эта "магистратура" нужна и что эти
права идут на пользу коллективу, если вы воспитали в коллективе уважение к
своему уполномоченному, тогда ваш дежурный командир делает очень большое
дело. Это лицо, отвечающее за рабочий
день, за каждый случай в течение рабочего дня. И уже одно то, что среди
воспитанников или школьников этот мальчик умеет провести свою власть как
власть коллектива, не поступившись этой властью, не оскорбивши ее, не
позволив ее никому оскорбить, - уже одно это делает колоссальные повороты.
Этот мальчик в коммуне имел права приказа, и приказа безаппеляционного.
Мы не побоялись на это пойти. Вот такой пятнадцатилетний дежурный командир
может приказать старшему комсомольцу: "Убери тряпку". Потом его могли
"проветрить" в комсомольском бюро, но отказаться выполнить приказ было
нельзя.
Мы пошли дальше. Полномочия этого мальчика были настолько почетными,
что общее собрание постановило: рапорт дежурного командира проверять
нельзя, полное доверие его рапорту. Если ко мне дежурный командир или
бригадир придет и за столом скажет что-нибудь, я могу проверить, но, если
он мне рапортует в определенной торжественной обстановке, подчеркивающей,
что он говорит не просто как живая личность, а как уполномоченный
коллектива, считалось, что в этом случае командир соврать не может, и,
правильно, не может, как бы он ни хотел соврать. И вот эта идея
уполномоченного с большими функциями и строгой ответственностью - разве
это не та самая идея, на которой дальше сбивается коллектив! Это все
относится к вопросу организации центра.
Я не стану вас затруднять такими моментами, которые, может быть, для
школы не подойдут. Я обращаю ваше внимание на то, что вопрос о том, кто у
вас в центре и в какой зависимости эти уполномоченные стоят, вовсе не
простой вопрос.
Имейте в виду, что функции этого центра затрагивают другую очень важную
область педагогики, которую мы все давно признаем и уважаем, но в
серьезной государственной школьной организации не всегда применяем, - это
наши взгляды на детскую игру. Мы считаем, что ребенок должен поиграть, и
игрушек у нас сколько угодно, но в то же время мы почему-то убеждены, что
для игры должно быть какое-то отдельное место, и этим все участие игры в
воспитании ограничивается. А я утверждаю, что детская организация должна
быть пропитана игрой. Учтите, что речь идет о детском возрасте, у него
есть потребность в игре и ее нужно удовлетворить, и не потому, что делу
время, потехе час, а потому, что как ребенок играет, так он будет и
работать. И я был сторонником того, что вся организация детского
коллектива должны быть проникнута этой игрой, а мы, педагоги, должны в
этой игре принимать участие.
Когда ко мне приезжали наркомпросовские комиссии, наблюдали систему
моих рапортов, конечно, в душе я увядал, потому что прекрасно представлял
себе, что они смотрели на меня и думали: "Как будто бы и взрослый человек,
как будто бы и не дурак, а посмотрите, что он выделывает!" А я говорил:
"Есть! Есть! Есть! Есть!" И так я "играл" шестнадцать лет, и не только в
этом случае, а во многих случаях, в ту самую пресловутую военизацию, за
которую меня в свое время "ели", - в командиров, в салюты и т.д. Настоящая
военизация была в стрелковых кружках, а это была игра, в которой я
принимал участие, принимал участие потому, что я пришел к убеждению, что
без такой игры труднее создать настоящий веселый и бодрый коллектив.
Причем я с удовлетворением отмечаю, что эта
"игра" постепенно внедряется. Возьмите, например, школы подготовки
артиллеристов. Там уже ввели немножко эту игру. Это не специальные учебные
упражнения, это специальная эстетика, которая в детском коллективе
необходима.
А вы думаете, что мы с вами не играем? Возьмите все эти галстучки,
булавочки, кошечки, собачки! Это тоже игра. Как будто бы это принято, а на
самом деле мы играем - иногда играем в важность в своем кабинете, иногда
играем в книжность, когда мы обставимся книжками и думаем - у нас есть
библиотека. Ведь играем же мы в библиотеку? Играем. Разложим книжки, а
очередной номер журнала держим под подушкой. А в гостиную разве не играем?
Играем. И в столовый прибор, и в ножнички для разрезания лимона и
апельсина играем, хотя никогда никакого лимона и апельсина этим ножом не
разрежешь! А почему, как только деети - так сплошная серьезность, сплошная
мораль, учеба и учеба? А поиграть? "Он на перемене поиграет", - говорит
педагог. "Пойди побегай, но только смотри, чтобы стекло не разбил, грязи
не нанес, чтобы нос не разбил!"
И вот я считаю, что это привлечение игры в детский коллектив совершенно
необходимо...
Между прочим, когда меня спросили в НКВД, какую форму для коммунаров
выдумать, то я постеснялся сказать, но вам скажу по доверию, в расчете,
что вы никому не расскажете. Я считал, почему женщины носят страусовые
перья, почему только им это можно? А по-моему, нужно отобрать у них
страусовые перья и оставить их для школьников. Во всяком случае, в
костюме, может быть, не в перьях, но в какой-то пуговице, в какой-то
выпушке, в каком-то покрое должна быть игра. Мы знаем, что в нее играют не
только маленькие, но и взрослые: многие носят форму, а многие мечтают, что
будут когда-нибудь носить. В этом есть что-то приятное. Скажем, человек
одет в форму железнодорожника. А для ученика это еще важнее. И совсем не
нужно для этого никаких дорогих материй, и разговоры о том, что у нас нет
сукна, совершенно излишни. Но вот, наконец, еще два важных обстоятельства,
на которых я хотел остановиться, - это наказание и труд.
Если вы помните, я написал для "Правды" о наказании две статьи#4. Одна
из них первоначально так и называлась "Наказание". Но как-то так
случилось, что пока эта статья писалась и оформлялась, вопрос о наказании
из нее понемногу исчезал. Я не скажу, насколько это нужно в школе, и,
пожайлуста, прошу не принимать моего слова как рекомендацию какого-то
наказания. Я скажу, какие наказания я применял и какая от этого была
польза, а по секрету вам скажу: я лично убежден, что это было бы полезно и
в школе.
Все мои коммунары делились на два отдела: огромное, подавляющее
большинство - коммунары, а те, кто не получил такого звания, -
воспитанники#5. "Мы тебя воспитываем, а коммунары уже воспитаны". И вот
воспитанника я мог наказывать - "греть", как у нас говорили: я мог дать
ему вне очереди наряд.
Что такое "наряд"? Наряд - это самая разнообразная работа, которая от
меня даже не зависела. Я имел право назначить наряд. Дежурные командиры
всегда записывали: такой-то имеет, скажем, два наряда, такой-
то - один наряд. Причем никто никогда не гонялся за имеющим наряды, а было
так: нет работы - "нарядные" находятся в запасе, а пошел, скажем, дождь,
нужно поставить бочки - пожайлуста, ставь бочки; или нужно поехать в город
получить деньги - отправляйся в город; или уборка на кухне - помогай на
кухне.
Воспитанника я мог оставить без отпуска, в выходной день он не мог
никуда уйти; я мог удержать воспитаннику выдачу карманных денег, т.е. не
дать ему денег на руки из его заработка, а положить в сберкассу, откуда он
без моей подписи ничего получить не мог.
Накладывать такие наказания на коммунаров я не мог, не имел права. Для
коммунаров было одно наказание - арест, а на воспитанника я не мог
наложить арест, он еще до этого не дорос. Коммунар мог ходить в отпуск без
разрешения, доложив только, до какого часа; он мог быть избран
уполномоченным, а воспитанник - нет.
И еще одним правом пользовались коммунары: коммунару я обязан верить на
слово: если он сказал, что он дал слово, то неудобно, неприлично не верить
на слово.
Значит, коммунар мог быть наказан только арестом. Что такое арест? Так
же как и в случае с нарядами, я мог только наложить арест, причем
считалось законом, что я должен в это время встать, т.е. я не мог сидя,
развалившись в кресле, сказать: "Два часа ареста!", а коммунар должен был
мне ответить обязательно салютом: "Есть, два часа ареста!" Если коммунар
не сказал, значит, он не принял моего наказания, значит, он не согласен, и
тогда я имею право передать вопрос на общее собрание. Но должен вам
сказать, что я не помню такого случая. Наказывать нужно очень редко.
Получив арест, коммунар уходил, и никто никогда это не записывал: наряды
дежурный командир записывал и следил, чтобы они были выполнены, а арест -
нет. Сам коммунар должен помнить, сам должен выбрать для себя удобное
время, чтобы отбыть наказание. Вот тогда он приходил и говорил: "Прибыл
под арест!" Арест заключался в моем кабинете. Арест - это внешняя
инструментовка, а главное - это то, что кабинет - центр, где протекает вся
жизнь колонии: где звонит телефон, куда приходят заказчики и т.д. И вот
сидящий следит, как проходит жизнь. Причем мне заказывается очень важная
методика: я все разговоры веду так, что то и дело вверну что-нибудь
специально для отбывающего арест коммунара. Если он, скажем, разбил
стекло, то я в разговоре с кем-нибудь скажу: "Если будете ехать в город,
купите, пожайлуста, ящик стекла, а то вот у нас стекла стали бить. Вы
говорите, денег нет? Как же так, что же мы будем делать?" и т.д. Если он
девочку затронул или оскорбил, то на эту тему нужно несколько раз
пройтись. Но я никогда не позволял себе допекать провинившегося прямо в
глаза: вот, ты сделал то-то и то-то, как это нехорошо! В коммуне было
такое правило: раз наказан и сказано "Есть!" - больше о проступке говорить
нельзя, это считалось неприличным. Пока наказание не наложено, тут мы и
собрания устраиваем, и чего только ни говорим, но как только есть
постановление, как только наложено определенное наказание, - кончено,
считалось совершенно неприличным, неэтичным говорить о том проступке, за
который уже наложено наказание. Это весьма важная традиция, она спасет
наказанного от каких бы то ни было издевательств над ним.
Это то, что касается наказания.
Но тут я бы внес такой корректив. Я считаю совершенно неправильной
такую постановку вопроса: "Наказывать, конечно, надо, но..." Эти "но"
сводятся к тому, что, во-первых, надо стараться не наказывать, а,
во-вторых, хороший учитель никогда не будет наказывать. Старайтесь сделать
без наказания, "педагогическим тактом", а в крайнем случае (значит, в
скобках, - если вы никуда не годный учитель) - наказывайте. Дело обстоит
совсем не так. Во-первых, плохой учитель не должен наказывать ни в коем
случае. Право наказания у меня в колонии имел только один человек, право
наказания должно быть сосредоточено в одном геометрическом центре, чтобы
было какое-то единство, а во-вторых, наказывать необходимо всегда, когда
нужно наказывать, ни в коем случае нельзя заменять наказание простым
разговором.
Логика такая: если нужно наказание, если наказание в данном случае
полезно, значит, оно и должно быть применено. Ибо что такое
"педагогический такт" в том понимании, в каком это у нас часто
употребляется, т.е. в кавычках? Педагогический такт часто - это особый
способ увильнуть от воспитательной работы и от ответственности, и только.
А учитель не имеет права отворачиваться ни от работы, ни от
ответственности.
Я лично тем не менее считаю, что много наказаний быть не должно, но по
другой логике: наказания не должны оглушать весь коллектив и делаться
бытом в коллективе, наказания должны быть настолько редки, чтобы весь
коллектив обратил на наложенное наказание внимание. Только поэтому
наказания необходимо применять не часто. Если же у меня случался такой
отрезок времени, когда что-то в коллективе расстроилось, - я бил
наказанием просто без остановки, пока не наступало изменение.
Наказание накладывал, как правило, я как старший уполномоченный
коллектива. Но самое строгое и жестокое наказание, такое наказание, как
исключение из коллектива, я всегда считал необходимым проводить через
общее собрание.
Тут мы подошли к очень интересному вопросу - общее собрание. Я не знаю,
насколько это в школе возможно. На практике я этого не испробовал и
сомневаюсь, потому что в школе слишком большая разница в возрастах, кроме
того, там слишком недостаточное общение между старшими и младшими
возрастами, и не знаю, какой вид могло бы иметь общее собрание в школе, но
я уверен, что если бы в школе был единый сплоченный коллектив, то это было
бы возможно.
Я имел право в колонии исключать воспитанника, но я никогда этим без
общего собрания не воспользовался. Конечно, вы понимаете, что на общем
собрании вы должны добиться такого постановления, какое вы считаете
необходимым, а если коллектив вас уважает и понимает вас, то общее
собрание всегда будет на вашей стороне. Для чего же тогда нужно общее
собрание? Я считаю, что общее собрание нужно не столько для того, чтобы
наложить правильное наказание, сколько для того, чтобы каждый член общего
собрания считал себя ответственным за решение. Вот это переживание
ответственности воспитывается в коллективе с наибольшим трудом, но зато,
когда оно воспитано, оно творит чудеса. А это переживание ответственности
вырабатывается очень большой точностью работы и четкостью.
В коммуне на общих собраниях был установлен такой регламент: речь
могла продолжаться одну-две минуты. И вот даже в этом пустяке
воспитывалась ответственность.
Ее можно воспитывать еще при помощи главным образом персональных
поручений. В школе мне не приходилось наблюдать такие персональные
поручения, а я их практиковал очень часто. Это значит - в каждом случае
поручается кому-нибудь что-нибудь сделать с обязательным отчетом на общем
собрании и с обязательной проверкой; не сделал - получай взыскание. Не
стану затруднять вас слишком детальным описанием таких поручений - я
уверен, что каждый директор школы и каждый коллектив педагогов всегда
найдет, что поручить.
Наконец, я хочу обратить ваше внимание еще на один момент - на значение
единоличного центра. Я лично убежден в том, что во главе школьного
педагогического коллектива должен стоять полномочный педагог-директор. В
своей практике (а я 16 лет работал в больших колониях с большим
хозяйством) я имел право пригласить заведующего педагогической частью, и
никогда его не приглашал, и считаю, что всю воспитательскую и
хозяйственную власть необходимо обьединить в одних руках, как бы трудно,
как бы тяжело это ни было. Через год такой работы директору станет гораздо
легче: он все держит в своих руках, он все знает. Вообще в педагогическом
детском и учительском коллективе я не могу понять логики, по которой центр
разбивают на несколько ответственных лиц. Я считаю, что и воспитателем и
хозяйственником должно быть одно лицо. Это нелегко, я тоже вставал в 6
часов утра и ложился в 1 час ночи и не имел выходных дней (я думаю, что
такая доля готовится и директору школы) - но... Но как это ни трудно,
все-таки лучше истратить время и силы, а сохранить качество детского
коллектива.
Вот, товарищи, все, что я хотел сказать по основным, главным
вопросам...
Прошу вас, ни в какой мере не смотрите на это, что я сказал, как на
какие-то советы или как на какую-то рекомендацию. Это то, что делал я в
исключительных условиях и в исключительном коллективе, воспитывая
правонарушителей, беспризорных или детей, выбывших из семьи.
Кроме того, учтите одно важное примечание: для того чтобы создать все
эти формы, нужно несколько лет. Ни в коем случае нельзя думать, что можно
прийти, изобрести и осуществить это в течение нескольких дней. Но если бы
меня спросили, с чего бы я начал в нормальной школе, я сказал бы: я начал
бы не с формы и не с создания традиций, а начал бы с хорошего общего
собрания, где так, от души, в лоб сказал бы ребятам: во-первых, чего я от
них хочу, во-вторых, чего я от них требую, и, в-третьих, я предсказал бы
им, что у них будет через два года. Я убежден, что хорошо сказанное детям
деловое, крепкое слово имеет громадное значение, и, может быть, у нас так
много еще ошибок в организационных формах, потому что мы еще и говорить
часто с ребятами по-настоящему не умеем. А нужно уметь сказать так, чтобы
они в вашем слове почувствовали вашу волю, вашу культуру, вашу личность.
Этому нужно учиться.
Заканчивая, я от души желаю вам в вашей работе успеха. Уверен, что у
вас не меньше всяких мыслей и изобретений, чем, скажем, у меня, только я
отличаюсь многословием - пишу книги, а вы, может быть, помалкиваете, хотя
у каждого из вас есть очень интересные новеллы.
З а к л ю ч и т е л ь н о е с л о в о
Я думаю, что не нужно никакого заключительного слова, а я просто отвечу на
вопросы и записки.
Вот одна записка, касающаяся очень важного вопроса, вопроса о риске: "В
Ленинграде был случай, когда ученик, получив плохую отметку, пытался
покончить самоубийством. Как быть в таких случаях?"
Совершенно правильно поставленный вопрос. Но в самом вопросе
заключается ответ. Какой риск был в том, что ученику была поставлена
плохая отметка? Это совершенно узаконенная, нормальная, средняя мера.
Никто же не думает, что как только ставишь отметку, так и отнимай у
ученика нож или смотри, чтобы он не выбросился из окна. Это самая
нерискованная мера, а все-таки ученик ненормально реагировал на эту
отметку. Что это значит? Это именно и значит, что какие-то другие меры,
еще менее рискованные, в общей сумме привели к тому, что маленькая плохая
отметка оказалась только лишь последней каплей. Вот это есть самый
безобразный риск, который часто имеет место. Мы накапливаем в своей работе
мелкие, совершенно нерискованные влияния, будучи уверены, что в каждом из
них нет риска. Мы гладим мальчика по голове, мы портим ему нервы хотя бы
тем, что в школе содом и визг. Может быть, мы своим "ровным" голосом
вызываем у него отвращение к жизни, и потом ко всему этому прибавляется
еще совершенно нерискованная мера - плохая отметка, - и мальчик бурно
реагирует! Я и думаю, что гораздо больший риск, по сути дела, часто
заключается в нашем непротивленчестве, чем в прямой, искренней и открытой
борьбе с некоторыми тенденциями в развитии ребенка.
...Учтите следующее важнейшее обстоятельство: если ваши ученики знают
что вы, директор, и все ваши помощники, учителя, весь педагогический
коллектив - люди с открытой душой, люди справедливые, прямые, то в таком
школьном коллективе не может возникнуть мысль о самоубийстве. Как бы вы не
поступали, у учеников всегда будет ясное представление, что это сделали вы
- человек, известный каждому ученику, как открытая личность, и всегда у
него возникает мысль о том, что вы правы, и именно к вам он пойдет за
советом, поговорить, подумать о том, что ему делать. А вот когда вы
прячетесь от ученика за ровным голосом, он никогда к вам не пойдет, он
самое тайное, самое опасное переживание обязательно от вас спрячет. Да и
кого же потянет к человеку с ровным голосом!
Я в своей жизни из коммуны им. Дзержинского за 8 лет выгнал безжалостно
на все четыре стороны, наверное, человек 10, причем выгнал, не
замазывая ничем. Им было сказано: "Выгоняем на все четыре стороны, потому
что ты негоден, ты оскорбляешь и обижаешь нас своим существованием. Мы
прямо говорим, что низко стоишь как человек". И что вы думаете, я не
дрожал несколько ночей, думая, чем все это кончится? Дрожал, но я
чувствовал внутреннюю потребность так поступить, мой поступок был
поддержан моей совестью. И вы знаете, что все эти выгнанные, потом, через
5-6-7 лет, присылали мне письма. Совсем недавно, например, перед отьездом
сюда получаю письмо. Пытаюсь вспомнить, кто же это. Вспоминаю: я его
выгнал несколько лет тому назад. Он пишет: я учавствовал в боях на озере
Хасан и поэтому должен сейчас написать письмо. Спасибо вам, что вы меня
тогда выгнали. Если бы вы меня не выгнали, я бы так и остался ни-
куда не годным человеком. А когда вы меня выгнали, я понял, как низко пал,
и решил доказать, что я могу быть человеком. Через 8 лет я потерял из виду
этого человека, и вот он написал, когда оказался победителем у озера
Хасан; именно в этот момент он вспомнил обо мне как об одной из причин его
сегодняшнего блеска.
Попробуйте поэтому предсказать - куда ведет каждый поступок!
Конечно, если коллектив слаб, то каждый нарывчик мешает, и в таком
коллективе приходится выгонять с ласковой физиономией, но без достаточных
поводов, а из сильного коллектива вы выгоните тогда, когда человек
действительно пошел против коллектива, и тогда ваш поступок и на того,
кого вы выгоняете, подействует в высокой степени отрезвляюще.
Кроме того, говоря о риске, я сказал с самого начала, что чем сильнее
коллектив, чем правильнее он организован, тем сильнее вы можете его
поворачивать и тем меньше будет риска, а в слабом, плохо организованном
коллективе я сказал бы так: каждое ваше движение рискованно. Вы не можете
отвечать ни за что, если нет общей системы, вы не можете сказать, где у
вас риск и где у вас его нет.
Затем одно мое возражение. Я не говорил, что у меня нет мастерства. Я
говорил, что у меня нет таланта, а мастерства я добился. Мастерство - это
то, чего можно добиться, и как может быть известный мастер-токарь,
прекрасный мастер-врач, так должен и может быть прекрасным мастером
педагог.
А что такое педагогический талант? Чего стоит педагогический талант,
если нет мастерства? Ничего не стоит. Я, конечно, говорю о воспитательном
таланте, в отличие, скажем, от талантов преподавательских. А мастерство
это очень достижимая вещь.
У меня был такой помощник - Тимофей Денисович Татаринов. Он со мной
долго работал. Это было нежнейшее существо, иначе он ни к кому не
обращался, как "хлопятки" (хлопец), "девчатки". Это была полная мне
противоположность. Хороший учитель. Я взял его из сельской школы. Причем
человек замечательной работоспособности, исключительной ловкости, многое
умеющий изготовить, над многим умеющий подумать. Его многие любили, но в
его мягкости видели какое-то противоречие. Потом он постепенно вырос и
стал моим заместителем. И вот что удивительно. Я часто уезжал по делам, а
он был на моем месте. По нашим законам и традициям - пока я в колонии, я
имею все права, а уезжаю - все права переходят к нему. И вот Тимофей
Денисович научился у меня целому ряду приемов. Я имел, надо сказать,
грешные непедагогические приемы, любил иногда сказать - черт бы вас
забрал! Так что же вы думаете? И он стал так говорить, но он говорил так:
"Черт бы вас забрал" (тихим, мягким, добрым тоном). (О б щ и й с м е х.)
Это было мастерство. Я потом его спрашиваю - тут вот говорят, ты кулаком
стучал по столу и кричать не кричал, а "черные" слова говорил. А он мне
отвечает: "Да, я цэ нарочно робив". То есть человек по своей натуре
приспособил к себе внешние формы гнева. (С м е х). И все говорили: "Он
сердитый, Тимофей Денисович!" А это значило нехорошо.
Так что я уверен, что все мы с вами - люди одинаковые. Я прора-
ботал 32 года, и всякий учитель, который проработал более или менее
длительно, - мастер, если он не лентяй. И каждый из вас, молодых
педагогов, будет обязательно мастером, если не бросит нашего дела, а
насколько он овладевает мастерством - зависит от собственного напора.
Теперь о педагогическом гневе. Не подумайте, пожайлуста, что я вас
призываю вместо ровного голоса к громовому стуку кулаками по столу, крику
и т.д. Это не может произвести полезного действия...
Что же такое гнев? Все надо понимать диалектически. При мастерстве гнев
звучит иначе. Если вы мастер, то вы будете переживать негодование, но у
вас это не примет никаких антипедагогических форм. Это будет искрннее
проявление вашего настоящего человеческого чувства, но не вообще человека,
а мастера-педагога.
Не только гнев противополагается ровному голосу, ровному голосу я
противополагаю вообще живое переживание человека. Надо представить себе
всю лестницу: от простого недовольства до гнева. Я должен сказать, что я
тут научился поневоле, и я знал, что значит сказать: "Здравствуй" - сухим,
сдержанным тоном и "Здравствуй" - спокойным, добрым тоном; или "Все.
Можешь идти" - суровым, холодным тоном; или "Все. Можешь идти" -
сдержанным, но мягким тоном. Все это практика. И если вы поставите перед
собой несколько таких интересных задач и поупражняетесь, то это будет
очень неплохо. Я неоднократно заставлял упражняться своих сотрудников в
подобного рода вещах. Я говорил иногда:
- Я - директор, ты - ученик, ты совершил проступок. Вот я буду с тобой
разговаривать, а остальные слушайте, как я с ним разговариваю.
- Задавайте мне вопросы. Как вы будете спрашивать: "Скажи, ты это
сделал?" Или: "Это ты сделал. Я знаю!" Вот попробуйте. Ведь пустяковая
задача, а встречается на каждом шагу. И без постановки голоса, без мимики
здесь ничего не выйдет.
Это разворачивание вашего мастерского тона проявляется не только в
крайних категориях гнева или радости.
Вот вам иллюстрация. Рыжиков спрашивает Ножика:
- Чего ты стараешься?
- А мне понравилось...
- И Захаров понравился?
- О! Захаров очень понравился!
- За что же он тебе так понравился?
- А за то... за одно дело.
Хитрые большие глаза Ножика обратились в щелочки, когда он рассказывал,
чуть-чуть поматывая круглой головой:
- Одно такое было дело, прямо чудо, а не дело. Он мне тогда и
понравился. У нас свет потух, по всей колонии потух, во всем городе
даже, там что-то такое на станции случилось. А мы пришли в кабинет и сидим
- много пацанов, на всех диванах и на полу сидели. И все рассказывали про
войну. Захаров рассказывал, и еще был тот... Маленький, тоже рассказывал.
А потом Алексей Степанович и говорит:
- До чего это надоело! Работать нужно, а тут света нет! Что это за
такое безобразие!
А потом посидел, посидел и говорит:
- Мне нужен свет, черт побери!
А мы смеемся. А он взял и сказал, громко так:
- Сейчас будет свет! Ну! Раз, два, три!
И как только сказал "три", так сразу свет! Кругом засветилось! Ой, мы
тогда и смеялись, и хлопали, и Захаров смеялся и говорил:
- Это нужно уметь, а вы, пацаны, не умеете!
Ножик это рассказал с хитрым выражением, а потом прибавил, открыв глаза
во всю ширь:
- Видишь?
- Что ж тцт видешь? - спросил пренебрежительно Рыжиков. - Что ж,
по-твоему, он может светом командовать?
- Нет, - протянул весело Ножик... - Зачем командовать? Это просто так
сошлось. А только... другой бы так не сделал.
- И другой бы так сделал.
- Нет, не сделал. Другой бы побоялся. Он так подумал бы: я скажу - раз,
два, три, а света не будет. Что тогда? И пацаны будут смеяться. А видишь6
он сказал. И еще... как тебе сказать: он везучий! Ему повезло - и свет
сразу. А я люблю, если человеку везет.
Рыжиков с удивлением прислушивался к этому хитрому лепетанию и не мог
разобрать, шутит Ножик или серьезно гвоорит. И Рыжиков остался недоволен
этой беседой:
- Подумаешь, везет! А тебе какое дело?
- А мне такое дело: ему везет, и мне с ним тоже везет. Хорошо! Это я
люблю.
В чем тут дело? Дело в просто совпадении: нет света, человек говорит:
"Сейчас будет свет", и вдруг свет появляется. И вот такой случайный пустяк
создает вам авторитет на многие годы. Прошло уже три года, а об факте
продолжают рассказывать. В чем аргумент? В тоне, в этом сильном напряжении
вашей энергии.
Вот почему не нужно ровного голоса. А негодование, если вы мастер, вы
знаете, когда потушить, а когда дать ему ход. И, когда нужно, негодование
может делать больше, чем даже ласка, потому что в негодовании вы
проявляете себя как гражданин, как человек и представитель учреждения, как
представитель идеи, как представитель права, вы отстаиваете что-то
большее. А чего вы представляете собой, когда вы гладите по головке?
"Педагогическую идею", и притом вам не известную.
Теперь вопрос: коллектив и семья - чрезвычайно важный вопрос...
У меня было тоже много детей из семьи. И не я придумал теорему, которую
я вам предложу, а сама жизнь. Приходят родители - отец и мать: Нельзя ли
как-нибудь нашего сына взять?" - "Почемы вы хотите его к нам поместить?" -
"Да, знаете, не ночует дома, матери грубит, украл радиоаппарат, продал
облигации..." и т.д. И вот, когда я беру ребенка, я говорю: "Я возьму, но
раз вы мальчика довели до того, что он вас обокрал дочиста, то вы уже
больше не учавствуете в воспитании. Давайте так и условимся: я воспитываю,
а вы дожидаетесь продукции".
Мне дают мальчика, доведенного до известной степени "совершенства". И
вот, я подводил его к такой идее: он должен был нести в семью
мою государственную идею. Таким образом, я не ожидал, что мне семья
принесет какую-то свою идею, а был уверен, что мой воспитанник, мой
мальчик понесет государственную идею в семью. Когда он уходил в отпуск, я
говорил ему: "Отцу - полное уважение, матери - полное уважение, ручку
целуй. Обязательно помогай! Завтра встанешь, спросишь: "Может быть,
что-нибудь сделать?" Ты должен произвести на своих родителей сильное
впечатление, понимаешь?" - "Понимаю". И вот мальчик приходит к родителям и
спрашивает: Ну, что вам тут сделать? Может, помыть что-нибудь?" И вот
тогда родители понимают, что будущего своего сына, если он у них родится,
нужно воспитывать иначе.
И я пришел к такому убеждению, что мы, учителя, представляем
государственное социалистическое учреждение, социалистический сектор, а
естественно, что наши воспитанники - тоже члены этого сектора, и они
должны вносить в семью нашу правильную культурную и моральную идею. Если
семья достаточно культурна, она всегда пойдет навстречу и у нас будет одна
идея; если семья малокультурна, она подчинится влиянию не своего ребенка,
а влиянию вашего коллектива, вашей организации.
Теперь вопрос о том, а как же так устроить, чтобы ребенок нес эти
государственные идеи в семью? А это дело вашего мастерства и всех
остальных методов и приемов. Но иногда для этого бывает достаточно просто
сказать детям: вы должны вести себя так-то и так-то, потому что я не
представляю себе, что может серьезно стоять вопрос о
детях-дезорганизаторах. Нет, дезорганизаторов не может быть!
Я говорю об этом вот в связи с каким фактом. Я был недавно в детском
суде#6. Сидят пятеро из пятых классов. Говорят, магазин ограбили,
апельсины где-то рассыпали, украли и сьели, и вот попали на скамью
подсудимых. Судья спрашивает его: "Можете характеризовать вот этого?"
Завуч говорит: "Ужасный мальчик, дезорганизатор! Он опаздывает на занятия,
курит и других учит. Веревки какие-то в класс приносит". Вот "веревки"
меня сразу заставили настоорожиться: что за "изверг" такой, с веревками в
класс ходит. И вот судья вызывает: "Семенов". Он встает. Судья - женщина,
прекрасного стиля большевичка - спрашивает:
- Отчего у тебя уши покраснели?
- неловко как-то, - говорит он со слезами.
- А ты пионер?
- Пионер. (Жмется).
- А галстук где?
- В кармане.
- Почему?
- Стыдно...
- Садись...
- Все понятно! - говорит она.
А вот завучу не было понятно, что у мальчика уши от стыда краснеют, что
он жмется, что у него на глазах выступают слезы. Какой же он
дезорганизатор? Такому "дезорганизатору" вы, учитель, можете сказать:
"Чтобы этого больше не было! Понял?" Можете быть уверены, что этого не
будет. А, конечно, когда вы веревку увидели у него в руках
и - руки вверх, то он папиросу после этого закурит и вам дым в глаза
пустит! Вот такие "дезорганизаторы" - очень удобный материал, чтобы
вносить в семью ваши правильные моральные идеи: вы позовите его и скажите:
"Ты ученик такой-то нашей славной школы, семья - это твоя близкая родня,
так вот покажи ей, как нужно себя вести!" Это очень нетрудно. Но опять при
двух условиях - когда есть коллектив и когда есть мастерство.
"Что я предлагаю применять в школе?"
Я ничего не предлагаю и не имею права предлагать. Но если бы я был в
школе, я и аресты применял бы, но у меня в кабинете, и арестовывал бы
только лучших (с м е х). Да, товарищи, наказывать вообще нужно не худших,
а лучших, а худших надо прощать, но чтобывсе знали, что такой-то самый
лучший, и я ему пустяка не простил. Попробуйте наказывать не за самые
тяжелые проступки, а за самые мелкие...#7
Конечно, такая система наказания с первого раза не пойдет; нужно, чтобы
коллектив знал, что в наказании тоже проявляется уважение. Это,
безусловно, трудная и сложная философия, и ее не стоило бы даже сегодня
затрагивать.
Затем мне задан такой вопрос: "Какая у вас связь с десятилеткой?"
У нас была собственная десятилетка, и я был директором.
Следующий вопрос: "Детская колония есть, на мой взгляд, эксперимент".
Какой же эксперимент?#8 Там были живые люди. И рисковать мы можем, но
эксперименты производить - едва ли.
"Как сохранить созданный коллектив"?
Очень просто: во-первых, сохраняйте его живое ядро, следите, чтобы
всегда поколение сменялось при наличии подготовленного поколения, т.е.
чтобы всегда было несколько слоев все повышающихся членов традиции.
Вы знаете, у нас когда-то было в приказе написано: "С утра по нарядам
командиров на работу". Давно уже стали ходить на работу без нарядов, а в
приказе все писалось: "С утра по нарядам командиров на работу".
Другая традиция: приказ читается - встать. Может быть, никакой пользы
нет, а сохраняется по традиции. И это сохранение традиции - очень важная
логика.
Следующий вопрос: "Какие у вас творческие планы?"
Само слово "творческие" мне не нравится. Творческие планы могут быть,
если мы с ребятами, а сейчас у меня - писанина. Я думаю кончить 2 и 3 том
"Книги для родителей" и потом заняться большим трудом, на который мне
дадут, кажется, средства. Года три я думаю писать большую книгу о
коммунистическом воспитании, уже не художественную книгу, а самую
настоящую учительскую.
"Как поступить в том случае, если уполномоченные, или, как вы
называете, нарушают порядок?"
Также в первую очередь "греть", а самое главное - ответственность перед
общим собранием и еще более главное - у них должна быть честь. гордость
коллектива.
Затем один товарищ упрекает меня в том, что мои мысли часто прячутся за
устаревшими терминами. Это правильно. Действительно, наказание - это
сатрый, опороченный термин. Но что же делать, не могу же я выдумывать
термины.
"Как быть с семьей, с друзьями, мамашами и папашами?"
На этот вопрос я ответил бы так. Очень многие учителя присылали мне
свои произведения - рассказы, повести, причем иногда даже неплохие. И вот
что удивительно - откуда у них такой тон: никто не пишет "отец", "мать", а
все пишут "папаша", "мамаша". Чувствуется какое-то отчуждение в этих
словах. Я думаю, что с отцами и матерями нужно разговаривать очень много и
хорошо, но главное - это действовать на них через детей.
Очень вам, товарищи, благодарен за внимание. Простите, если у меня
плохо формулировались некоторые положения. Это потому, что в один вечер
всего, конечно, не скажешь. Хоршо бы еще и вас послушать, потому что у
вас, я уверен, есть что рассказать, и я бы поучился, ибо в опыте у каждого
столько ценного, что если бы каждый из вас был бы так же упрям, как я, и
сел бы писать книгу, то получилась бы прекрасная, интересная книга.
Желаю вам успеха, товарищи.
