ПИСЬМО А. РОМИЦЫНУ
Уважаемый тов. Ромицын!
Ваше письмо огорчило меня в ином плане. Я и без того точно знал, что
сценарий "Флаги на башнях" принят не будет, и знал, что причины этого
заключаются в отходе от тех тематических, а еще более сюжетных, а еще
более идейных стандартов, которые приняты в нашей кинематографии и от
которых почему-то мы никак не можем избавиться. Я хорошо знал, что нужно
писать нечто похожее на сценарий "Семиклассники" (сейчас по этому сценарию
снимается фильм), где обязательно модельный кружок, благословенные пионеры
и добрые дяди.
Меня огорчило другое. Что общего можно найти в моем сценарии и в
"Аристократах" или в "Путевке в жизнь"?#1 Я изображаю счастливый и
активный детский коллектив в моменты наивысшего и красивого подьема его
жизни, изображаю настоящий, живой уголок социализма, в котором как в
фокусе отображаются все явления нашей "взрослой" жизни и, прежде всего,
отражается борьба с врагом. Я рассчитывал, что такой уголок жизни,
показанный детям, даст очень много живых политических и этичисеких толчков
для их духовного развития, сообщит им начало того советского благородства,
которое так необходимо. Я мог ожидать письма о том, что эта художественнац
ель выполнена в сценарии плохо, я никак не ожидал сравнения моей работы с
"Путевкой в жизнь". В моем сценарии действуют дети и юноши, и тема
перековки вообще не поднимается.
Все это меня так удивляет, что я склонен даже сомневаться, прочитан ли
мой сценарий с достаточным вниманием.
Впрочем, в этом случае спорить - совершенно излишнее дело. Я глубоко
убежден, что после выхода из печати книги "Флаги на башнях" одна из студий
по собственной инициативе предложит переделку повести в сценарий.
Что касается вопроса о новом сценарии, предлагаю следующее. У меня есть
тема о советской семье и школе, намеченная для 2-го тома "Книги для
родителей". В центре темы лежит политическое и моральное развитие двух
мальчиков, затрудненное отдельными обстоятельствами. На деле именно эти
затруднения диалектически вызывают мобилизацию энергии воспитателей и
приводят к успеху выдающемуся. Тема развивается в остром сюжетном плане.
Сценарий могу представить к 1 декабря.
Сейчас я нездоров (был обморок на улице) и раньше как через две недели
приступить к работе не могу.
О Вашем согласии прошу написать.
Москва 17,
Лаврушинский пер., 17\19, кв. 14 Привет А. Макаренко
СТИЛЬ ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Мы привыкли к мысли, что понятие художественной литературы есть нечто
совершенно определенное. Во всяком случае с представлением о
художественной литературе у нас связываетсч мысль о настоящем, высоком
искусстве.
Когда мы говорим о литературе для детей, мы одновременно чувствуем два
определения: во-первых, мы утверждаем, что эта литература тоже должна быть
художественной, во-вторых, мы утверждаем, что она обладает какими-то
особенностями, которые делают ее именно литературой для детей.
Что это за особенности, которые заключаются в художественной литературе
для детей, и не заключаются ли эти особенности в изменении самого понятия
"художественный"?
Этот вопрос становится особенно острым, когда мы вспоминаем, что слова
"детская литература" обьединяют целый ряд возрастных критериев: одно дело
литература для детей 8 лет, другое дело - для детей 16 лет.
С первого взгляда может показаться, что и возрастные разделы в самой
детской литературе и отличие художественной детской литературы от
литературы для взрослых заключаются главным образом в тематике, в
номенклатуре идей, в содержании. Однако трудно представить себе такую
тему, которая не могла бы быть предложена детям. Даже любовь, обыкновенная
половая любовь, не может быть исключена из сферы "детской" тематики, во
всяком случае, можно представить себе книгу для детей, в которой будет
написано: "Он женился на ней, и они любили друг друга".
Если бы кто-нибудь указал такую тему, которая возможна в литературе
для взрослых и кажется противопоказанной в литературе для детей, то это
значило бы только, что проблема такой детской тематики еще не разрешена и
следует над этой проблемой потрудиться. В самом деле, возьмем наши
сегодняшние темы, наиболее для нас важные и захватывающие: защита страны,
подготовка кадров, патриотизм, социалистическое строительство, дружба
народов, счастье трудящихся, бдительность и борьба с врагами, стахановское
движение, советская демократия. Все эти темы не только могут быть, но и
должны быть предложены нашему молодому читателю. Сколько-нибудь серьезных
и принципиальных ограничений "детской" тематики указать нельзя.
Интересно рассмотреть тематический вопрос с другой стороны: нет ли
таких комплектов тем, которые уместны только в детской литературе и для
взрослого читателя не годятся? Если бы такие темы нашлись, они могли бы в
известной мере характеризовать особенности детской литературы и ее отличия
от литературы для взрослых. Однако при самым тщательных поисках
ультрадетских тем нет никаких оснований утверждать, что такие темы могут
быть найдены. Даже такое до конца беззубые новеллы, в которых
рассказывается о том, как птичка прыгает на ветке, или изображается
безмятежная вневременная и внепространственная идиллия:
А у нас над рекой
Тишина и покой,
И налима со дна
Я достану рукой
("Дружные ребята", N 6)
даже такие "детские" идеи свободно могут быть предложены и взрослым, среди
которых есть немало охотников достать налима рукой и вообще насладиться
природой без каких бы то ни было дополнительных приспособлений или
соображений. Может быть, трудно найти влитературе для взрослых целые
книги, посвященные подобным наслаждениям, но отдельные страницы и вставки
попадаются часто.
Особенности, которые отличают "детскую" литературу от "взрослой",
заключаются не в том, о чем рассказывается, а в том, как рассказывается.
Писателям, работающим в большой литературе, мы предоставляем обычно
полную свободу стиля. Больше того, мы требуем, чтобы у каждого писателя
был свой стиль, отличающий его от всех остальных писателей. Мы не требуем
от писателя, чтобы у него обязательно был разработанный пейзаж, чтобы у
него практиковались лирические отступления. Мы не обязываем его непременно
показывать диалог, и можно назвать много авторов, у которых диалог почти
отсутствует. Мы предоставляем писателю полную свободу в выборе метафор и
не возражаем, если у него метафоры просто отсутствуют. Собственно говоря,
очень трудно назвать или перечислить те стилевые каноны, которые считались
бы общепринятыми и могли бы составить какой-нибудь свод художественных
правил. Проза Пушкина и проза Л. леонова стоят на разных концах стилевой
линейки, оставаясь каждая в отдельности высокохудожественной прозой. То,
что мы требуем от писателя в обязательном порядке, лежит за пределами
стиля как такового: реалистическая наполненность темы, яркость и
выразительность образов и характеров, эмоциональная взволнованность текста
или подтекста - вот то, чего мы во всяком случае ожидаем от
художественного произведения, предоставляя автору какими угодно средствами
идти навстречу нашим ожиданиям. И если писатель беден в самой своей
реалистической правде, невыразителен и неразборчив в образах, сер и скуп в
явных или скрытых эмоциях, мы осудим его произведение, независимо от того,
какие им употреблены художественные приемы и средства, лаконичен он или
многословен, употребляет метафоры или избегает их, живописует природу или
обходится без природы.
Художественный миниум, невыполнение которого выбрасывает произведение
из художественной литературы, обязателен и для произведений,
предназначенных для молодого читателя. И в этом случае мы должны требовать
реалистической полнокровной правды, яркости, впечатляемости образа и
эмоционального подьема. При наличии всех этих качеств мы признаем
художественную ценность произведения достаточной. Но теперь мы уже не
можем предоставить художнику такую же свободу в выборе изобразительных
средств, иначе говоря, мы ограничиваем его в стилевом отношении. Если
такое ограничение не выполняется, мы угрожаем автору... в лучшем случае мы
угрожаем ему тем, что отнесем его произведение к разряду "взрослых".
Фактически такая угроза никогда не существует, ибо обычно дело обстоит
хуже: удовлетворяя нашим стилевым требованиям в одном приеме, автор не
выполняет их в другом. Призведение
останавливается где-то посередине, между детским и взрослым читателем.
По отношению к детской литературе можно, стало быть, говорить о
некотором своде стилевых ограничений или правил. В своей сущности они
представляют педагогические акты, вполне естественные всегда, когда дело
касается ребенка или подростка. Их происхождение заключается в самой
природе ребенка, описывать которую в настоящей статье нет надобности
отчасти потому, что она более или менее синтетически известна, отчасти
потому, что эта природа отражается и в самых законах наших стилевых
требований.
Размеры настоящей статьи не позволяют развернуть широкую логическую
картину, не позволяют связать стилевые особенности детской книги с тем или
другим признаком детства. В большинстве случаев бывает полезно выводить
эту связь не из педагогической логики, а из прямого опыта, достаточно у
нас известного и широкого. Вообще в области детского чтения наиболее
уместной остается индуктивная логика. В нашей советской действительности
она должна направляться марксистским представлением о личности и
коллективе, диалектическими законами развития. Именно поэтому мы прежде
всего должны отказаться от какой бы то ни было идеи "остановившегося
детства" (обычный порок педагогической дедукции). Ребенок растет с каждый
своим днем. Книга, прочитанная им сегодня, и та же книга, прочитанная им
через несколько дней, встречает, в сущности, разных читателей и разный
читательский прием. Наша книга не должна поэтому строго следовать за
возрастным комплексом психики, она должна быть всегда впереди этого
комплекса, должна вести ребенка вперед, к тем пунктам, на которых он еще
не был. Поэтому в нашей детской литературе важны не стилевые законы формы,
а стилевые законы движения. Нужно говорить не о какнонах стиля, а о
тенденциях стиля, принимающих самые разнообразные выражения в зависимости
от того, какой ребенок, с какой подготовкой, с какими устремлениями берет
в руки нашу книгу. Наше детство настолько многообразно, что, в сущности,
становятся совершенно условными наши возрастные представления. Одну и ту
же книгу читают с одинаковым интересом и ребята 11 лет, и юноши 17 лет, и
даже многие взрослые. Таких книг много, и это самые лучшие книги. Та
книга, которая интересна только для определенного, точного возраста, -
всегда слабая книга: в ней слишком ограничен комплекс идей и
представлений.
Переходя непосредственно к описанию стилевых требований к детской
литературе, мы должны еще раз об этом напомнить: речь идет не о правилах
формы, а о тенденциях стиля.
Нам представляется удобным вести разговор о стилевых особенностях
детской книги по определенным разделам:
Сюжет и фабула
Мы находим возможным по отношению к сюжету и фабуле предложить такую
формулу: сюжет должен по возможности стремиться к простоте, фабула - к
сложности. Сюжет - это схема рвзвития идей и отношений. В детском возрасте
опыт идейной жизни и опыт человеческих отношений еще весьма незначителен,
почти не знает синтеза и обобщения, не знаком с исключениями и
искривлениями. Сюжет "Преступления и наказания"
или "Анны Карениной" - сюжеты, слишком сложные для молодого опыта. Эти
сюжеты предполагают большое знание у читателя в области духовной жизни.
Для молодого читателя необходимы простые (более или менее простые),
совершенно доступные пониманию и воображению схемы духовной борьбы. Какого
бы то ни было "психологического" расцвечивания сюжета не должно быть в
детской книге. Дети должны иметь перед собой совершенно ясные и совершенно
здоровые картины отношений. Даже тематика внутренних конфлриктов,
колебаний, соблазнов, то, что в литературе для взрослых может послужить
оснвоанием для очень сложных драматических сюжетов, в детской книге должна
выражаться в виде простых и коротких моментов. Тем более неуместны для
молодого читателя сложные и изощренные сюжетные ходы по линиям духовного
разложения, духовного страдания или наслаждения.
Фабула, то есть схема событий, внешних столкновений и борьбы, наоборот,
может быть как угодно сложна и действенна. Ребенок любит движение, любит
собвытия, он горячими глазами ищет в жизни перемен и проишествий, его воля
требует движения и перемены мест, и поэтому в детской книге не нужно
бояться самой сложной фабулы, самой изощренной сетки событий. Если сюжет
прост, книга не боится в таком случае никаких фабульных ходов, никакой
таинственности, прерванных движений, таинственных остановок. Нужно с
сожалением констатировать, что в нашей (русской) литературе мало мастеров
фабулы, и поэтому до сих пор остаются у нас на первом плане такие авторы,
как Марк Твен, Жюль Верн, Вальтер Скотт, привлекающие читателей
напряженным и многообразным действием.
Из этого треюбования к фабуле вытнекает, между прочим, и еще одно
требование, которое может показаться на первый взгляд даже странным. Дети
не любят коротких книг. В небольшой книге трудно развернуться действию. Не
успев начаться, действие в них заканчивается. Даже при самой драматической
и сложной завязке действие это количественно незначительно, оно не может
втянуть в себя достаточное количество лиц, оно все-таки не сложно, оно не
способно впитать значительную территорию.
Детское требование к сложности фабулы очень настойчиво: это не только
любовь к сильным движениям, это и любовь к многообразию лиц, мест, времен,
обстановок, напряжений. Именно поэтому дети больше любят "Детей капитана
Гранта", чем "Таинственный остров". Остающийся на одном месте Робинзон,
несмотря на свою старую славу, на самом деле не пользуется особенной
любовью ребят. Робинзон относится к тем книгам, относительно которых
взрослые самостоятельно решили, что они обязательно должны нравиться
детям.
Точно так же дети не особенно любят читать "Дон Кихота", особенно в
полном издании. Сюжет этой книги, та настоящая поэзия человеческого духа,
которая так привлекает взрослых, детьми почти не воспринимается, фабула же
этой книги, при всей ее действенности, очень однообразна.
Характер
Законы изображения характера в детской книге вытеаают из соображений,
высказанных выше. Простой сюжет и сложная фабула возможны
только при очень экономичной подаче характера. Психологический анализ
обязательно усложнит сюжет и остановит движение действия? Поэтому нужно
требовать, чтобы в детской книге действовали ясные, определившиеся и
прямые люди. Описывать какое-либо становление образа, его постепенное
формирование довольно безнадежно в книге для детей. Айртон Жюля Верна#1
проходит путь от пирата и разбойника до в общем хорошего человека в очень
скрытых формах, дети готовы принять на веру, что в душе он что-то, может
быть, и длительно переживал.
Такое расположение духовных сил человека имеет и свое педагогическое
оправдание. Наши дети должны вырастать цельными личностями, не нужно очень
рано знакомить их с неясностью и неопределенностью человеческого типа.
Герои детской книги должны быть цельными людьми, и между ними должна идти
такая же цельная и напряженная борьба. Симпатии читателя должны без всяких
колебаний становиться на сторону положительного героя.
Все это вовсе не значит, что все люди в детской книге не должны иметь
характерных особенностей или характерного языка. Читатель должен различать
своих героев и узнавать их с первого взгляда. Эти герои должны вызывать
положительное или отрицательное чувство, но обязательно с разными
оттенками. Одни должны вызывать преклонение, другие - уважение, третьи -
любование, четвертые - радостную улыбку, пятые - заботу и нежность и т. д.
Но все эти характерные извилины чувства должны быть только типичными
извилинами и никогда не индивидуалистическими. Только очень
квалифированный читатель способен наслаждаться редкими индивидуальными
особенностями, усложняющими картину личности и делающими ее неповторимой.
Дети еще не способны на такое эстетическое наслаждение. Личность героя для
них важна не сама по себе, не в своей личной неповторимости, а
исключительно как носитель действия, как участник борьбы. Какой бы
занятной не предстаавлялась та или другая фигура в книге, ребенок
принимает ее только по измерителям действия. Все личные особенности для
него пропадают и мешают чтению, если они статичны, если они не отражаются
на действии. Молодой читатель с радостью принимает юмор, насмешку, иронию,
сарказм, если все эти выражения относятся к действию, а не назначены
только живописать красоту личности.
Для автора в этом вопросе очень много и трудного и интересного. Он
должен организовать в книге большое сложное действие, для этого необходимо
как можно больше действующих, активных лиц. Они должны резко отличаться
друг от друга, их лица должны быть разнообразны. И в то же время эти
отличия не должны закрывать действие, не должны существовать сами для
себя,и поэтому они должны быть по возможности ясны и действенны.
Живопись
Пейзаж, портрет, натюрморт, многие другие отделы живописи в детской книге
должны иметь свое место, но в особом выражении. Безнадежно было бы
рекомендовать для детского чтения пейзаж Бунина или портреты Чехова.
Изощренность письма всегда соответствует изощренности
сюжета. Пейзаж всегда отражает простую или гурманскую подачу героя. В
простом сюжете детской книги неуместны никакие нюансировки пейзажа и
невозможен никакой, даже самый слабый импрессионизм. "Стеклышко разбитой
бутылки"#2 в детской книге не сделает лунной ночи. Должна быть названа
луна, и должно быть скзаано, что она освещает.
Это вовсе не значит, что в детской книге не должно быть описания
красивого вида, но в таком случае кто-нибудь должен этим видом обязательно
любоваться. В портрете необходимы только такие черты, которые позволяют
представить себе внешность человека и которые прямо вызывают к нему
симпатию или антипатию.
Вот приблизительно все, что хотелось сказать о стиле детской книги.
Было бы очень печально, если бы мои слова были приняты как призыв к
опрощению. Выше я уже сказал, что детская книга способна содержать любую
тематику, и я поддерживаю эту мысль настойчиво. Понятие действие вовсе не
ограничено темой приключений и войны, то есть прямых схваток на поле.
Детский интерес очень многообразен. Дожа научные открытия, самые сложные
детали техники, самые глубокие проблемы морали могут быть предложены
детскому вниманию. И это внимание всегда встретит писатель, если он
расскажет обо всем этом в простом по сюжету и сложном по действию
произведении, если у него будут действовать яркие и ясные герои,
привлекающие любовь читателя и стремление следовать за собой.
СОВЕТСКИЕ ЛЕТЧИЦЫ
Перелет В. С. Гризодубовой, П. Д. Осипенко и М. М. Расковой#1 как событие
авиационной истории, как еще один шаг вперед в деле завоеваний власти
человека над природой, сам по себе отличается той величественной красотой,
которая присуща человеческому подвигу. В нашей стране подвиг сделался
необходимым признаком эпической нормы советского гражданина, и мы
встречаем каждый подвиг не только благодарной мыслью о герое, но и с
уверенностью, что всякий гражданин СССР не обнаружит малодушия, если наша
советская жизнт, если наша борьба с природой и врагами призовут его к
подвигу. Гордясь каждым подвигом, каждым проявлением героизма в нашей
стране, мы возвращаемся мыслью к основным причинам нашего нового
социального самочувствия - к Октябрьской революции. Только в в
социалистических условиях общественной жизни у человека вырастают
настоящие крылья, и вырастют они у всего народа, обрадованного
возможностью развернуть и расправить плечи.
Но в подвиге В. С. Гризодубовой, П. Д. Осипенко и М. М. Расковой есть
еще и особенная высота чрезвычайно большого, мирового значения - это
высота освобождения женщины.
В нашей стране с первого дня революции женщина реально стала рядом с
мужчиной, она получила право и полную возможность быть человеком и
гражданином. Эта возможность заключалась и заключается не только в
общественной уверенности в человеческой высоте женщины, но и в
настойчивой, повседневной заботе Советского правитель-
ства о путях женщины. Советская действительность предоставила женщине не
только права, но и обязанности, она предоставила ей все арены деятельности
и все формы почина и ответственности. И только благодаря этому мы начинаем
уже забывать о том, что между мужчиной и женщиной когда-то лежала
непроходимая грань.
Подвиг В. С. Гризодубовой, П. Д. Осипенко и М. М. Расковой не простое
усилие личности, не каприз богатых спортсменок. Это результат большой,
терпеливой и высококвалифицированной работы целого коллектива, в котором
женские и мужские роли уже не разграничены. Мы читаем в дневнике капитана
П. Д. Осипенко#2:
"Со мной занялся инженер Воскресенский. Он предложил схему доски
приборов. Мне важно было сконцентрировать приборы для слепого полета так,
чтобы их расположение не обременяло моего внимания в полете. Приборы,
контролирующие работу моторов, собрали в одно место, электроприбориы также
вместе. Валентина размещала приборы по-своему".
Таково творческое вмешательство советского человека в область техники и
его уверенность в своем праве на такое вмешателство. Никто не способен
точно подсчитать, когда и в каких деталях родилось и воспиталось у нас это
творческое свободное самочувствие, - оно родилось в порядке большого и
счастливого общего для мужчины и женщины человеческого опыта нашей
двадцатилетней жизни.
И самый полет - это не только сверхмерное, выпирающее из жизни явление,
это уже порядок большого человеческого и гражданского значения, и это
порядок, находящийся в глубокой и органической связи со всей советской
жизнью. В этом порядке и высота души, и женская судьба, и техника, и
человеческая защищенность - все это как следствие строгих законов нового
общества, как естественный результат великого нашего роста.
О ПОВЕСТИ "ФЛАГИ НА БАШНЯХ"
Встреча А. С. Макаренко с читателями
в Ленинградском Дворце культуры им. С. М. Кирова
Вступительное слово
Товарищи, я полагаю, что все или почти все присутствующие здесь товарищи
прочли "Педагогическую поэму". Но другое мое произведение "Флаги на
башнях", которое является продолжением "Педагогической поэмы", многие из
вас, вероятно, не читали, поэтому о "Педагогической поэме" говорить не
буду, а о последней книге дам некоторое обьяснение.
В "Педагогической поэме" меня занимал вопрос, как изобразить человека в
в коллективе, как изобразить борьбу человека с собой, борьбу коллектива за
свою ценность, за свое лицо, борьбу более или менее напряженную. В "Флагах
на башнях" я задался совсем другими целями. Я хотел изобразить тот
замечательный коллектив, в котором мне посчастливилось работать,
изобразить его внутренние движения, его судьюбу, его окружение.
Это счастливый коллектив в счастливом обществе. И я хотел показать, что
счастье этого коллектива, нередко выражающееся в глубоко поэтических
формах, заключается тоже в борьбе, но не в такой напряженной борьбе с
явными препятствиями, с явными врагами, как было в колонии, а в борьбе
тонкой, в движении внутренних человеческих сил, часто выражаемой
внутренними, еле заметными тонами. Все это очень важные и сложные вопросы.
Только в коммуне им. Дзержинского я особенно остро понял, почувствовал,
что недостаточно охватил еще всю сложность процесса воспитания нового
человека.
Этот процесс происходит не только внутри самого коллектива, он
происходит во всем нашем социалистическом обществе#1. Эти процессы труда и
внутренних отношений, роста самого человека и, наконец, многочислненные
чрезвычайно тонкие внутренние междумальчишеские и междуколонистские
отношения. Все это я и стремился показать. Может быть, с такой задачей в
произведении "Флаги на башнях" я и не мсправился. Решения этой задачи,
вероятно, хватит не одному поколению. Но я обратил внимание, что мальчики
и девочки в таком коллективе - это прежде всего граждане. И в этом
заключается отличие наших детей от детей какого угодно общества... Чем
больше гражданский долг связывается с их росто и воспитанием, тем более
полноценные воспитываются из них люди.
Это социальные движения, имеющие характер важнейших движений, и в то же
время явно детские движения - они тоже движения в нашем обществе, в
нашей борьбе и сопровождаются тем же удовлетворением, теми же правами, той
же степенью благородства, и деликатности, и смелости и другими лучшими
человеческими качествами.
Вот это я стремился показать, а как удалось, как вышло - судите вы, ибо
очень часто бывает, что хочется написать и рассказать многое, но не всегда
это удается. Только читатель может судить о том, насколько удачно
получилось.
Каковы действующие лица этого произведения? Захаров, заведующий
колонией, несколько старших колонистов-комсомольцев и бригада малышей,
четвертая бригада. Это бригада мальчиков 10, 11, 12 лет...
В то же время они умели находить прекрасную середину, умели находить
слушателей и не поддаваться давлению старших. Очень сложная коньюктура.
"Вечером 7-го Захаров с дежурным бригадиром... (читает) ... проходили
мимо. П р е д с е д а т е л ь : "Товарищи, теперь мы приступим к
разговорам. Слово имеет т. Коваленко..."
Заключительное слово
Хвалиться мне неудобно, но могу прямо сказать, что мы со своей коммуной
шагнули значительно дальше, чем вам кажется. Я действительно не считал и
не считаю своих воспитанников "морально дефективными", и они не были
дефективными ни одного дня.
Некоторым читателям хочется, чтобы воспитатели мучились, перековывая
беспризорников в новых людей. Но я не мучился и не перековывал. Я достиг
больших успехов в своей коммуне, достиг такого поло-
жения, что мог брать группы по 50 человек прямо с вокзала. Мы брали только
тех, кто путешествует в поездах. Я брал, скажем, сегодня вечером, а завтра
я не беспокоился, и никто не беспокоился, как ведут себя вновь принятые
дети в коммуне#2.
Вы скажите, что это чудо? Нет, это не чудо, это наша советская
действительность.
Совершеннейшая правда написана во "Флагах на башнях", даже с
сохраннением фамилий, с сохранением событий и разговоров. Мы принимали
много делегаций - советских и иностранных. Иностранные делегации
удивлялись и не верили. Но наши советские люди не могли не верить: они
понимали, что это был счастливый коллектив. За все 8 лет не было ни одного
черного дня, не было ни одного несчастья. Я не хочу сказать, что это
чудо. Это норма. И именно потому, что я в этой жизни жил, видел, ощущал
каждый нерв, именно поэтому считаю себя вправе настаивать на этом. Я ни к
какой фантастике не прибегаю.
Я считаю, что при нормальной организации детского коллектива он всегда
будет похож на чудо. У нас в советской школе хулиганят в 5-6 классах, в 10
классе учатся, а потом делаются студентами и летчиками. А сколько
хулиганов? Ни одного. А сколько кричали, что в школе хулиганы!
Если имеется настоящая организация детского коллектива, то можно
сделать настоящие чудеса.
Нам указывают на кинокартину "Путевка в жизнь", что вот, мол, какие
ребята вредные, испорченные. Я бы сказал так: попал в нормальные
человеческие условия и на другой день стал нормальным. Какое еще счастье
нужно? Это и есть счастье! И так бывает всегда в хорошо построенном
детском коллективе. Все дети любят дисциплину.
Что касается "Чести", то я не совсем согласен с оценкой, хотя это,
может быть, самое бездарное мое произведение.
К сожалению, выступление т. Тихомирова сводится только к одной критике:
своих мыслей он не дал. Повторяю, я не совсем согласен с плохой оценкой
романа "Честь". Т. Тихомиров процитировал мои слова: "Вы меня все знаете",
мол, фамилия Макаренко. Эта цитата может быть приведена с некоторым
изменением. Я только что приехал в Москву из Киева и на собрании сказал:
"Вы меня не знаете, моя фамилия Макаренко". Это записано в
стенографическом отчете данного собрания.
Теперь несколько замечаний по отдельным выстпулениям.
Товарищ, читавший "Флаги на башнях", ставит некоторые вопросы,
характеризующие его как читателя вдумчивого, но все-таки вопросы
недоуменные. К сожалению, ответить на них развернутло я не в состоянии за
неимением времени. Отвечу кратко.
Почему я не удерживал Воленко, когда он решил уйти из колонии?
Да по традиционной педагогике я должен был его удерживать. По нашей,
советской педагогике его надо было удерживать. Я не боюсь риска и знаю,
что перемена обстановки бывает очень полезна, иногда полезна, иногда
полезно пережить то или иное потрясение. Вот поэтому я не за-
хотел удерживать Воленко. Он считал себя ответственным за то, что в его
бригаде происходит кража. Колония считала его ответственным. Это
совершенно необычное для старой педагогической логики явление, чтобы в
детском коллективе считали бригадира ответственным за кражи. Но в бригаде
Воленко были воры, потому что Воленко - мягкий человек, всепрощающий
человек. Он не мог оставаться в колонии со спокойной совестью, должен был
уйти. Это было требование, его собственное требование к себе. Я понимал,
что уход из колонии был для него тягостным, но я хотел, чтобы он пережил
это. Очень хорошо, когда человек предьявляет к себе большие требования,
это воспитывает человека. У многих наших педагогов есть такое ошибочное
желание не слишком перегружать человека требованиями к себе или вообще
совсем не перегружать, а все расписать, как и что нужно сделать. Я с этим
не согласен и поэтому не удерживал Воленко в колонии.
Кто такой Рыжиков? Это не сознательный вредитель, но по натуре
пакостник.
Почему я не применил никаких методов? Главнейший метод - это была вся
колония, все общество, весь коллектив. Ни я, ни другой педагог никакими
уговорами не можем сделать того, что может дать правильно организованный
гордый коллектив. Рыжиков ничего не смог усвоить даже в этом коллективе. К
сожалению, сейчас об этом распостраняться я не могу и в романе не
распостраняюсь. Об этом я напишу в той большой серьезной книге, которую
задумал написать о методике коммунистического воспитания.
Относительно перековки. Товарищ спрашивает, почему я не показал
перековки Игоря? Трудно показать, когда не было этой перековки, не было у
меня дефективных людей; приходили люди несчастные, им трудно жилось в тех
условиях, в которых они жили раньше. Я не верю в то, чтобы были морально
дефективные люди. Стоит только поставить в нормальные условия жизни,
предьявить ему определенные требования, дать возможность выполнить эти
требования, и он станет обычным человеком, полноценным человеком нормы. Мы
это хорошо понимали, и, когда мы брали с вокзала 30-35 человек новых
воспитанников, мы выходили на вокзал всей колонией в 400 человек в
парадной форме с оркестром. Мы их встречали салютами, знаменами и маршем.
Они этого не ожидали. И это внимание, эта любовь уничтожали немедленно всю
дефективность. Ну какая тут может быть дефективность? Я считаю, товарищи,
что бывают только дефективные методы, а дефективных людей не бывает.
Я получил интересную записку: расскажите в своем заключительном слове
об отношении к педагогической общественности. Если под общественностью
понимать учительское общество, то я не предполагал бы, что у нас могли
быть плохие отношения. Я любил учителей. А если под педагогической
общественностью понимать тех людей, которые по разным причинам
почему-либо оказывались "мудрецами" педагогики, то наши отношения
известны.
Я стоб за общественность в педагогике. Когда я воспитываю человека, то
должен знать, что именно выйдет из моих рук. Я хочу отвечать за
продукцию свою и моих сотрудников, за будущих инженеров и масте-
ров, за всю организацию, за летчиков, студентов, педагогов. За эту
продукцию я несу ответственность.
Но для того чтобы можно было отвечать за свою продукцию, нужно в каждый
момент своей педагогической жизни знать, чего я хочу и чего добиваюсь.
Среди наших педагогических руководителей оказались и враги народа,
которые охотно пользовались порочной логикой: такое-то средство якобы
обязательно приводит к таким-то результатам. Поэтому это хорошее средство.
Проверка опытом здесь и логически не допускалась.
Я повторяю, что если ребенок становится хулиганом, то в этом виноват не
он, а виноваты педагогические методы.
В "Педагогической поэме", изданной в 1933 г., сказано, как я относился
к педологам; я педологов всегда ненавидел, никогда этого не скрывал, и они
боялись со мной встречаться. Однажды они пожелали проверить
организованность нашего коллектива и начали задавать ребятам вопросы:
"Представьте, у вас есть лодка, она затонула. Что вы будете делать?"
Ребята на это ответили: "Никакой у нас лодки нет, и ничего мы делать не
будем". Следовательно, коллектив наш прекрасно знал, что такое педология.
Ребята очень хорошо знали, что это такое. Детский коллектив может знать и
о педологии, и о педологах и может отвечать за свое к ним отношение.
Интересный вопрос относительно Задорова. "Неужели вы думаете, что этот
метод принес пользу?" - спрашивает меня автор записки. - Конечно, никогда
я этого не думал. Это было полное отчаяние, бессилие. Если бы на месте
Задорова был кто-нибудь другой, может быть, это привело бы к катастрофе,
но Задоров был благородным человеком, он понял, до какого я дошел
отчаяния, он нашел в себе силу протянуть руку и сказать: "Все будет
хорошо". Разве этого не видно? Если бы я ударил того же Волохова, то мог
быть им избит. Я был действующим лицом, а победетителем Задоров, и только
благодаря ему я мог сохранить авторитет, он поддержал меня. Вот в чем
заключается успех, а не в том, что я ударил. Разве удар - метод? Это
только отчаяние.
Меня спрашивают: "Преподавателем какой дисциплины я был раньше?" - До
колонии я в школе преподовал историю#3.
Где я сейчас работаю? - По состоянию здоровья и по другим причинам
сейчас нигде не работаю, только пишу.
Где бы я хотел работать? - Я бы хотел работать в так называемой
нормальной школе. Семейные дети в тысячу раз труднее беспризорных. У
беспризорников никого не было, только я один, а у семейных есть мама и
папа в запасе. И вот с этмии-то нормальными детьми я бы очень хотел
поработать.
Автор записки спрашивает, за какие я стою наказания? - Я ни за какие
наказания не стою, но в колонии я применял наказания. Вот тот же самый
Клюшник был командиром первого комсомольского взвода, и ему попадало
гораздо чаще, чем кому-нибудь другому. Почему? Да потому, что он был
командиром и на него возлагалось больше ответственности, с него больше
спрашивалось, чем с кого-либо другого. Такие наказания, которые выражают
одновременно и уважение к человеку, и требование к нему, я считаю
возможными, когда они применяются умело, а вообще
наказание в большом масштабе мне не приходилось применять. У меня был
хороший коллектив.
Говорят, что недостаточно внимания уделено отношениям между девочками и
мальчиками. Верно, это трудный вопрос. Я всегда был уверен, что не
отдельное личное вличяние определяет отношения, а организация. Я
постарался, чтобы у меня не было половины девочек и половины мальчиков,
так как я знал, что тут я уже ничего не сделаю. У меня было 25% девочек.
На одну девочку приходилось по два мальчика. В таком положении особых
"любовей" быть не могло.
В первое время существования коллектива комсомольской организации не
было. Если я видел, что молодой человек слишком увивался за какой-нибудь
воспитанницей, судьба которой мне дорога, то я вызывал его и говорил:
"Брось, понимаешь, брось". Он говорил: "Понимаю".
Это я вам говорю по секрету, и вы никому не рассказывайте. Это ни в
какой мере не педагогично, но это приносило большую пользу. Меня боялись.
Одно время я начал либеральничать и прозевал. Вижу такие парочки,
которых не разгонишь. "Влюблен, не могу". Я очень испугался.
Восемнадцатилетний мальчик, шестнадцатилетняя девочка - ну какая тут может
быть любовь? Какая любовь в 16 лет!
Комсомольская организация встала на мою сторону. Мы стали агитировать,
уговаривать, собирать и говорить: "Рано, подождите, тебе кажется, что это
любовь". Кое-кого уговорили, а кое-кого и не уговорили.
Тогда мы нашли блестящий метод: влюблен - женись! Что же получается?
Беззаботная юность, а тут нужно пойти и на базар, и в очередь за галошами.
Сразу обнаружилось, что характеры как-то не подходят.
Начнет какой-нибудь парень увиваться за девочкой. Ты влюблен? Женись!
- Нет, нет, - говорит, - не влюбился.
Мы пришли к норме. Гриша влюблен в Валю. Влюблен, ну и хорошо. гуляет,
разговаривает. И очень многие парочки потом ушли в вуз и только на курсе
поженились. Такая духовная любовь хорошо действует на характер и на
самоопределение человека. Это я считаю нормой.
Какое я принимал участие в составлении учебника педагогики? - Меня
пригласили профессора помочь написать им учебник. Я ответил согласием, но
при условии, если они ответят на один вопрос: будем мы писать педагогику
сегодняшнего дня или завтрашнего? Они сказали, что не могут писать
педагогику завтрашнего дня. Тогда я скзаал - пока вы будете писать
педагогику сегодняшнего дня, жизнь вас перегонит, и в результате вы
напишите педагогику не сегодняшнего, а вчерашнего дня#4.
Что касается замечания, будто "Книга для родителей" не нужна, то оно не
совсем правильно. Хотя родители и взрослые люди, но не всегда знают, как
им поступать со своими детьми. Неправильно считать, что взрослому человеку
нечему учиться.
Также неправильно мнение, что взрослая девушка не должна поцеловать
человека, который ей помог. Почему не должна, что же тут
предосудительного?
Об Игоре, что он сейчас делает? - Игорь учится, любит отца, уважает
его, любит Оксану, и они, наверное, поженятся.
Останавливаться на больших проблемах я сейчас не могу, но должен
сказать: ваше внимание, указания и замечания очень помогают в моей
работе, и я эти указания использую.
ПИСЬМО А. РОМИЦЫНУ
Москва, 21 октября 1938 г.
Уважаемый тов. Ромицын!
Я поехал в Ленинград и заболел, поэтому отвечаю с опозданием, прошу
прощения.
Сценарий могу представить Вам не раньше, как к 1 февраля.
Как и раньше просил, так и теперь прошу избавить меня от представления
либретто. Что касается так называемой тематической развчязки, то не
выберете ли Вы одну из следующих программ:
1. Тема семьи и школы#1. Сюжет выражается на фоне трех коллективов: не
вполне благополучная семья, не вполне благополучная школа и школа вполне
благополучная. В семье намечается разлад, причины которого лежат в
неравновесии характеров, в прямой, бестактной придирчивости и суровости
отца и в неряшливой доброте матери. Центральный герой - мальчик 14 лет. В
семье он проявляет себя хмурым и слепым эгоистом, хотя на самом деле он
хочет любить и отца, и мать. В школе он выступает как дезорганизатор.
Другие дети проявляют в семье оттенки того же характера, а в школе они
намечают линии приспособляемости, на самом деле их развитие для зрителя
идет совершенно нездоровым путем. Школа пытается воздействовать на
мальчика при помощи обращения к родителям, этот путь только усиливает
конфликт.
Дело кончается исключением мальчика из школы, усилением драмы в семье.
Мальчик переходит в другую школу, в которой уже учится его старшая сестра.
Вторая школа отличается от первой явной бодростью и требовательностью
школьного коллектива и целеустремленной линией педагогов. Директор школы,
посетив семью, понимает, что нельзя от этой семьи ждать помощи, а,
напротив, школа сама должна помочь семье и главным проводником помощи
должен быть сын. Несмотря на то, что мальчик в этой школе начинает с
протеста и нарушения дисциплины, директор школы и педагоги, а также
старшие ученики с большим доверием встречают его и этим способом вскрывают
у него и большие личные силы, и большие запасы настоящего характера. Они
подготаливают перелом в общих представлениях мальчика. Мальчик в один
прекрасный день начинает помогать матери, и это производит сильное
впечатление на всю семью. Отец начинает видеть в сыне личность.
Перестройка семейных отношений полчается настолько убедительная, что отец
сам отправляется в школу, чтобы окончательно выяснить для себя некоторые
детали своего семейного быта.
2. Тема настойчивости и уступчивости#2. Основанием для развития темы
являются два характера, выраженные в четырех лицах друзей: два мальчика 15
лет и две девочки приблизительно того же возраста или несколько моложе.
Сюжет несколько приближающийся к комедии. Приключения героев происходят в
школе, семье и на улице. Общий вывод, что ни-
какие достоинства настойчивости и уступчивости не решают вопроса без
принципиальных отношений к действительности. Эта принципиальносьть
рождается только как результат расширения политического и нравственного
кругозора.
Прошу сообщить, какую тему Вы предпочитаете. 28 уезжаю в Кисловодск и
там думаю писать. Мой адрес в Кисловодске: санаторий КСУ им. М. Горького.
Очень прошу срочно возвратить в Москву сценарий "Флаги на башнях" - он
мне нужен до зарезу.
Привет А. Макаренко
ОТВЕТ ТОВАРИЩУ А. БОЙМУ
Очень возможно, что мои высказывания в статье "Стиль детской литературы" в
журнале "Детская литература" N 17 могли и должны вызывать возражения. Это
совершенно естественно, если вспомнить, что у нас чрезвычайно мало работ
по теории детской литературы и даже ее специфика как следует нигде не
разработана. В своей статье я опирался исключительно на свой учительский
опыт, на педагогические мои представления о том, как дети читают книги и
что они от детской книги требуют. Чрезвычайно интересны и требуют внимания
то обстоятельства, которые сопровождают перехож читателя от детской
литературы к литературе общей. Нигде не исследовано, как совершается этот
переход, что дети принимают, чего не принимают, что читают с увлечением,
что с трудом, что их особенно увлекает, что вызывает особенную скуку.
Вообще в этой области очень много всяких вопросов, которые, вероятно,
просто невозможно разрешить, если отказаться от наблюдения за детским
чтением, от регистрации массовых явлений в этой области.
Весь смысл выступления т. А. Бойма в том и заключается, что в своей
статье "Откровения А. Макаренко" в номере "Комсомольской правды" от 2
декабря он не хочет признавать никаких вопросов, никакой проблемности в
области детской литературы. По совести говоря, из его статьи можно сделать
толькоь одно заключение: никакой детской литературы просто не нужно, тем
более не нужно никаких статей, посвященных вопросам стиля детской
литературы. Т. А. Бойм склонен ограничиться в этом деле довольно коротким
и с внешней стороны убедительным лозунгом: литература должна быть
высокохудожественной! Но такой лозунг, в справедливости которого,
разумеется, нельзя сомневаться, приложим ко всякой литературе, но и
совершенно не определяет, чем же все-таки отличается стиль детской
литературы от литературы общей и должно ли иметь место такое различие.
Допустим, в своей статье я высказал несколько спорные положения. Почему
бы т. А. БОйму не возразить мне с той серьезностью, которая вполне уместна
в такой важной теме? Почему т. А. Бойм прежде всего заподозрил наличие у
меня столь же добрых намерений, какие есть у него? Вместо всяких
возражений т. А. Бойм зажимает мне уста довольно неприветливым кляпом:
"Детская литература должна быть высокохудожественной... и прекратите
разговоры!"
Правильно ли это? Достаточно ли одного лозунга о высокой
художественности, совершенно, впрочем, справедливого и делающего честь
добрым намерениям и эстетической выдержанности т. А. Бойма? Совершенно
очевидно, что одного такого лозунга недостаточно и что разработка вопросов
теории детской литературы должна иметь место на страницах нашей печати.
Протест т. А. Бойма против самых попыток разработки имеет вид довольно
странный и несовременный. При этом протест не сопровождается никакой
аргументацией - нельзя же считать аргументом указание на то, что дети
читают "Ромео и Джульетту", Тургенева, Чехова и Л. Толстого. Совершенно
верно, в известном возрасте дети начинают читать этих авторов и вообще
переходят к общей литературе. Что же отсюда следует? Следует только то,
что дети становятся более взрослыми, но вовсе не следует, что "Ромео и
Джульетта", или "Дворянское гнездо", или "Скучная история" относятся к
детской литературе. Вопрос об особенностях этой литературы все же остается
вопросом, и я думаю, что позволительно людям иногда по этому вопросу
высказываться.
Стоя все на той же высокохудожественной позиции, тов. А. БОйм обвиняет
меня в том, что я призываю: "нельзя ли попроще". Поскольку в таком призыве
нет еще ничего предосудительного, т. А. Бойм делает нарочно страшное лицо
и усиливает обвинение фразеологически: "призывы к упрощенчеству и к
обедненнию детской литературы". Это уже звучит, это низвергает меня, так
сказать, в пучину преступления, а т. А. Бойма характеризует, напротив, с
лучшей стороны, как защитника высокохудожественной детской литературы.
Позволю себе высказать предположение, что эти ужасы несколько излишни.
Дети вырастут и начнут читать Тургенева и Чехова. Некоторые сделают это
раньше, некоторые позже, и все же детская литература остается детской
литературой. Чтение двенадцатилетнего мальчика или тринадцатилетней
девочки должно все же чем-то отличаться от чтения взрослого. Высокая
художественность детской книги должна быть высокой, но выражаться она
должна в своеобразных формах, особенных, свойственных имен о детской
книге. Старшие дети могут увлекаться пейзажем Тургенева, но это вовсе не
значит, что специфические детские писатели должны повторять "пейзажные"
приемы Тургенева. Почему нельзя допустить, что в пейзаже детской книги
должны быть свои методические особенности, нисколько, однако, не
уменьшающие художественной высоты изображения. Лично я, например, считаю
художественное выполнение детской книги настолько трудным и требующим
такой высокой писательской квалификации, что сам не решаюсь написать книгу
для детей#1.
То же самое можно сказать и о других преемах, которых я касался в своей
статье. Я указал на желательность более быстрого становления образа. Т. А.
Бойм вместе того, чтобы обсудить мое предложение, просто поднял крик...
караул!
Вопросы стиля детской книги заслуживают серьезного и спокойного
внимания, и нельзя от них отделываться простым и довольно оскорбительным
окриком. Нельзя встречать авторов, высказывающихся по этим вопросам,
обидно намекающими ужимками, подобными тем, которые позволил себе т. А.
Бойм по поводу моего утверждения, что детям можно пред-
лагать любые темы, даже темы о "половой любви". Т. А. Бойм заливается
краской и стыдливо отврачивается: "Ромео и Джульетту" читать можно, а
половая любовь... какой пассаж! Неужели т . А. Бойму до сих пор
неизвестно, что "Ромео и Джульетта" рассказывает именно половой любви, что
этим двум героям платоническая любвоь отнюдь не импонирует. Ведь я не
призывал разрабатывать тему о половом сожитии, а именно о любви. Если в
детской книге говорится, что герои любили друг друга и сочетались законным
браком, то здесь тоже идет речь о половой любви, и вовсе не не нужно
представлять это дело так, чтобы дети ни о чем не догадались. Безусловно,
в своей чопорности т. А. Бойм перегнул парку, а это доказывает, что он
тоже может ошибаться. А мои ошибки, пока еще не доказанные, а только
возможные, т. А. Бойм встретил совершенно необьяснимой и высокомерной
враждебностью. Он расправляется со мной при помощи убийственно остроумных
словечек "законотворчество", "глубокомысленный", "поучает". наконец, т. А.
Бойм без всякой уж связи с вопросом о детской литературе утверждает, что я
"возомнил себя монополистом в толковании основ марксистской педагогики".
Откуда он знает, чем я себя возомнил? И почему "монополистом"? Каким
образом я могу помешать т. А. Бойму или кому угодно другому выступать с
изложением их педагогических взглядов? Ведь я не руковожу никаким
педагогическим журналом, не работаю ни в каком научном учреждении, не имею
ни одного труда с претензией на курс или учебник.
Тон т. А. Бойма невольно заставляет меня думать, что в своей статье т.
А. Бойм не столько заинтересовался вопросами детской литературы, сколько
хотел надо мной учинить ничем не мотивированную расправу.
ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ "ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТЫ"
Глубокоуважаемая Ольга Сергеевна!
Прошу Вас передать т. Мих. Лоскутову#1 мою горячую благодарность за
благородный товарищеский тон его статьи "Два писателя". После
заушательства т. Бойма этот тон особенно для меня приятен.
Это вовсе не значит, что я во всем согласен со статьей т. М. Лоскутова.
Между прочим, и в романе "Флаги на башнях" вовсе не отразилась моя мечта.
Все описанное в романе есть настоящая советская действительность почти без
выдумки. Как видите, в этом случае повторяется анекдот, известный по
главному своему выражению: "не может быть". но это, конечно, категория не
литературного порядка.
Привет А. Макаренко
КНИГИ, КОТОРЫХ Я ЖДУ
Я люблю больше психологические романы. Чувства, страсти людей меня всегда
очень интересовали и в жизни, и в литературе. Мне кажется, что писатели
слишком мало пишут о переживаниях своих героев, описывая главным образом
факты, события, т. е. то, что происходит вокруг людей, а не в людях.
В книге описывается разворот потрясающих событий, с кинематографической
быстротой сменяющих друг друга.
...Вступает в строй новый цех завода. Герой влюбляется и тут же
женится, совершает героический поступок и получает орден, раскрывает
вредительство и спасает завод от аварии, у него родится ребенок и т. д.
Все это события огромной важности! Каждое из них может потрясти
человека. Но в книге вы не ощущаете даже волнения героя.
Очень хочется прочесть книгу, где были бы настоящие переживания,
которыми напоонена жизнь каждого из нас.
Очень хочется прочесть роман о современной семье, о нашей советской
женщине, которая глядела бы со страниц книги живым лицом обыкновенного
хорошего человека, а не штампованным образом "дежурной героини",
наделенной всеми добродетелями.
Я люблю городскую тематику. Меня интересует жизнь людей большого
города.
Жаль, что Шолохов пишет только о деревне. Именно от этого писателя,
который с необычайной глубиной и яркостью анализирует переживания своих
героев, можно ждать той книги, о которой я мечтаю.
Но наша действительность хороша именно тем, что она опережает мечтания
и с каждым днем выявляет все новые таланты среди советских людей всех
профессий.
И моя литратурная мечта, высказанная в этот новогодний день, очевидно,
сбудется, осуществленная, быть может, не известным еще писателем, который
сейчас водит самолет, учится в вузе, работает гле-либо в учреждении или,
быть может на Урале исследует горные залежи.
МЕДЫНСКИЙ Г. А. "БУБЕНЧИКИ"
Мне кажется, что повесть Медынского можно печатать. Ее достоинства
представляются мне в следующем комплекте:
1. Она правильно, без усилений и подкраски, изображает нашу современную
школу. Общий колорит советской молодежи изображен в ней свободно и в общем
оптимистично, вполне соответствуя нашей действительности. Типы юношей и
девушек вышли у Медынского очень живыми и симпатичными, срывы и уклоны
показаны так, что не внушают паники, а в то же время ставят серьезно
воспитательные проблемы. Хорошо и художественно показаны те трудности,
которые имеются в школе в деле создания класного коллектива.
2. Интересно затронуты вопросы отношения семьи и школы и правильно
намечены некоторые типы родителей, безусловно, существующие у нас.
3. В общих чертах показана инертность и неслаженность педагогического
коллектива при одновременном наличии хороших педагогов.
4. Есть достаточно указаний на качества хорошего учителя, и правильно
изображен тот цикл напряжений и состав мыслей, в области которых
приходится учителю работать.
Принимая все это во внимание, думаю, что напечатание повести будет
вообще полезно, несмотря на многие и существенные недостатки, которые,
вероятно, будут указаны критикой - и общей, и специальной. В то же время
думаю, что автор не в силах будет предварительно эти недостатки исправить,
так как не обладает необходимой для этого педагогической культурой.
Недостатки эти следующие:
1. У автора нет никаких представлений о возможности улучшения школьной
организации как целого. Он мыслит в тех рамках, в каких мыслит и его
главная героиня Мария Митрофановна, - в предалах одного класса, а еще чаще
в пределах индивидуальной истории отдельного ученика. Иначе говоря, у
автора нет педагогически-философских (марксистских) обобщений, как нет их
у Марии Митрофановны. И автор и Мария Митрофановна пробавляются
злободневными житейскими соображениями, которые, будучи по существу
правильными, не выходят все же за границы самой узкой эмпирики
сегодняшнего дня.
2. Образ учительницы Марии Митфровановны вышел в общем слабым и, к
сожалению, даже малосимпатичным. У нее всегда ощущается некоторый уклон в
обыкновенную учительскую вульгарность: словечки, остроты, некоторая
склочность по отношению к коллегам, самомнение, рассудочность и не всегда
со вкусом сделанная и небогатая афористичность. Самая деятельность Марии
Митрофановны, если не учитывать ее преподование в классе, несмотря на
усилия автора, представляется однако малоэффективной. Она ограничивается
чисто словесным прикосновением к тому или другому "несчастному" случаю,
возникающему в семье или в классе. Организующего влияния, настоящего
воспитания, создающего характеры и предупреждающего "несчастные" случаи, у
Марии Митфрофановны нет. Нет никакой борьбы и за единство педагогического
коллектива, напоротив, Мария Митрофановна скорее имеет склонность
порадоваться неудачам соседа-педагога.
3. Заметна в книге пренебрежительность педагога к родителям. Все
родители представляются более или менее беспомощными... Положительной
семьи не изображено.
4. Повесть нужно сократить. Выборы в Верховный Совет сюжетно слабо
связаны с темой. Есть и другие длинноты.
ЗАПИСКИ ПЕДАГОГА
Г. Семушкин определил свою книгу "Чукотка" очень скромно - записки
педагога. Еще скромнее эта книга сделана. Нельзя привести ни одного места,
где автор соблазнился бы чисто словесной игрой, захотел бы украсить свой
рассказ новым сравнением, стилевым приемом или лирическим отступлением.
Трудно найти в книге Г. Семушкина и формальные признаки того, что мы
обычно называем образом. Литературный критик, обладающий старомодным
высокомерием, отнесет книгу Г. Семушкина к разряду очерков на
этнографическую тему и забудет о ней - она как бы выпадет из привычных
рамок художественного произведения.
Однако, несмотря на резкую определенность темы и отсутствие формальных
художественных претензий автора, "Чукотка" является художественным
произведением с очень широким тематическим захватом, гораздо более
широким, чем этнографический очерк.
В своей книге Г. Семушкин рассказывает о том, как небольшая группа
русских, советских учителей прибыла в "Культбазу", расположенную в дикой
тундре среди не тронутых никакой культурой чукотских стойбищ. Учителя
начали работать в школе, впервые организованной в этих краях. Чукчи не
знали, что такое школа, не знали они и русского языка. Учителя же не знали
языка чукотского. Никакой письменности, никакого понятия не только о
книге, но даже о бумаге у чукчей не было. Таким образом, предприятие
советских учителей с самого начала представляется состоящим из сплошных
противоречий довольно трагического свойства. Если бы "Чукотка" написана
была не советским учителем, если бы она изображала некую "культурную"
миссию в буржуазном обществе, она имела бы вид совершенно иной. Она
изображала бы, с одной стороны, непобедимую отсталость "дикаря" и, с
другой стороны, высокомерный героизм "просветителей".
Г. Семушкин ничего не прикрашивает в чукотском быту. "...В углу тикал
будильник, подвешенный за колечко на оленьих жилах. В обычное время этим
будильником никто не пользовался. Люди отлично распределяли время и без
часов. Будильник висел "для хорошего тона". Только перед приездом русских
Ульхвургын брал его за "ухо" и накручивал. Теперь он исправно "тиктакал",
и не удивительно поэтому, что время, показываемое будильником, ничего
общего с настоящим не имело.
...Будильником этот представитель Советской власти здесь пользоваться
не мог. Он только все это видел в квартирах культбазы, на пароходах и
теперь подражал, как умел. Настоящее, сознательное представление обо всех
этих вещах Ульхвургын получил позже, на своем родном языке, от будущих
школьников из его стойбища".
В этом отрывке замечательно поданы и тема, и стиль, и тон книги Г.
Семушкина: чукчи очень отстали в культуре, для преодоления их отсталости
требуются героические усилия, но во всем этом ни сам Семушкин, ни его
коллеги, ни другие работники культбазы не видят ничего особенного.
Семушкин изображает чукчей с настоящей товарищеской симпатией. В его
тексте всегда чувствуется глубокая уверенность в том, что чукчи - самые
обыкновенные люди, ничем принципиально не отличаются от других людей.
Их отсталость - категория исключительно историческая. На эту тему у нас
достаточно писалось и говорилось, но редко кто это умеет делать с такой
высоконравственной убедительностью и так просто, ка это делает Семушкин.
Если в книге Семушкина нет разработанных индивидуальных образов, то в
ней есть замечательно сделанный образ чукотского народа, веками
заброшенного в холодной тундре, веками оскорбляемого и обираемого и тем не
менее сохранившего в чистоте умственную, нравственную и физическую
энергию. Главное впечатление, какое получается из рассказа Семушкина, -
это прекрасная, счастливая эпоха, когда от такого глубокого, векового сна
так просто и с таким радужным спокойствием просыпается целый народ. Чукчи
сопротивляются "вторжению" культуры, они еще цепляются за шаманов, они еще
боятся злых духов, они недоверчиво, а иногда и панически относятся к
школьному начинанию культбазы. Но Семушкин умеет с пленительной точностью
изобразить характер этого сопротивления:
в этом сопротивлении наряду с привычным подозрительным отношением так ясно
видишь добродушную доверчивость к новому, большие человеческие
способности, расправляющиеся плечи освобожденного народа. И хотя Семушкин
не произносит никаких филиппок по адресу вековых угнетателей чукчей и им
подобных, у читателя возникает неожиданное и гневное обращение к ним, к
тем, кто виноват в отсталости этих народов и кто и сейчас продолжает эту
темную линию мракобесов.
Это общее впечатление от книги Семушкина усиливается той совершенно
исключительной скромностью, с которой он изображает советских работников.
Нет ни одной строчки, ни одного слова, которые пытались бы изобразить их
работу как нечто героическое. Скорее можно обвинить Семушкина в том, что
работа этих людей представлена чересчур скупо - обыкновенная советская
работа, ничего особенного. Никакого самомнения, никакой позы, ни одного
слова хвастливого, ни одного штриха, говорящего об усталости, напряжении,
колебании. С бытовой стороны в книге показаны ничем не выдающиеся,
прекрасные советские будни, именно поэтому книга дышит такой светлой
уверенностью, такой основательностью и так убедительна.
Для того чтобы книга говорила так много и так впечатлительно, нужно
иметь настоящее дарование художника. Семушкин достигает цели не словесными
ухищрениями, не украшениями текста, а очень тонкой организацией материала:
у него в книге главное - колорит: колорит природы, людей, настроений, идей
и уверенности.
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ТОВАРИЩУ Ф. ЛЕВИНУ
(см.: "Литературный критик", N 12; Ф. Левин.
"Четвертая повесть А. Макаренко")#1
Уважаемый товарищ Левин!
В статье своей Вы вспоминаете:
"Наша критика, и автор этих строк в том числе, приветствовала появление
"Педагогической поэмы".
Давайте уточним. Вы и другие критики "приветствовали" мою первую
книгу... через 2-3 года после ее появления. между прочим, в Вашей статье
было и такое выражение:
"...материал с т о л ь н е с о в е р ш е н н ы й по своему
художественному мастерству..."
Признавая некоторые достоинства моей книги, Вы тогда довольно
решительно настаивали:
"...профессиональные писатели имеют граздо большие возможности создать
исключительные, замечательные книги".
Вы упомянули о некоторых правилах и канонах, якобы известных
профессиональным писателям и не известных мне.
Несмотря на общую хвалебность Вашей тогдашней статьи, я почувствовал,
что Вы относитесь ко мне с высокомерным снисхождением "профессионала".
Между делом у Вас промелькнули довольно выразительные, намекающие
словечки: "фактография", "материал вывозит".
Подобное к себе отношение я встречал и со стороны других "профессио-
налов" и уже начал привыкать к своему положению "фактограф". Совсем
недавно в журнале "Литературный современник" была напечатана эпиграмма (не
помню автора), в которой была такая строка:
"Сначала брал он факты только..."
Можно привыкнуть, не правда ли?
Теперь Вы выступили со статьей по поводу "Флагов на башнях". В этой
статье, даже не приступив к разбору моей повести, Вы более или менее
деликатно припоминаете, что "некоторые молодые авторы плохо учатся и плохо
растут", что "одну неплохую книгу может написать почти всякий человек",
что "даже весьма удачная книга, описывающая яркий период жизни самого
автора, еще не делает его литератором" и т. п.
Одним словом, Вы продолжаете свою линию, намеченную еще в 1936 г., -
линию исключения меня из литературы.
Я хочу знать, с достаточным ли основанием Вы это делаете.
Ликвидация меня как писателя - дело, конечно, серьезное, и я в качестве
лица заинтересованного могу требовать, чтобы Вы сделали это солидно, с
профессиональным мастерством, опираясь на те "правила и каноны", о которых
Вы упоминали 2 года назад. В известной мере в этих "правилах и канонах" и
я могу разобраться, ибо еще пушкинский Варлаам#2, попавший в положение,
подобное моему, сказал:
"...худо разбираю, а тут уж разберу, как дело до петли доходит".
В моей повести "Флаги на башнях" Вы указываете, собственно говоря, один
порок, но чрезвычайно крупный: повесть - это "сказка, рассказанная добрым
дядей Макаренко". Все в ней прикрашено, разбавлено розовой водой,
подправлено патокой и сахарином, все это способно "привести в умиление и
священный восторг самую закоренелую классную даму института благородных
девиц, самую строгую "цирлих-манирлих".
Если отбросить все эти Ваши "критические" словечки: "сахарин",
"патока", "классная дама", "священный восторг" (удивительно, как это Вы не
вспомнили Чарскую#3, по некоторым "канонам" это полагается), то остается
чистое обвинение меня в прикрашивании действительности.
Вас это страшно возмущает. Вы не допускаете мысли, что такая счастливая
детская жизнь возможна в Советском Союзе. Вы думаете, что рассказанное
мною - сказка (Лоскутов в "Литературной газете" думает, что это моя
мечта).
Приходится мне раскрыть карты с опасностью на всю жизнь остаться
"фактографом". "Флаги на башнях" - это не сказка, и не мечта, это наша
действительность. В повести я описал коммуну им. Дзержинского, которой
руководил 8 лет. В повести нет ни одной выдуманной ситуации, очень мало
сведенных образов, нет ни одного пятна искууственно созданного колорита.
С некоторым расчетом на смертельный удар Вы пишете и цитируете:
"Ведь он и в самом деле попал во дворец из сказки, рассказанной добрым
дядей Макаренко".
Сказка начинает развертываться сразу. "Между цветами проходили яркие
золотые дорожки, на одной из них, поближе к Игорю, шли две девушки,
настоящие девушки, черт возьми, хорошенькие и нарядные..."
Между нами говоря, даже по литературным канонам, я мог бы это и
выдумать, что же тут особенного: цветы и золотые дорожки, две девушки,
которые показались Игорю хорошенькими. Но мне не нужно было выдумывать: в
колонии, которую я описываю, был гектар замечательного цветника, лучшая в
Харькове оранжерея, и были хорошенькие девушки. Мне в голову не могло
прийти, что для хорошеньких девушек в литературе существует какая-нибудь
зверская процентная норма, ибо в жизни, допустим, в советской жизни, такие
девушки - довольно распостраненное явление. И жили мои колонисты,
представьте себе, во дворце, в специальном здании, нарочно для них
выстроенном хорошим архитектором, светлом, красивом, удобном. Это могут
подтвердить товарищи Юдин, Гладков, Безыменский#4, которые в этом здании
были и все видели.
Я вот не знаю, можно ли по литературным канонам представлять список
свидетелей, но что же мне делать, если Вы не верите?
В этом и есть главный момент нашего расхождения: Вы не верите, что это
возможно, а я утверждаю, что это существует, возможно и необходимо. И
чувствуем мы с Вами по-разному. Я утверждаю потому, что я знаю, хочу и
требую от других. Вы не верите потому, что это не соответствует Вашим
литературным вкусам.
Вы разбираете мою книгу с точки зрения литературного профессионала. А я
бы хотел, чтобы Вы посмотрели на нее с точки зрения советского гражданина.
Ибо в последнем счете я могу поставить далеко не лишний вопрос: если Вы
изображенный мною, хотя бы и фактографически, кусок нашей жизни обливаете
презрительным сомнением и посылаете меня с таким изображением к классным
дамам, то во что же Вы сами верите? И какое значение в таком случае имеют
литературные каноны, которые пользуются и моим некоторым уважением?
Например, такой "канон", как тема.
Вы, профессиональный критик, не заинтересовались такими важными
"канонами", как тема, содержание книги, система идейной нагрузки повести,
авторское утверждение, авторское требование.
На какую тему написана моя книга? По странному недоразумению Вы не
занялись этим вопросом. Без какого бы то ни было анализа вместо моей темы
Вы подставляете свою и с точки зрения своей темы требуете от меня
экзотических подробностей "перековки", а я и не думал о такой теме. Вот
сравнение.
Ваша тема
Колония, в которой живут дети, "изуродованные и искалеченные
беспризорностью", с трудом поддающиеся "исправлению", и педагоги, с
опасностью для жизни, с нечеловеческим напряжением совершающие свой
педагогический подвиг. Колония растет мучительно от катасрофы к
катастрофе, от провала к провалу. Педагогика здесь еще не уверена в себе и
технически несовершенна.
Моя тема
Образцовый воспитательный советский коллектив, давно сложившийся, растущий
материально и духовно на основе больших концентрированных коллективных
сил, обладающий традицией и совершенной формой, воору-
женный тончайший педагогической техникой - социалистической, - детский
коллектив, в котором срывы и катастрофы невозможны (и нежелательны, хотя
бы это и нравилось литературным критикам).
Товарищ Левин! Ваша тема уже прошла 10 лет тому назад - это тема
"Педагогической поэмы". Тема нашего времени, вполне назревшая, оправданная
жизнью, а для меня - и моим опытом, - счастливый детский коллектив,
свободный от антагонистов и настолько могучий, что любой ребенок, в том
числе и правонарушитель, легко и быстро занимает правильную позицию в
коллективе. Тема "Флагов на башнях" ничего общего не имеет с темой
"Педагогической поэмы". Между прочим, Вы и сами кое-что заметили в этом
направлении, когда написали:
"...конечно, эта система замечательна".
Отсюда уже нетрудно было сделать заключение, что замечательная система
должна иметь и какие-то более или менее счастливые последствия.
Если Вы так слабо разобрались в теме, то еще слабее разобрались в
идейной нагрузке повести, но об этом говорить долго. В общем, Вы не
доказали своего профессионального умения орудовать канонами и правилами, а
для Вас это, пожалуй, более необходимо, чем для меня: в крайнем случае я
останусь фактографом, а чем Вы останетесь, если забудете нормальную
критическую технику?
Недостаток места не позволяет мне остановиться на других "канонах",
упущенных Вами. Но еще 2-3 замечания:
1. Вы уклоняетесь от истины, когда говорите, что я изображаю
"неестественно-сладкое счастье". Вы приводили абзац, в котором прямо
говорится о счастье, но в книге 24 печатных листа, и таких строчек очень
немного. А кроме того, порчему бы мне не говорить о счастье, если тема
всей книги - счастье и поэзия детской жизни? Только это не то счастье,
которое может понравиться классным дамам. Вы думаете об этих дамах лучше,
чем они заслуживают. Я хотел изобразить счастье в борьбе, в коллективных
напряжениях, в требовательной и даже суровой дисциплине, в труде, в тесной
связанности с Родиной, со всей страной.
2. Я не принимаю Вашего упрека в том, что в моей повести много
красивых. Я такими вижу детей - это мое право. Почему Вы не упрекаете Льва
Толстого за то, что у него так много красивых в "Войне и мире". Он любил
свой класс - я люблю мое общество, многие люди кажутся мне красивыми.
Докажите, что я ошибаюсь.
3. Я пишу для того, чтобы в меру моих сил содействовать росту нашей
социалистической культуры. Как умею, я пропагандирую эту культуру в
художественной форме. Я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы разобрали
мои художественные приемы и доказали, что они не ведут к цели. Но Вы этого
не делаете. Вас не интересуют мои цели. Вы рассматриваете меня в
эстетическую лупу и доказываете, что я не профессиональный писатель,
потому что у меня не выходят "синтетические" образы. Откуда Вы знаете,
какие образы у меня синтетические, а какие списаны с натуры? Вам было бы
приятнее, если бы я изображал "исковерканных" детей с той экзотической
терпкостью, которая для меня яваляется признаком дурного вкуса, ибо я
больше, чем кто-нибудь другой, имею право утверждать, что детская
"исковерканность" - в значительной мере выдумка неудовлетворенных
романтиков. Вы отстали от меня, товарищ Левин, и поэтому, если в
дальнейшем Вы будете именовать меня "фактографом", я страдать не буду.
4. Не кажется ли Вам, что некоторые "каноны", при помощи которых
действуете Вы и еще кое-кто из критиков, несколько устарели и требуют
пересмотра. "Синтетический образ", "характер", "типизация", "конфликт",
"коллизия" - все это, может быть, и хорошо, но к этому следовало бы
кое-что и добавить, принимая во внимание те категорические изменения,
которые произошли в нашем обществе. Советское общество по характеру
человеческих взаимоотношений не только выше, но и сложнее, и тоньше
старого общества. Впервые в истории родился настоящий человеческий
коллектив, свободный от неравенства и эксплуатации. В настоящее время
понятие "образ", особенно в том смысле, в каком оно обычно употребляется,
не вполне покрывает требования жизни, в нем иногда чувствуется некоторый
избыток индивидуализма. Гораздо важнее, чем раньше, стали категории связи,
единства, солидарности, сочувствия, координирования, понимания зависимости
внутренней и многие другие, которые, в отличие от образа, можно назвать
"междуобразными" категориями. Коллектив - это не простая сумма
личностей#5, в нашем коллективе всегда что-то родится новое, живое, только
коллективу присущее, органичное, то, что всегда будет и принципиально
социалистическим.
Я позвоолю себе употребить сравнение из области музыкального
творчества. Вопросы мелодики, даже камерной гармонии, даже гармонии более
широкой нас уже не могут удовлетворить в своем охвате. Нас уже должны
особенно интересовать вопросы оркестровки - созвучания разных и
количественно значительных тембров, колоритов, сложных красок коллектива.
Я как автор в особенности заинтересован в этом вопросе, ибо мой герой
всегда коллектив и Ваши измерители для меня уже недостаточны. Но и во
многих произведениях советских писателей я вижу эту линию потребности.
"Разгром", "Чапаев", "Поднятая целина" заключат очень большие коллективные
образы и коллективные явления. Есть и критики, которые чувствуют это.
Но есть и другие критики. Они не замечают новых требований
социалистической литературной эстетики. У них в руках закостенелые
критические каноны, и они пользуются ими, как шаманы своими инструментами:
шумят, стучат, кричат, пугают - устрашают "злых духов". И смотришь,
находятся нервные люди - побаиваются.
А. Макаренко
ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВО
Не правда ли, какое мирное заглавие? Не так уж и давно под ним
прощупывался знаменитый подтекст: "Писатель пописывате, а читатель
почиытвает". На самом деле было не совсем так. Русская литература всегда
была активным участником общественной борьбы, а читатель не только
почитывал, но и учился и умел глубоко чувствовать.
И все же какое глубокое различие лежит между старым и новым. Мы не
только новее, мы и принципиально отличнее.
Советское общество - это общество на великом походе. Мы живем в то
замечательное время, когда человечество закончило какой-то тысячелетний
период предварительной жизни и впервые в истории подняло знамя
ч е л о в е ч е с к о й организации. Мы вооруженс стратегией
марксизма-ленинизма, мы ведем бой за новое счастье, за новый разум, новую
жизнь. Двадцать второй год продолжается наша борьба, и сейчас мы уже
хорошо знаем, что победа наша, хотя борьба еще продолжается.
В первые годы революции могло казаться, что линия борьбы очень проста:
есть четыре стороны света, и на эти четыре стороны обращен был наш фронт -
четыре фронта: север, восток, юг, запад. Так оптимистически мы
представляли себе события тогда, когда победа была очень далеко. А сейчас,
когда наше могущество определилось так убедительно, когда в нашем языке
почти исчезло слово "поражение", именно сейчас мы хорошо знаем, что
фронтов у нас бесчисленное множество. Нет никакой статики в нашей жизни.
Каждую минуту мы живем в среде сильнейшего, целеустремленного, боевого
движения. Движение это выражается в самых разнообразных формах удара и
сопротивления, начиная от Хасана#1 и кончая мельчайшими вихриками
становления в каком-нибудь далеком бытовом углу, в психике вчерашнего
дикаря, в формовке мальчика в советской семье. И если в некоторых областях
наша победа звенит уже по всему свету, вызывая ужас и предсмертные
судороги у наших врагов, то в других областях победа еще прячется в
процессе борьбы, а в третьих и вовсе еще нет победы, а бой идет на
последних напряжениях перед концом, перед победой.
Советская литература должна не только отражать то, что происходит. В
каждом ее слове должна заключаться проекция завтрашнего дня, призыв к
нему, доказательство его рождения. На боевом пути советского общества
литература вовсе не играет роли фронтового информатора, она - разведчик
будущего. Она должна обладать могущественным напряжением, чтобы в динамике
нашей жизни предчувствовать формы напряжения и победы.
На днях я награжден орденом#1, и вместе со мной награждены многие
писатели. В этом акте партии и правительства, следовательно в этом
выражении народного одобрения, я хочу видеть не только награду. В этом я
вижу, прежде всего, утверждение, что в общей линии борьбы мне порчуен
определенный участок, за который я отвечаю перед народом, утверждение
того, что я не художник-партизан, выражающий свои чувства, а
художник-организатор, уполномоченный народом выражать стремления и
перспективные профили нашей жизни.
Орден, полученный мною, прежде всего подчеркивает идею моей
ответственности, и поэтому прежде всего, я должен знать, за что я отвечаю.
Я отвечаю за то, чтобы в моей работе было прямое, политическое, боевое
влияние, тем более сильное, чем больше мое художественное дарование.
Я отвечаю за то, что в своей работе я буду честен и правдив, чтобы в
моем художественном слове не было искажения перспектив и обмана. Там, где
я вижу победу, я должен первым поднять знамя торжества, чтобы обрадовать
бойцов и успокоить малодушных и отставших. Там, где я вижу прорыв, я
должен первым ударить тревогу, чтобы мужество моего народа успело как
можно раньше прорыв ликвидировать. Там, где я вижу врага, я
должен первым нарисовать его разоблачающий портрет, чтобы враг был как
можно раньше уничтожен.
Советская литература - это орган художественного народного зрения,
умеющий видеть дальше и проникать глубже, в самую сущность событий,
отношений и поступков. Советская литература должна обладать эстетикой
боевой эпохи, эстетикой нового общества и его радостного рождения.
Работа писателя поэтому вовсе не мирная работа, и место его
деятельности - весь фронт социалистического наступления.
Писатель кроме таланта должен еще иметь и храбрость. Участие в борьбе
всегда сопряжено с опасностью, ибо в каждом случае нашего движения, даже в
самом мелком, всегда есть и сопротивления. иногда эти сопротивления
концентрируются в узких местах, и там получают даже временное
преобладание. Мы хорошо знаем, до каких современных степеней доходит их
способность маскироваться, мы не раз видели марксистские знамена в их
предательских руках.
Литературный боевой участок, порученный нам советским народом, еще не
вполне оборудован боевой техникой. Надо прямо сказать - о многом мы еще не
успели подумать. Вопросы тематики, стиля, тона, вопросы классификации
литературы, вопросы нового вкуса требуют большой и новой разработки. Ни в
чем мы сейчас так не нуждаемся, как в организации нашего планового
хозяйства, ибо основным коррективом нашего плана должен быть прекрасный,
политически насущенный и требовательный вкус, свободный от старомодных
канонов успокоенной эстетики.
ПРЕДСТОИТ БОЛЬШАЯ РАБОТА НАД СОБОЙ
Трудно найти точные слова, чтобы в полной мере оценить великое значение
нашей эпохи. Мы находимся на переходе к коммунистическому обществу, мы
приближаемся к таким целям, о которых человечество еще так недавно могло
только мечтать.
Но величина наших побед равна величине наших напряжений... может быть,
самая главная трудность расположена на том участке, который в известной
мере поручается нашему писательскому отряду, - в деле коммунистического
воспитания трудящихся, в деле борьбы с пережитками капитализма. Имменно на
этом участке предстоит грандиозная работа для "инженеров человеческих
душ". Те души, которые должны вырасти, расцвести, действовать и побеждать,
которые сверх всего обязаны быть не только прекрасными творческими душами,
но и душами красивых, счастливых людей, - это будут души нового
человечества, человечества коммунистического.
Я не уверен, что мы, писатели, готовы к выполнению стоящей перед нами
задачи. Я убежден, что нам предстоит большая работа над собой и над
законами нашего творчества, и мы сознательно обязаны дать себе отчет в
размерах и трудностях этой работы.
Во-первых, наим нужно больше знать, невозможно дальше рассчитывать за
созидающую тишину наших кабинетов. Как это сделать, я не знаю, но я
чувствую, что Союз советских писателей должен поставить перед
собой вопрос о серьезных познавательных процессах, которые необходимо
предложить товарищам писателям. Может быть, основную массу средств
Литфонда нужно направить именно на это дело.
Во-вторых, мы, писатели, должны стать ближе к вопросам
коммунистического поведения, должны приблизиться к ним практически, не
только наблюдая образцы коммунистического повдеения граждан Советской
земли, но и предьявляя к себе серьезные требования коммунистической этики.
Новый человек должен быть коллективистом в каждом своем поступке, в каждом
своем помышлении. Я не представляю себе, что описывать и создавать этого
человека в нашем воображении можно, оставаясь самому по старинке
индивидуалистом.
В-третьих, мы должны пересмотреть самые законы художественного
творчества. То, что годилось для общества, построенного на эксплуатации,
те причудливые орнаменты личной судьбы и личной борьбы, личного счастья и
личного страдания, которые составляли тематику старой литературы, - все
это требует пересмотра и анализа. Новое общество, новый характер должного,
новый характер борьбы и преодоления, новые условия для счастья, новая
этика и новые связи между людьми требуют и новой эстетики. Можно и нужно
любить классиков, учиться у них преклоняться перед ними, но нельзя в наши
дни слепо подчиняться их эстетическим канонам, их определению прекрасного.
В-четвертых, нужна совершенно особенная, манвренная и талантливая
организация нашего производства. Больше нельзя терпеть такого положения,
когда судьба художественного произведения, его доброе имя, его значение
для миллионных масс читателей находятся в распоряжении одного или двух
товарищей в аппарате издательства. Читательская масса - истиный ценитель,
потребитель и обьект нашей художественной работы - должна иметь не только
пассивные, но и активные функции в литературном деле. Издательство должно
быть народным учреждением, отражающим требования, запросы, мнения и
решения читающего советского народа.
В-пятых, и это особенно важно, необходимо создание сильного и
влиятельного литературного контроля - критики. То, что происходит сейчас
на этом участке, способно вызвать только удивление. Перед лицом важнейших
задач, стоящих перед нашей литературой, бесталанная, невежественная и
зачастую нечестная болтовня некоторых "критиков" кажется просто анекдотом.
Прежде всего поразительно отсутствие вкуса в некоторых критических
писаниях наших дней. Получается такое впечатление, что первым основанием
для критической деятельности является потеря вкуса. Те немногочисленные
кадры настоящих, творческих, ответственных, мыслящих критиков, которые у
нас имеются, должны поставить перед собой самую серьезную задачу
оздоровления и организации этого важнейшего участка.
ВЕЛИКАЯ НАГРАДА
...Горячо благодарим дорогих наших читателей и обещаем: будем писать для
вас больше и лучше, а кроме того, постараемся и других писателей при-
влечь к вашему журналу. До сих пор многие писатели побаиваются вас: они
думают, что вы очень строгие критики. Это, конечно, верно: критики вы
строгие, но без критики тоже не проживешь.
Привет! А. Макаренко
ОТЗЫВ О РУКОПИСИ "ЗОЛОТЫЕ ДЕНЬГИ"
"Золотые деньги" нельзя рассматривать как обычное литературное
произведение, и поэтому неправ т. Никитин, когда предьявляет к автору
такие требования: "В упрек автору можно поставить, что в основу конфликта
повести положено стихийное революционное начало, он не дал никакого
развития начала творческому, созидательному". "Золотые деньги" даже и не
повесть, а небольшой рассказ, в котором трудно уместить все начала.
Наконец, ничего стихийного в повести нет.
"Золотые деньги" нужно отнести к формам устного творчества. Это сказ,
сделанный, может быть, совершенно интуитивно, сделанный достаточно
неряшливо, но обнаруживающий исключительные особенности авторского стиля.
Темой сказа является наивно-революционное представление о событиях
революции. В деревне остались старики, больные и женщины. В деревню
приходят различные "власти", они то говорят речи, то пытаются приступить к
репрессиям, то требуют деньги и хлеб. Старики по-своему реагируют на все
эти требования. В известной мере старики не вполне понимают, что
происходит, но истинное содержание "конфликта" для них понятно. Они
встречают "конфликт" с тем спокойствием, юмором и силой, на которые
способны только старики. Столкновение заканчивается кровавыми событиями.
Автор не всегда удерживается на линии собственного стиля. Надо найти
писателя, который хорошо поймет, в чем прелесть рассказа, и сумеет
восстановить его настоящее звучание. Сейчас уже можно сказать, что в
результате хорошей обработки может получиться исключительно хорошая и
оригинальная вещь. У автора есть природное дарование, особенный тембр
рассказывания. У него поэтому хороши не только слова, принадлежащие
крестьянам, но и его собственные авторские тоны.
При работе над сказом нужно быть очень осторожным и внимательным к
мелочам. Будет очень печально, если после его обработки получится
литературно обработанная повесть, лишенная всяких противоречий. У автора,
например, вместе с немецкими содатами приходят какие-то офицеры. Автор
наиивноне интересуется вопросом: что это за офицеры? Если это немцы, то
почему они все говорят по-русски? Если это русские, то какие? Оратор,
который приезжает во фраке, тоже реалистически невозможен, а в сказе будет
очень хорош. Убийство Антоном нескольких офицеров плохо, неубедительно
звучит в литературной форме и будет интересно звучать в сказе.
Я позволю себе высказать предположение, что в "Золотых деньгах" мы
встретили очень важное и интересное явление, которое до сих пор не
появлялось на свет, но которому обязательно соответствует что-либо в
устном народном творчестве. Есть сказы великорусского происхождения,
по моему мнению, гораздо более слабые, чем намечнный Волкогорцем сюжет. У
него что хорошо: дышит замечательная народная уверенность, совершенно
непобедимая улыбка. По настроению это замечательный комплекс. Он нуждается
не столько в литературной, сколько в стилевой обработке, в усилении своих
собственных линий. Поручить до конца довести новеллу Волкогорца можно
только человеку с большим вкусом и ни в коем случае не формалисту.
ОТЗЫВ О ПОВЕСТИ "РЕСПУБЛИКА ПОБЕДИТЕЛЕЙ"
Книга Андрея Новикова производит общее очень приятное впечатление. Письмо
замечательно симпатичного тембра, простое и спокойно-добродушное, что
очень удачно оттеняет напряженность событий. Люди интересны, но еще
интереснее вещи. Автор описывает квалифицированно и с любовью.
Главный недостаток - часто встречающаяся неточность языка.
Примеры:
"Свободная страна числится друзьями трудящихся всех народов" (22).
"Угол отгрызла артиллерийская перестрелка" (112).
"Военный в полковнике виден был по выправке, по красным кантам на
штанах и по выцветшему кителю" (172).
"Чувствовал... войну и что-то лучшее за нею предвидел" (214).
"Не будучи военным по существу, он захотел стать именно таковым" (453).
Таких мест очень много. Требуется серьезная редакторская правка и,
кроме того, сокращение (полагал бы процентов на 25), ибо есть лишние
словесные поля.
ОТЗЫВ О РОМАНЕ А. ЯВИЧА "ЛЕОНИД БЕРЕСТОВ"
По Вашему#1 поручению я прочитал роман А. Явича "Леонид Берестов",
подготовленный к отдельному изданию, в прошлом году напечатанный в
журнале.
У меня впечатление от романа чрезвычайно сумбурное. Прежде всего
обращает на себя внимание полная неорганизованность и темы, и композиции,
и самого текста. Над романоп произведена большая редакторская работа.
Очень много мест, из журнального варианта выброшенных. Но трудно сказать,
почему выброшены одни места и оставлены другие. Я уверен в том, что из
оставшегося текста можно выбросить еще 75%, можно восстановить некоторые
места, но от этой операции роман выиграет только в величине, и трудно
сказать, насколько выиграет в общем своем качестве.
Поражает в романе обилие явной руды. Целые смены, целые образы часто
случайными, введенными в роман без применения какой бы то ни было
художественной логики. Еще больше руды чисто словесного характера. Можно
на каждой странице указать такие места. Выбираю буквально наугад:
С. 126. "Зажимая салфетку под мышкой, официант расторопно оправил скатерть
на столе и подсунул Головину карту вин и блюд. Приняв заказ, он упорхнул,
раздувая белую салфетку".
С. 147. "Ощупывая языком вспухшую десну и морщась от боли, Леонид
рассказал..."
Никакого значения в течение событий ни ловкий официант, ни вспухшая
десна Леонида не играет. Это якобы реалистические подробности введены
автором неизвестно для чего: просто упражнение в реализме. таких
подробностей, хаотических, ненужных, представляющих неорганизованную игру
памяти, в романе видимо-невидимо.
Несмотря на такое обилие словесного материала, в романе много пробелов.
Важнейшие сюжетные линии совершенно не обслужены в фабуле, например
мотивировка отьезда Егора на белый фронт, пленение Леонида, освобождение
Елены из-под замка и т. д. И одновременно уделяется много места
эпизодическим лицам вроде отца Анны Трунова и его смерти, при этом с
подробностями, имеющими целью возбудить сочувствие читателя.
Неряшливость в композиции сюжета и текста приводит к тому, что даже
главный герой - Леонид Берестов не ощущается как живой образ. Очень много
говорится о его мыслях, настроениях, приключениях, и к концу романа с
удивлением узнаешь, что ему только 23 года, до сих
пор он вовсе не кажется молодым. Его молодость забывается, несмотря на
усилия авторских ремарок. Еще менее определены другие фигуры, между прочим
- Елена. Враги сделаны точнее, но зато и стандартнее, особенно по старому,
бандитскому рецепту устроены все попы и старцы.
К концу роман значительно улучшается, во всяком случае делается
напряжение и читается с большим интересом, но этот интерес достигается
главным образом фабульными ходами: допросом Леонида, издевательства над
ним, бегство.
Темой романа является гражданская война и революция. Но автор слишком
много внимания уделяет родственным отношениям героев, и поэтому очень
часто идейная нагрузка заслоняется боковыми обстоятельствами семейных
встреч и настроений.
Все сказанное выше тем более печально, что автор владеет хорошим
литературным почерком и мог бы сделать вещь гораздо более организованную.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ СЦЕНАРИИ
НАСТОЯЩИЙ ХАРАКТЕР
Действующие лица
Фабзавучники:
В а с я К у л е ш о в - 16 лет. Довольно высокий, худощавый, блондин,
очень спокоен, но есть склонность к улыбке. У него должны быть хорошие
волосы.
К о л я П о с т н и к о в - 17 лет. Черный, хорош собой, строен и
тонок. Одевается аккуратнее других.
В о л о д я Б о р о в о к - 16 лет. Неактивен, вял, немного
неудачник, есть склонность к упадническим настроениям.
А л е ш а З а б о л о т н ы й - 17 лет. Невысок ростом, коренаст.
Человек страстный.
Т е р е ш к а О р л о в - 16 лет. Неаккуратен, неряшливо одет. Но у
него обязательно должно быть ироническое лицо с богатой игрой. Весельчак.
К а т я Д у б р о в а - 16 лет. Умница, спокойная, душевная девушка.
Хороша собой.
Н и н а - экспансивна, есть наклонность к небольшому детскому
кокетству.
Ш у р а - рассудительна, недоверчива, но в то же время очень добра и
впечатлительна.
Н и к о л а й И г н а т ь е в и ч З а г о р с к и й - главный
инженер, еще не старый, энергичный человек.
И в а н П а в л о в и ч - мастер, добродушный человек, но любит
казаться сердитым.
К о н с т а н т и н С о к о л о в - инструктор и секретарь
комсомольской организации, добрый, спокойный, может быть, даже слишком.
У ч и т е л ь н и ц а - молодая, внимательная.
1. Вход в большой завод, расположенный недалеко от рабочего поселка.
Где-то близко протекает река. Местность в общем-то провинциальная. Ворота.
Сетчатая вывеска:
Завод N 89
Конец зимы.
2. Отдельное здание ФЗУ. Слева виден тот же вход в завод, и ясно, что
ФЗУ помещается за стенами завода.
Перед зданием - площадка с палисадником и стоят садовые скамейки.
3. Вывеска ФЗУ. Вход. К двери направляется девушка лет 16 - Катя
Дуброва. В руках книги, сверток чертежей. Она взялась за ручку двери.
Слышен молодой, звонкий голос:
- Катя, подожди!
Катя оглянулась. Бегом к ней спешит Коля Постников. Он в ушастой шапке.
К о л я . Ты говори решительно! Прямо говори!
Она отвечает ему с трехсступеннего крылечка, опираясь на перила.
- А если я нерешительна? Тогда что?
К о л я . Как это нерешительна? Ты с кем поедешь?
К а т я . А может, я поеду с Васей...
К о л я . С Васькой? Хо! С Васькой она поедет! Терешка, ты слышишь?
Веселый, иронический голос:
- С Васей? Убиться можно!
Терешка Орлов подходит с другой стороны. Походка вразвалку, кепка на
одно ухо. Он ехидно ухмыляется.
4. Часть коридора в школьном этаже ФЗУ. Звонок на урок. Последние
фабзавучники пробегают к классным дверям. Вася Кулешов идет не спеша. На
него налетает Катя.
К а т я . Вася! Давай на одной лодке запишемся!
Вася молчит, но смотрит на Катю со спокойным удивлением.
К а т я . Чего же ты молчишь? Может, ты не хочешь ехать?
В а с я . Это еще не скоро...
К а т я . Уже все записываются. Понимаешь?
Пробегает Терешка, оглянулся, кричит:
- Уговорила, уговорила, честное слово, уговорила!
Катя обратила к Терешке сердитое лицо. Терешка показал язык, скрылся в
классе. Вася наблюдает эту сцену с застенчивой улыбкой. Катя смотрит на
него с гневом:
К а т я . Ну?!
В а с я . Это еще через два месяца...
К а т я . Какой ты... ужас!
5. Классная парта. Сидят рядом Володя Боровок и Вася.
Володя. Ты с Катей едешь?
Подперев голову рукой, Вася с веселой внимательностью смотрит на
Володю:
- Может быть, и с Катей.
Володя оглядывается предусмотрительно.
В о л о д я . Лучше не соглашайся. У Кольки, знаешь, какой характер...
Скандал... Она нарочно, она нарочно, чтоб только его дразнить...
В а с я . Это... это ничего...
6. Класс. Учительница Лидия Васильевна заканчивает:
- Экскурсия по реке - замечательный отдых. Только готовиться нужно
заранее. Завком поможет. Но... при одном условии: если ваш цех выполнит
план...
К о л я . Все равно, нам отпуск полагается.
Все к нему оглянулись. Лицо у Коли задорно-вызывающее.
Л и д и я Васильевна. Я говорю, Коля, не об отпуске, а об экскурсии на
лодках.
Ш у р а . А вы с нами поедете, Лидия Васильевна?
Л и д и я Васильевна. Если выполните план.
К о л я . Опять план!
В а с я . Лидия Васильевна, собаку с собой можно взять?
Общий смех. Улыбается и Лидия Васильевна.
Л и д и я Васильевна. Я думаю, можно...
7. Класс. Перемена. Вокруг Кати собралась группа. Вася один сидит за
партой, просматривает книгу.
Т е р е ш к а . Катя! Васька с тобой не поедет. Ты знаешь, с кем он поедет?
К а т я . С кем?
Т е р е ш к а . Он поедет с Шариком.
Все смеются, обораичваются к Васе. Он улыбается.
Т е р е ш к а . Только в этом нет ничего смешного. Если Шарик умеет править...
Смех усиливается. Нина подходит к Васе.
Н и н а . Вася, Шарик умеет править?
В а с я . Нет, он еще не умеет.
Т е р е ш к а . Какая глупая собака!
8. Большой с верхним светом цех ФЗУ. С левой стороны стоят станки:
несколько токарных, фрезерный, малые сверлильные. Ближе к зрителю большой
пресс, на котором работает Нина. С правой стороны узкими концами к стене
поставлены верстаки слесарей и столики сборщиков. За ближайшим столом
Вася, Володя и Коля. Их работа состоит в том, что они из отдельных деталей
собирают выключатели для прибора N 15. На узком далеком простенце цеха -
портрет И. В. Сталина.
В о л о д я . Разве это работа?
К о л я . Я все равно поеду в Арктику.
В о л о д я . Я хочу быть механиком, а здесь какая-то сборка...
Подходит Иван Павлович. посмотрел. Пересчитал готовые выключатели.
И в а н П а в л о в и ч . Что? Сотня выключателей? На всех? Вот я начну хвосты
крутить с такой работой!
В о л о д я . Сотня - и то хорошо! Это буза, а не работа.
И в а н П а в л о в и ч . Это у тебя такая буза? Для Красной Армии это у тебя
буза? Наш цех должен давать в день тысячу выключателей. Тысячу.
К о л я . Да знаем, слышали. Издохнет наш цех, а никогда не будет давать
тысячу.
В о л о д я . А я хочу быть механиком, а не то что...
И в а н Павлович. У тебя до механика борода еще не выросла. Норма на
каждого сто, извольте норму выполнить!
Отошел сердитый.
К о л я . Для Красной Армии! Красная Армия - это... эх! Это что, какие-то
паршивые выключатели?
В а с я . Мне они тоже не нравятся, эти выключатели, а только для Красной
Армии... очень, говорят, нужна эта машина N 15.
К о л я . Ну, заговорил! Тебе все равно ничего не нужно, кроме собаки.
9. Дорога от завода к рабочему поселку. Она проходит по берегу реки,
еще покрытой вздувшимся льдом. Вася быстро идет по дороге. Навстречу ему
мчится небольшая собака. Она с разгона взбрасывает на Васины колени
передние лапы. А Васю уже догнал Коля.
К о л я . Васька! Запомни: на лодке с Катей поеду я.
В а с я . Пожалуйста.
К о л я . И лучше не лезь. Понял?
В а с я . Но ведь... она с тобой не хочет ехать.
К о л я . Это не твое дело.
В а с я . Почему? Мне тоже интересно.
К о л я . Новость! Кулешову Васе интересно! Куда ты годишься, дрессировщик!
Ну и дружи с твоим Шариком.
Догнал их Терешка.
В а с я . Шарик? Шарик что ж? Хороший товарищ!
Коля в состоянии сарказма.
К о л я . Вот тоже человек! Товарищ у него - Шарик!
Т е р е ш к а . А ну, покажи, какой он товарищ.
К о л я . Ничего он не покажет.
В а с я . Я могу доказать. Сейчас?
К о л я . Пожалуйста, сейчас.
Вася показывает Шарику на Колю:
- Шарик, видишь - враг!!!
Шарик бросился на Колю. Коля испуганно отскочил в сторону. шарик за
ним. Коля в страхе и гневе ударил собаку ногой. Шарик озлобился, ощерил
зубы. Вася позвал:
- Шарик, назад!
Шарик послушно, пересиливая гнев, отходит к Васе. Терешка хохочет.
Т е р е ш к а . Ох ты, испугался, Колька, прямо замечательно!
Коля, гневный, подошел к Васе.
К о л я . Как ты смеешь говорить, что я враг?
В а с я . Это я к примеру.
К о л я . А если я тебе к примеру морду набью?
Коля схватил Васю за воротник, но в этот момент Шарик с новым
остервенением уцепился за пиджак Коли. Коля обернулся отбиваясь. Шарик
отскочил в сторону, но находился в полной боевой готовности, Терешка
хохочет.
Т е р е ш к а . Колька! Давай все-таки признаем, что Шарик - хороший товарищ.
В а с я . Пиджак у тебя цел?
К о л я . Отойди!
Т е р е ш к а . Пальтецо не пострадало.
К о л я . Интересно, что бы ты без собаки сделал?
В а с я . Давай попробуем.
К о л я . Буду я с тобой пробовать...
Пренебрежительно ушел.
10. Вася дома читает учебник. Мать накрывает на стол. Входит отец.
Шарик сидит посреди комнаты.
О т е ц . Весна начинается, люблю. Ты чего это такой серьезный?
В а с я . У меня один вопрос.
О т е ц . Ко мне?
В а с я . К тебе.
О т е ц . Ладно.
В а с я . Только секретный.
М а т ь . Это что ж, от меня секреты?
В а с я . Заводское дело.
М а т ь . Пускай... (Вышла.)
О т е ц . Говори.
В а с я . N 15 - это важный аппарат?
О т е ц . Очень важный. Для тежлой артиллерии.
В а с я . А для чего он нужен?
О т е ц . Э, брат, это действительно секрет.
В а с я . Не можешь сказать?
О т е ц . Сказать могу, только уж ты, голубок, выйлди и Шарика с собой
уведи.
В а с я . Такой секрет?
О т е ц . Такой или не такой, а болтать нечего. Да тебе для чего?
В а с я . Мы делаем выключатель для N 15.
О т е ц . Вы делаете... Ничего вы, такие-сякие, не делаете. нужно 1000, а
вы даете 600. Просто срываете! Чертовы молокососы!
В а с я . А почему нам дали, если так важно?
О т е ц . А кому дать? В заводских цехах - во! (Показывает на горло.) Да и
неувязки есть... с шестеренками... А вас сколько, не можете сделать
несчастную тысячу.
В а с я . Так он вредный.
О т е ц . Кто вредный?
В а с я . Выключатель.
О т е ц . Шарик, видел когда-нибудь чудаков? Выключатель у него вредный!
Шарик смотритна Васю неодобрительно. Отец смеется.
О т е ц . Вот он понимает, что у вас руки не туда стоят.
11. Берег реки. Ледоход. Лед идет сплошной массой, но кое-где уже
отбились отдельные льдины. Группа ребят стоит на высоком берегу,
любуется ледоходом. Коля и Катя отдельно.
К о л я . Катя, пойдем завтра за подснежниками.
К а т я . Что ты? рабочий день.
К о л я . Что там... один день.
К а т я . Попадет.
К о л я . Бояться! Ничего не попадет - больны были, и все.
К а т я . Нет.
К о л я . Ты ничего... со мной не хочешь. И на лодке с этим... собачником.
К а т я . А может, и не с ним вовсе.
К о л я . Со мной?
К а т я . Я еще не знаю.
К о л я . Вот он идет... мой соперник! И сейчас с собакой.
12. Мальчики бросают на лед камни.
А л е ш а . Пока мой дальшне всех.
Т е р е ш к а . Камень - это легко! А вот палку!
Он бросил палочку. За ним другие.
В а с я . Дай-ка и я.
Бросил. Видно, что его палка полетела очень далеко. Она лежит на
льдине, и ее хорошо видно.
13. В тот же момент Шарик стремительно бросился на лед за палкой. Среди
ребят возгласы:
- Шарик, Шарик, смотрите!
- Пошел, пошел...
- А симпатичная собачонка!
Вася наблюдает с свободной симпатией. Коля, напротив, смотрит,
прищурившись, поглядывает на Катю. Катя вскрикнула:
- Ой!
Шарик в этот момент перепрыгнул с разгона через узенький проток.
Перепрыгнул через другой, схватил палку и бросился назад, но его льдину
отнесло уже довольно далеко. У Кати испуганное выражение лица. Озабочены и
другие девочки.
Ш у р а . Как же теперь?
Н и н а . Он погибнет, честное слово, он погибнет!
14. Мальчики смотрят напряженными взглядами. Лицо Васи
серьезно-спокойное.
К а т я . Вася, как же ему помочь?
Вася молчит. Льдина, на которой находится Шарик, все больше и больше
отходит на свободную воду.
К а т я . Что это за дрессировка - погубить такую собаку!
Вася молчит. Все на него смотрят.
К а т я . Чего же ты молчишь?
Вася молчит.
К а т я . Что-нибудь нужно делать...
В а с я . Ничего не нужно... Он выберется.
В о л о д я . Из такого положения?
В а с я . Из такого положения.
В о л о д я . Вон там - течение и льдину поломает!
А л е ш а (страстно). твоя собака - спасай, я за ней не полезу.
Н и н а . Она плачет, слышите?
Т е р е ш к а . И палку бросила, пропала твоя дрессировка.
К а т я . Что это такое?!
Шура начинает плакать.
К о л я . Василий, ты не пойдешь?
В а с я . Нет.
К о л я . Хорошо. Тогда я пойду.
Он поднял длинную палку и направился к воде.
Т е р е ш к а . куда тебя несет?
А л е ш а . Брось, Коля, не валяй дурака!
Коля не обращает внимания на возгласы. Попробовал крепость льда у
берега и смело пошел по еще сплошному льду... Кое-где перепрыгнул
сомнительное место.
К а т я . Рисковать жизнью из-за собаки, да?
А л е ш а . Молчи!
К а т я (резко). Почему ты не пошел за своей собакой?
Вася не ответил, подошел ближе к берегу.
Коля идет уже довольно далеко. Подошел к краю сплошного льда, пробует
притянуть к себе при помощи палку ту льдину, на которой находится Шарик.
Шарик зарычал, потом грозно залаял на Колю.
К а т я . Какая мерзкая собачонка!
Коле удалось приблизить к себе льдину. Шарик попятился от него,
бросился к противоположному краю льдины, вдруг возвратился, схватил палку
и прыгнул в довольно широкий проток.
Т е р е ш к а (вразумительно). Собачий характер!
Ш у р а . Плывет, плывет, смотрите!
К а т я . Да отстань ты! Ты о человеке думай!
Коля двинулся в обратный путь. Подумал над трудным местом, потом
прыгнул, удачно попал на край сплошного льда. Все следят за ним. Шарик
выскочил на берег и бросился к Васне с палкой в зубах. Вася молча гладит
собаку. Терешка смотрит на собаку с восхищением, Катя - со злобой. Коля
быстро идет по льду.
Ш у р а . Благополучно!
Н и н а . Прямо как камень с души!
Коля выпрыгнул на берег. Все закричали "ура" и бросились к нему.
Вася стоит отдельно. Вокруг Коли галдеж и отдельные возгласы:
- Молодец!
- Зачем ты полез?
- Если хозяин струсил?
- Страшно было?
Вся группа шумно проходит мимо Васи, не обращая на него внимания. Одна
Катя бросила на него презрительный взгляд. Но Алеша отстал от других, стал
боком к Васе, заложив руки в карманы, спрашивает, глядя на облака:
- Почему ты не пошел за собакой?
В а с я . А зачем? Зачем Колька полез?
А л е ш а . Он хотел помочь твоему Шарику.
Вася оживленно-добродушно обернулся к Алеше:
- Алеша, помогает тот, кто сильнее.
А л е ш а . Кто сильнее?
В а с я . Шарик легче? Легче Кольки?
А л е ш а . Легче.
В а с я . Ловчее?
А л е ш а . Ловчее?
В а с я . Плавать умеет?
А л е ш а . Ну... правильно.
В а с я . Смелее?
А л е ш а . Допустим...
В а с я . И умнее.
Алеша чуть-чуть рассердился.
А л е ш а . Как это так можно говорить - умнее?
В а с я . А ты на глаза посмотри!
Они подняли голову Шарика. Шарик от неожиданности насторожился.
А л е ш а (рассматривая его морду). Ха! А действительно, у него... того...
умные глаза!
15. Коля и Катя отстали от других. Они идут по берегу реки и
посматривают друг на друга.
К а т я . Ты заходи за мной...
16. Остальные идут по берегу.
В о л о д я . Что дороже, жзнь или собака?
Н и н а . И собака гадкая - неблагодарная!
Т е р е ш к а . Вы ничего не понимаете: здесь другая формула.
Н и н а . Какая формула?
Т е р е ш к а . Шарик плюс Катя.
Все засмеялись, повернули назад. Видит: Катя и Коля идут рядом. Слышен
голос Терешки:
- И еще один плюс: я знаю то место, там через всю реку по колено.
17. Цех. За передним столом работают двое: Вася и Володя. Иван Павлович
стоит перед ними строгий.
И в а н П а в л о в и ч . Где Николай?
Молчание.
И в а н П а в л о в и ч . Где Николай, спрашиваю?
В о л о д я . Да не знаем. Может, заболел.
И в а н П а в л о в и ч . А Катя тоже заболела?
Г о л о с Т е р е ш к и издали:
- Вот я - доктор : у Кати испуг после вчерашней собаки.
И в а н П а в л о в и ч . Константин, поди-ка сюда.
Подходит Константин Соколов.
И в а н П а в л о в и ч . Это что, комсомольцы? Комсомольцы, да? Такая дисциплина?
Постникова нет и Дубровой нет.
К о н с т а н т и н . Я и сам думаю.
И в а н П а в л о в и ч . Думаешь! Вам наплевать, что из-за такого пустяка прорыв!
Выключатель! Жестянка паршивая, и то нельзя вам доверить. Сколько сегодня
дадите? Четыреста? Вот я тебя в партийный комитет вытащу.
И в а н П а в л о в и ч отошел сердитый. Константин стоит растроенный.
К о с т а н т и н . И так стыдно, а тут еще гуляют...
А л е ш а . Нашли причину: два человека не вышли! Поважнее есть причины.
К о н с т а н т и н . Какие причины?
А л е ш а . Этот выключатель - дрянь. Такой пустяк, а сколько над ним
сидишь!
В о л о д я . Это он верно!
А л е ш а . Сидишь, сидишь, завинчиваешь, а смотришь - один сделал.
Вася встал за столом, задумчиво вертит в руках один выключатель.
К о н с т а н т и н . А ты придумай другую конструкцию.
А л е ш а . Я придумаю! А конструкторское бюро для чего? Ты нажимать должен.
Т е р е ш к а . Он такой - нажмет!
18. В кабинете главного нжененера Загорского. Перед ним стоит Иван
Павлович.
З а г о р с к и й . Короче... Сколько сегодня?
И в а н П а в л о в и ч . 410.
З а г о р с к и й . Черт... Это же, наконец... такой завод в руках у мальчишек!
Почему?
И в а н П а в л о в и ч . Двое не вышли.
З а г о р с к и й . Почему?
И в а н П а в л о в и ч . Не знаю еще.
З а г о р с к и й . Почему вы не знаете?
И в а н П а в л о в и ч . Да не успел еще. Завтра.
З а г о р с к и й . Да все равно: а если бы они вышли - 600! Что это такое? Нам
нужно 1000, понимаете, 1000!
И в а н П а в л о в и ч . На конструкцию жалуются.
З а г о р с к и й . Конструкция! Выключатель! Редкая машина! В каждой квартире
десяток...
И в а н П а в л о в и ч . Николай Игнатьевич, нельзя же равнять: тут место
плоское.
З а г о р с к и й . Вот еще... проблема (Звонит.)
Заглянул в кабинет секретарь.
С е к р е т а р ь . Звонили?
З а г о р с к и й . Пригласите срочно заведующего конструкторским бюро.
19. Заведующий конструкторским бюро стоит перед столом главного
инженера.
З а г о р с к и й . Ничего не сделали?
С е м е н П е т р о в и ч . Стыдно сказать, ничего не придумали.
З а г о р с к и й . Надо упростить технологический процесс. Вот нечистая сила:
стыдно даже говорить, технологический процесс в выключателе.
С е м е н П е т р о в и ч . А вот посмотрите. У вас есть?
Иван Павлович достал из кармана выключатель.
И в а н П а в л о в и ч . Есть.
Загорский взял.
З а г о р с к и й . Чушь какая! Эти... упорчики ввинчиваются?
С е м е н П е т р о в и ч . Ввинчиваются.
З а г о р с к и й . А нельзя закоепывать?
С е м е н П е т р о в и ч . Пробовали. хуже получается, и времени все равно много.
З а г о р с к и й . Знать ничего не хочу. Извольте думать. Неделю сроку.
20. Вася с Шариком медленно идут по опушке леса. Далеко видны трубы
завода. В руках у Васи выключатель, он рассматривает его, иногда
останавливается, соображает.
Шарик вдруг зарычав, бросился вперед.
В а с я . Шарик, назад!
Шарик недовольно возвращается. Из лесу выходят Коля и Катя. В руках у
них большие букеты подснежников. Катя первая увидела Васю, вскрикнула:
- Вася, здравствуй!
Она подошла ближе, несколько смущенная. Вася отвечает:
- Здравствуй.
К а т я . Как там на заводе? Нас ругали?
В а с я . Да, Иван Павлович и Костя недовольны. И мы тоже.
К о л я . Новости! И мы! А вы чем недовольны? Вы - тоже начальство?
В а с я . Сегодня сдали 410.
К а т я . Ох! Коля, это мы виноваты.
К о л я . А если бы мы заболели?
Вася молчит.
К о л я . Говори, если бы мы заболели?
В а с я . Это было бы... тоже плохо.
К о л я . Какое важное горе! Выключатель!
В а с я . Да... но ведь это для Красной Армии!
К о л я . Да иди ты к... Я виноват перед Красной Армией, да?
В а с я . Да.
К о л я . Перед всей страной, да?
В а с я . Да.
К о л я . Политик какой. А газет, наверное, не читаешь, с собакой все
возишься.
Вася расматривает Колю серьезным, спокойным взглядом.
К а т я . Попадет нам за это, правда?
В а с я . Попадет.
К о л я . За что? Я могу заболеть? Могу? А может, я завтра двойную норму
сделаю. Подумаешь!
Он сердито рванулся вперед. Цветы ему мешают. Он рассердился, взмахнул
рукой, цветы полетели на землю. Шарик бросился к цветам, остановился.
21. У Васи дома. отец и Вася за столом. Налитые стаканы чаю. Вечер. В
руках у Васи пластинка выключателя.
В а с я . Эти дырочки нужно просверлить, потом резьбу.
Пластинка крупным планом.
В а с я . Упорчики тоже отрезать, нарезать резьбу, сколько мороки!
О т е ц . Да!
В а с я . А в сборке тоже морока: завинчиваешь, завинчиваешь, а они не
завинчиваются.
О т е ц . Конечно, железо. Если бы сталь. Плохая конструкция.
В а с я . Вот это и все. И ничего нельзя придумать.
Пластинка крупным планом, то в отдельных деталях, то в процессе сборки,
то готовая с контактной стрелкой.
О т е ц . Скучно, это верно. А конструкторское бюро завалено более важным
делом. И что же ты думаешь?
В а с я . Я думаю, думаю и ничего не придумаю.
О т е ц . Да тут пособить трудно. Наверное, люди думали уже.
В а с я . Значит, ничего нельзя придумать?
О т е ц . Пока не придумали, всегда кажется, что ничего нельзя придумать.
Была у нас лекция в клубе. Ученый Соколинский рассказывал: было время, не
знали люди, что такое колесо. Понятия не имели. Понимаешь, нет колеса, ни
тебе на земле, ни тебе в голове. Вот такой штуки. (Покатил по столу
крышку от сахарницы.) Тысячи лет жили. И летом на санях ездили, чудаки
такие. А потом кто-то взял и придумал.
В а с я . (смотрит на выключатель). Если колеса нет, так его трудно
придумать?
О т е ц . Трудно.
В а с я . А если колесо есть, так легко.
О т е ц . Тогда всякий дурак может.
22. Комсомольское собрание в классной комнате.
К о л я . И нечего ко мне приставать. Вот записка. Можете у отца на словах
спросить, если подписи не верите.
К о с т я . А где Катя?
Н и н а . Катя сейчас придет.
А л е ш а . А какие причины у Кати?
К о л я . Откуда я знаю?
К о с т я . Если болен, что ж... мы комсомольцу должны верить.
Г о л о с . Правильно.
В о л о д я . Если никому не верить...
В а с я . Я хочу спросить у Николая.
К о с т я . Пожалуйста.
В а с я . Отец написал, что ты болен?
К о л я . Написал.
В а с я . И ты после этого уважаешь своего отца?
К о л я (гневно). Какой у нас вопрос? О моем отце? Какое твое дело!
А л е ш а . Вася, ты не веришь Николаю?
В а с я . Не верю.
А л е ш а . Какие у тебя основания?
В а с я . Коля знает, какие основания.
А л е ш а . Ты знаешь, Коля?
К о л я . Знаю, какие основания. Он на меня после собаки, когда на льду
было, чертом смотрит.
В о л о д я . Здорово! Из-за собаки!
Н и н а . И я тоже скажу. Мы Колю Постникова знаем. И он храбрый и смелый!
Он тогда на лед героически, прямо героически! А ты говоришь - не верю!
К о с т я . Кулешов, какие у тебя основания?
В а с я . Вчера я видел Колю и Катю в лесу. Они были с подснежниками.
К о л я (кричит). Ты видел?
В а с я . Да?
К о л я . А еще кто видел?
В а с я . Ну... со мной был Шарик.
Смех.
К о л я . Это тебе или Шарику приснилось.
Катя появилась в дверях.
К о с т я . Он врет?
К о л я . Врет.
В а с я . Катя правду скажет.
К о л я . ты слышишь, Катя? Васька видел нас с тобой в лесу, и Шарик видел.
Таким свидетелям можно морду бить.
В о л о д я . Правильно!
Г о л о с . И еще мало!
Т е р е ш к а . Подождите с мордами!
К о с т я . Товарищи!
А л е ш а . Да постойте. Пускай Катя скажет.
Катя молчит.
А л е ш а . Почему ты молчишь?
К а т я (с трудом говорит). Я уже говорила мастеру. Я была нездорова.
А л е ш а . И в лесу не была?
К а т я . Нет.
А л е ш а . И тебя Вася не видел?
К а т я (склонив голову). Нет.
Т е р е ш к а . И Шарик не видел?
Смех. Катя свирепо глянула на Терешку.
К о с т я . Товарищи, нельзя же так!
Тишина.
К о с т я . Вася! Что ты теперь скажешь?
Все с холодным, тем не менее напряженным вниманием смотрят на Васю.
Коля глядит с презрительной ударной улыбкой. Катя подавлена. Вася оглядел
всех серьезным удивленным взглядом, задержался на Кате. Она отвернулась.
К р и к . Отвечай же!
В а с я . Я... я ничего не видел.
Короткая тишина. Встревоженный, быстрый взгляд Кати. У других
удивление, смешанное с гневом. Потом общий крик, в котором трудно
что-нибудь разобрато. Слышны слова: клевета... нарочно... выкинуть...
собака...
Костя поднял руку, восстанавливая тишину.
23. К о с т я . Все выясним. Я с ним поговорю.
24. Весна. Река полная и чистая. Заводской яхт-клуб. Маленькая
пристань. Лодки. Несколько плотников работают по починке лодок. По-
дальше на берегу кое-где группы гуляющих. на помосте у лодок группа: Лидия
Васильевна, Катя, Нина, Шура.
Ш у р а . "Страна моя" - это наша лодка с Терешкой.
Л и д и я В а с и л ь е в н а . Катя, а ваша где лодка?
К а т я . Здесь нет моей лодки.
Н и н а . Катя, и зачем ты ты к сердцу принимаешь? Мало ли какие сплетни?
Вот его выбросят из комсомола.
Катя быстро повернулась и ушла по ступеням вверх.
Л и д и я В а с и л ь е в н а . Что с нею происходит?
Н и н а . Обыкновенная история - влюблена!
Л и д и я В а с и л ь е в н а . В кого?
Н и н а . В Колю Постникова.
Ш у р а . Нет!
Н и н а . Влюблена!
Ш у р а . А я тебе говорю - нет!
Н и н а . Влюблена, все знают.
Л и д и я В а с и л ь е в н а . Хорошо, влюблена, так почему такая печальная?
Н и н а . Вы думаете, это легко - влюбиться? А кроме того, он в Арктику
уезжает.
Л и д и я В а с и л ь е в н а . Кто уезжает в Арктику?
Н и н а . Коля. Он давно уже собирается в Арктику. И он в кружке в
арктическом клубе. И поедут. Летом поедут в Арктику.
Ш у р а . И не в Арктику, а в Мурманск.
Н и н а . Все равно - Арктика.
Ш у р а . Просто город!
Н и н а . Ты, Шура, всегда наоборот.
По ступенькам спускаются Коля и Володя.
Н и н а . Вот она говорит, что Мурманск - это не Арктика. Скажи ей!
К о л я . Какая же не Арктика, если наш арктический кржок туда едет.
Ш у р а . Ты еще скажешь: Архангельск!
Л и д и я В а с и л ь е в н а . Вы, как малые дети. Из-за чего вы?
В о л о д я . А если она неправильно. Колька в арктическом кружке, а она
говорит - Архангельск. И чего она вмешивается?
Ш у р а . Скажите, пожалуйста! Завоевали себе Арктику, уже и вмешаться
нельзя!
К о л я . Не видели Катю?
Н и н а . Она... она туда пошла.
К о л я . В поселок?
Н и н а . Туда, в поселок.
К о л я . Мне очень нужно с ней поговорить.
Н и н а . По делу, конечно?
К о л я . Конечно, по делу.
Коля побежал наверх.
Н и н а . Вот я ему завидую. Он такой! Он обязательно будет героем!
Ш у р а . Это еще неизвестно.
Н и н а . Как же, Шура, неизвестно? У него настоящий большевистский
характер!
Ш у р а . Только у него большевистский характер? Да?
Н и н а . А у кого еще? Скажите, Лидия Васильевна.
Л и д и я В а с и л ь е в н а . Я вам расскажу кое-что...
25. По дороге в поселок. Коля догоняет Катю. Издали крикнул: "Катя!"
Она оглянулась, но идет вперед прежним шагом, немного склонив голову. Он
догнал ее.
К о л я . Ты куда?
К а т я . Мне нужно.
К о л я . Ты к Ваське?
К а т я . Да.
К о л я . Зачем?
К а т я . Нужно мне.
К о л я . Нет, ты скажи. Ты решила, с кем ты едешь в экскурсию?
К а т я . Я ни с кем не еду.
К о л я . Ага. Теперь я понимаю. Ты к нему не ходи.
Он стал на дороге.
К а т я . Уйди с дороги!
К о л я . Не уйду!
Она отступила назад, посмотрела на него гневно.
К а т я . Коля, ты не сильнее меня. Последний раз говорю: уйди!
Она пошла вперед. Он сделал попытку схватить ее за руку. Сильным
движением она отбросила его в сторону. Он пошатнулся, чуть не упал,
бросился, было к ней. Она оглянулась, решительно:
- Я с тобой не поеду.
Он остановился. катя ушла вперед. он смотрит ей вслед.
К о л я . Ладно!
26. Комната в доме Васи. Он сидит на диване, задумался. Мать на столе
раскладывает чистое белье.
М а т ь . Сегодня тепло, солнышко, почему ты гулять не пошел?
В а с я . Мне не хочется, мама.
М а т ь . У тебя неприятности, я знаю.
Молчание.
М а т ь . Говорят, ты какую-то неправду на товарищей сказал. А потом будто
бы отказался.
Он достал из кармана выключатель, прищуренными глазами посмотрел на
него.
В а с я . Мама, а ты веришь, что я сказал неправду?
М а т ь . Я... я не хочу верить...
В этот момент стукнула дверь, вошла Катя. она чувствует себя очень
неловко: одной рукой притворяет дверь, неотрывно глядит на Васю, потом
такой же взгляд перевела на мать. Мать удивленно приподымается, потом
говорит приветливо:
- Вот и гость - Катюша. Иди, иди, чего ты так несмело?
К а т я . Я на минутку, мне вот с ним поговорить.
М а т ь . Поговорите, что ж... Секретное, что ли?
В а с я . Нет, мама, при тебе не секретное.
М а т ь . Садись, Катя.
Катя села. Склонила голову, задумалась. Потом встряхнула стрижеными
волосами, сказала решительно:
- Все равно. Я расскажу, как было дело. Я вам расскажу, хорошо, а он
пусть слушает.
М а т ь . Выходит, тебе не с ним нужно, а со мной?
К а т я . С вами, а он пусть слушает.
27. На холме, над рекой, сидит группа фабзавучников.
Т е р е ш к а . Если прямо говорить, ну, знаете, так... в глаза: Вася сказал
правду, за подснежниками они ходили. Ведь это же, как апельсин!
Все смеются.
Г о л о с . ну а как же, конечно, ходили.
Т е р е ш к а . Что ж выходит? Я Василию верю. А ты, Алеша?
А л е ш а . И я верю.
Т е р е ш к а . А ты?
Г о л о с а . Да все верим.
Т е р е ш к а . Получается ерунда. А почему? Потому, что Колька один не верит.
А л е ш а (сердито). Да ты не путай! Как это Колька не верит, когда он сам
ходил за... этими...
Т е р е ш к а (нежно). За подснежниками.
А л е ш а . За подснежниками! Так как же он не верит?
Т е р е ш к а (дурашливо). Ах да, он сам ходил?
А л е ш а . Да чего ты представляешься?
Т е р е ш к а . Стой, стой! Сейчас начинаю соображать... Ага! Значит, Колька
тоже верит?
А л е ш а . Кому?
Т е р е ш к а . Ваське?
А л е ш а . Знаешь что? Я тебя сейчас стукну!
Т е р е ш к а . Уже понял. Еще один маленький вопросик. Ты только не кипятись.
Значит... Катя тоже верит?
А л е ш а . Ну а как же? Верит!!
Т е р е ш к а . Вот смотри ты: все верят, а почему же так?
А л е ш а . Как?
Т е р е ш к а . У меня в голове опять все путается.
А л е ш а . Да брось ты! Почему он отказался? Почему он сказал: ничего не
видел?
Г о л о с а . Испугался, конечно! Сдрейфил!
А л е ш а . Трус. Обыкновенный трус. Мы его все равно выкинем.
Т е р е ш к а . Васька-трус? нет. Это он... это он нарочно так сказал.
28. Комната в доме Васи.
К а т я . Почему он так сделал?
М а т ь . Вот и я думаю: почему?
В а с я . Я хотел, чтобы Катя сама всю правду сказала. Она все равно пойдет
к Косте и скажет.
К а т я . Я? Скажу?
В а с я . А как же? Разве ты еще не сказала?
К а т я (тихо). Скажу.
В а с я . Вот видишь, мама!
М а т ь . Когда же ты все это успел там придумать?
В а с я . Я ничего не придумывал. Это же не выключатель. Мне просто... я
хотел, чтобы Кате было лучше. И всем.
К а т я (поднялась со стула). Ну вот... Ну вот... Какой он... (Ей хочется
плакать.)
М а т ь . Поплачь, поплачь, девочка. Иди сюда. Васька, убирайся отсюда!
В а с я . Почему?
М а т ь . Потому что у нас секреты! Не понимают такого пусятка, а еще на
военном заводе!
29. Класс. Кончился урок. Учительница говорит:
- В нашей литературе есть много интересных людей и характеров. Есть у
кого учиться. Прочитайте "Чапаева", а потом поговорим.
30. У входа в здание ФЗУ против ворот завода. Ребята прогуливаются.
А л е ш а . Ты сделаешь сегодня двойную норму?
К о л я . Сделаю.
А л е ш а . И Вася говорил, сделает. только у него какой-то особый метод.
К о л я . А я без метода, просто сделаю.
31. К воротам завода подьехал автомобиль. Из него вышел военный и
направился к воротам.
32. Кабинет инженера.
З а г о р с к и й . Это будет очень трудно.
К о м д и в . Этого требует дело обороны.
З а г о р с к и й . 2000. N 15!
К о м д и в . 2000.
З а г о р с к и й . Мы и 1000 не могли дать.
К о м д и в . Да в чем препятствие?
З а г о р с к и й . Выключатель, и с тем не справляемся. А еще есть передача,
якорь, система шестеренок. Плохая конструкция.
К о м д и в . Выключатель? Какая же там конструкция?
З а г о р с к и й . Представьте себе!
К о м д и в . Кто делает выключатель?
З а г о р с к и й . Фабзайцы.
К о м д и в . Можно на них посмотреть?
З а г о р с к и й . Пожалуйста.
33. Цех. Вася, Володя и Коля подготовляются к работе. Раскладывают
детали и инструмент.
Гудок.
К о л я . Сегодня две нормы.
В о л о д я . У меня и одна никогда не выходит.
К о л я . Две нормы - 200 штук!
В о л о д я . А у Васи сегодня новый метод какой-то...
К о л я . Метод, метод! Энергии нужно больше, энергии!
Г о л о с Т е р е ш к и . Возле Кольки сегодня сидеть опасно!
К о л я . Ты на меня еще злишься, Василий?
В а с я . Злюсь.
К о л я . И злись. Хотя... какое тебе дело...
В а с я . Есть дело...
34. Работа в полном разгаре. шумят станки. Видно, как быстро ходят руки
у Николая. Володя следит за ним и старается подражать. Но Володе не
везет. У него ты вырывается деталь, то вполне готовый выключатель.
Коля обращается к Васе:
- У тебя какой-то там метод, а у меня...
- Энергия, - отвечает Вася в тон.
- Ну да, энергия.
У Володи снова упала деталь. Он наклоняется поднять ее и падает с
табурета. Не прекращая работы, Коля и Вася смеются. Хохочет весь цех.
Володя подмыается с полу. Подходит Иван Павлович.
И в а н П а в л о в и ч . Чего это ты?
Г о л о с Т е р е ш к и . Это его энергия сбросила, Иван Павлович.
И в а н П а в л о в и ч . Эх ты, механик! Чего ты суетишься? Надо спокойнее.
Т е р е ш к а . Он набрал полный живот Колькиной энергии...
И в а н П а в л о в и ч . А ты молодец, Николай. Сколько у тебя уже?
К о л я . 120.
И в а н П а в л о в и ч . За полсмены! Здорово! А у тебя, Вася?
В а с я . 80.
И в а н П а в л о в и ч . Тоже неплохо, а все-таки отстал.
Мастер отошел. Работа продолжается. У Володи снова что-то упало. Коля
говорит ему:
- Брось, Володька! Все равно не справишься, у тебя кишка тонка.
35. Цех. Работа продолжается! Входят главный инженер и комдив.
К о м д и в . Здравствуйте товарищи!
Г у л г о л о с о в . Здравствуйте!
К о м д и в . Работайте, работайте!
Комдив и инженер молча наблюдают работу. К ним подходит Иван Павлович.
Комдив спрашивает:
- Эти двое работают интересно. Как их зовут?
И в а н П а в л о в и ч . Покрасивее который - Николай, а побелей - Вася.
Комдив чуть в сторону отводит инженера и Ивана Павловича.
К о м д и в . Вот странно: у Васи порядок лучше - настоящий стахановский:
пластинки слева, упоры справа. А почему Коли больше сделано?
И в а н П а в л о в и ч . Интенсивность, товарищ командир!
И в этот момент у Коли упала на пол первая деталь. Он смущенно лезет
под стол.
К о м д и в . Ах, досадно, сорвался!
Г о л о с Т е р е ш к и . У Кольки авария! Девочки, не плачьте! Унесите детей!
Комдив и инженер смеются.
И в а н П а в л о в и ч . Когда уж ты, Терешка, заплачешь, хотел бы я посмотреть.
Т е р е ш к а . Заплачу, когда замуж выйду.
36. Комдив говорит ребятам:
- Я вижу у вас стахновскую душу, стахановские приемы. И тем более
требую: давайте больше. Знаете, что такое мобилизационная готовность?
Р е б я т а . Знаем!
К о м д и в . Мобилизуйте мускулы, разум, волю. Вместе со всей страной.
Теперь нет человека, который не думал бы об обороне. Понимаете?
Р е б я т а . Понимаем, товарищ комдив!
- Сделаем!
Т е р е ш к а . Фашисты пускай не лезут!
Комдив решительно двинул вниз кулаком:
- Пускай не лезут!
37. Конец работы. Вася работает с прежней методичностью. Володя в
панике, у него все рушится. Коля тоже очень устал.
Крупным планом руки Коли. Они стараются завинтить упорчик, не попадают в
отверстие. Вместо упора пальцы ухватили шайбу. Коля со злостью бросает
шайбу, слишком энергично тычет пальцами в кучку деталей, они
разбрызгиваются по столу.
Г о л о с Т е р е ш к и . Еще есть энергия, Колька?
К о л я . Пошел ты к черту!
Т е р е ш к а . О! Еще есть!
Гудок.
И в а н П а в л о в и ч . Сколько у вас?
В а с я . 205.
И в а н П а в л о в и ч . Две нормы!
Общий шум, лица, возгласы:
- Две нормы!
- Вася?
- 205%!
38. У входа в здание. Группа ребят выходит.
Катя выбегает, спрашивает Колю:
- Сделал две нормы?
К о л я . Нет... 160%. Еще не втянулся.
К а т я . А Вася, говорят, сделал.
К о л я . Ну и целуйся со своим Васей!
Катя опешила. Выходит Терешка и кричит:
- Вот идет победитель Василий Кулешов! Мировой сборщик!
Н и н а . Две нормы! А ты, Коля?
К о л я . Нечего хвастать!
В а с я . Нечего: 1000 все равно не сделали, а теперь, говорят, нужно 2000.
В о л о д я . Разве это работа!
39. У Васи дома. Отец перед столом, заваленным чертежами. Вася стоит,
смотрит. Отец что-то считает, измеряет циркулем, думает. Напевает. Между
делом спрашивает:
- Ну... Как ваши выключатели?
В а с я . Все так же.
О т е ц . На месте? Колеса не придумал еще?
В а с я . Ничего не придумал.
О т е ц . Значит, на санях ездите?
В а с я . Угу.
О т е ц (присматриваясь к чертежу). Пло-охи ваши дела, пло-охи!
В а с я . А у тебя это что такое?
О т е ц . Шестеренки, черт бы их побрал. С этими шестеренками запутались
хуже, чем с выключателями. Какой-то дурень конструировал: пять шестеренок.
А их от силы три нужно...
В а с я . Ты уже придумал?
О т е ц . Что?
В а с я . Три шестеренки?
О т е ц . Нет еще... Ну, да это придумаем... это придумаем. Значит...
шестью шесть - 36. семью девять... Сколько семью девять?
В а с я . 63.
О т е ц . Верно. А как имя Стаханова?
В а с я . Алексей.
О т е ц . Экий народ! Все знает! Ну... и вычищайся отсюда, пойди подыши
свежим воздухом.
Вася улыбнулся, вышел.
40. Вася во дворе сидит на скамье, у садовой изгороди. Перед ним стена
дома, построенного в стиле коттеджа. Шарик играет во дворе, потом подошел
к Васе. Вася положил руку на голову Шарика, но думает о своем, о
выключателе: выключатель у него в руке.
Против Васи стена дома. три окна и край крыши. У каждого окна ласточки
строят гнезда, вьются близко, развлекают Шарика, он то и дело по-
рывается вперед. Следуя за его движением, и Вася обратил внимание на
ласточек.
У одного из гнезд копошится ласточка, ее черный резко раздвоенный хвост
хорошо выделяется на белой стене дома, острия хвоста очень четки.
Вася вдруг энергично всмотрелся в этот хвост. перевел глаза на
выключатель и снова на ласточку.
Крупным планом: пластинка выключателя с упорами и наплывом на ней
ласточкин хвост. Комбинация эта, трансформируясь, постепенно переходит в
металлическую деталь - новую пластинку, в которой упорами служат загнутые
кончики хвоста.
Вася поднялся, быстро глянул еще раз на выключатель и на ласточку.
Задумался, радостно улыбнулся.
В а с я . Шарик, знаешь что?
Шарик поднял внимательно морду.
В а с я . Шарик! Колесо можно придумать, честное слово можно! (Быстро пошел
в дом.)
41. Вася входит в комнату. Отец по-прежнему работает над своими
шестеренками. Вася достал из своего шкафчика тетрадь, карандаш, сел в
углу на стуле, начал набрасывать чертеж.
О т е ц . Что это ты встревожился?
В а с я . Так... один чертежик.
О т е ц . Один чертежик... один чертежик... один черт... (Задумался.) Один
черт - плохо!
Вася подходит к столу.
В а с я . Как твои шестеренки?
О т е ц . Все так же.
В а с я . На месте? Колеса еще не придумал?
О т е ц . Не придумал.
В а с я . Значит, на санях ездишь?
О т е ц . На санях. (Отец поднял вдруг голову.) Ага! А вы на колесах?
В а с я . А мы на колесах.
О т е ц . Да ну! Рассказывай!
Вася открывает перед ним чертеж.
42. О т е ц . Слушай - замечательно! Это - колесо! И знаешь что? Ты... как
бы это сказать... ничего себе!
43. Класс. Катя, Константин и Алеша.
К о с т я . Значит, Вася правду сказал?
К а т я . Правду.
К о с т я . А ты струсила?
К а т я . Да?
К о с т я . Чего же ты боялась?
К а т я . Стыдно было.
А л е ш а . Прогулять тебе не стыдно было?
К а т я . Тоже стыдно.
А л е ш а . Теперь мы вас взгреем!
Катя молчит.
А л е ш а . Взгреем!
К о с т я . Да... теперь... стоит ли?
А л е ш а . Стоит! И Ваське хвост накрутим... Он не видел!
44. Вечер на реке. Вася на лодке с Шариком. Навстречу лодка с Володей.
Лодки сошлись бортами.
В о л о д я . Ты на этой лодке поедешь?
В а с я . На этой.
В о л о д я . А с кем?
В а с я (смеется). С Шариком.
В о л о д я . Знаешь что, Вася, покажи мне твой метод.
В а с я . Да... это старый метод.
В о л о д я . Ничего.
В а с я . Скоро будет новый.
В о л о д я . А ты старый покажи...
45. Нина и Шура по дороге домой.
Н и н а . Ну так что - прогульщик? Зато он сегодня 217%!
Ш у р а . Герой твой Коля! Потел, потел, 217%, насилу домой пошел, а завтра
ни одного процента не будет.
Н и н а . Он завтра три нормы сделает!
Ш у р а . Ничего он не сделает. И в Арктику не поедет, вот увидишь.
46. Володя и Вася у ворот Васиного дома.
В о л о д я . Я скоро тоже булу три нормы. По твоему методу.
В а с я . Скоро будет новая конструкция.
В о л о д я . Какая?
В а с я . Я придумал.
В о л о д я . А почему ты не заявляешь?
В а с я . Хочу модель сделать.
В о л о д я . Так что? Тогда иначе работать?
В а с я . Иначе. Не нужно завинчивать упоры. Просто загнуть.
Вася чертит на песке. Потом достает из камрмана бумажку.
В а с я . Вот так.
В о л о д я . Вырезать и загнуть?
В а с я . Очень просто. Это как ласточкин хвост все равно!
В о л о д я . Как ласточкин хвост! Только.... значит, теперь опять
переучиваться...
В а с я . Ты так легко учишься. Это... все будет хорошо!
47. Костя и Вася в цехе.
В а с я . Разреши мне остаться в цехе поработать.
К о с т я . Это зачем?
В а с я . Мне нужно одну модель сделать.
К о с т я . Какую модель?
В а с я . Я придумал одну конструкцию.
К о с т я . Какая там конструкция! В цеху нельзя остваться.
Костя отошел. Вася гурстно задумался.
48. Пристань яхт-клуба. Вася прыгает с лодки на лодку, направляясь к
своей будущей. На помосте показалась Катя.
К а т я . Ты какую выбрал, Вася?
Вася поднял голову, улыбнулся.
В а с я . "Звездочку" - вон ту.
К а т я . И я выбрала... "Звездочку".
В а с я . Да... но тут одна "Звездочка".
К а т я . А мы можем... на одной поехать.
В а с я . На одной? А Коля?
К а т я . Мы можем без Коли.
В а с я . Ты потом будешь жалеть?
К а т я . Нет, не буду.
В а с я . Нет, ты не будешь жалеть, потому что... потому...
Катя улыбается застенчиво. Вася тоже неловко что-то ищет на дне лодки.
К а т я . Почему я не буду жалеть?
В а с я . Потому что... (Широко и по-своему иронически улыбнулся.) Потому
что у меня есть парус.
К а т я . Парус? Ой, как хорошо!
В а с я . Я умею с парусом.
К а т я . А я не умею.
В а с я . Я тебя научу.
К а т я . Хорошо.
В а с я . А знаешь что? Давай сейчас попробуем. Я хочу посмотреть, как ты
правишь...
49. Лодка с Катей и Васей удаляется от пристани. На помосте появился
Коля.
50. Конец работы. Все расходятся. Вася прячется за станком. Когда
никого не осталось, он выходит и быстро организует работу за слесарным
верстаком.
