ИЗ ПИСЬМА Г. С. МАКАРЕНКО
28 октября 1932
...Вот сейчас почти круглые сутки вожусь со всякими черными
пустяками: столовая, спальни, вешалка, обувь, подготовка к
юбилеям, стенгазета, журнал, кружок, целый день в мелочах... А с
книгой? Когда я ее пишу, у меня голова лопается от обилия мысли,
от материала, страшно для всех нужного, но на это я могу
истратить только полчаса в день...
КОММУНАРУ ШВАРЦУ
10 сентября 1933
Милый Шварц!
Здесь обьявлено, что прием в геолого-разведочный институт
будет сейчас. Прием заявлений до 20-го. Начало занятий - 1-го,
но: "студенты общежитием не обеспечиваются". Вообще об этом
институте в Москве говорят плохо. Раз нет общежития, не стоит и
связываться. Я тебе советую не терять времени и поступать на
геологический факультет Харьковского университета. Нужно там
поучиться годик-другой, и потом уже перевестись в Москву, к тому
времени многое прояснится.
Придется только делать тебе новые документы. Я твои "затырил"
дома, был уверен, что пригодятся только к марту. Без меня их там
никто не найдет. Ты от моего имени попроси Добродицкого#1, он
все сделает.
Будь здоров.
Передай привет всем пацанам и девчатам, Дидоренко#2, Теперу,
Кононенко#3, педагогам.
А. С. Макаренко
Москва, 19
Моховая, 14, кв. 2.
Г. М. Васильеву, для А. С.
С. А. КАЛАБАЛИНУ
11 июля 1934
Харьков
Дорогой Семен!
Читаю твое письмо несколько раз и прямо не могу поверить
страшной его трагичности. Выходит так, что все эти научные
шарлатаны не только губят нашу работу, но и физически уничтожают
наши семьи#1. И ни за что не отвечают. Вот они убили твоего сына
и продолжают дальше самым паскудным образом ломаться перед
страной. И тронуть их нельзя, потому что на них научное табу,
наложенное каким-то идиотским набором предрассудков.
Я страшно хочу с тобою побыть, еще больше хочу работать с
тобой вместе. Здесь, на Украине, затеялось было одно дело,
которое сначала показалось мне солидным и возможным. Меня даже
выбрали в члены Комитета Совнаркома УССР по организации новых
детских коммун на 12000 человек. (Я предлагал одну коммуну на
берегу Днепра на все 12000.) Но Совнарком уехал в Киев, и все
это дело расстроилось. Я, впрочем, думаю, что оно еще всплывет,
так как беспризорных "до биса".
1 августа везу коммуну в лагерь в Одессу. Будем там до 15
сентября.
Не приедешь ли туда? Приезжай хоть на все время. К тому времени,
может быть, что-нибудь прояснится на нашем горизонте.
Коммуну им. Ф. Э. Дзержинского все равно буду бросать. На нее
уже набежала толпа тех самых охотников "задирать ножку на
жеребчика", о которых ты писал недавно.
В самом деле, приезжай в Одессу. там среди ребят, у моря,
приглушишь свое горе.
Очень благодарю тебя, что написал. Напиши, как ты решаешь. Во
всяком случае, если переменишь адрес, обязательно сообщи.
Привет Гале и от Гали#2.
Твой А.
Е. З. ЮРЧЕНКО
(до 28 декабря 1934 г.)
Елена Захаровна!
Очень прошу Вас взять на себя заботу о костюмах для кружка
им. Балицкого. Всем нужно дать парусовки, их должны хорошо
выстирать и отгладить. Они не должны быть узки.
Мальчикам - трусики. Надо, чтобы они были по возможности
новые и по росту. Девочкам - синенькие юбочки. У них, кажется,
есть.
На ноги голубые или синие носки и новые балетки.
Может быть, у Дидоренко есть тюбетейки?
Во всяком случае он обещал поддержку.
Все это должно быть приготовлено к вечеру 28 - к генеральной
репетиции.
Кроме этого у меня будут к Вам еще две-три просьбы - потом
поговорим.
А. Макаренко
Н. В. ПЕТРОВУ
27 февраля 1935
Дорогой Николай Васильевич!
Почему это так печально вышло, что мы с Вами не повидались и
не поговорили? Честное коммунарское слово, это Вы виноваты.
очень хочу надеяться, что после марта мы наверстаем утерянное,
если с Вашей стороны все будет в порядке. Возможность
дальнейшего Вашего охлаждения (на севере) меня прямо пугает.
Моя пьеса? Стоит ли о ней говорить? Много в ней слов. Честное
слово, я очень хорошо знаю, что все эти "кольца" не стоят того,
чтобы Вы особенно о них думали#1.
Спасибо за книжку, очень спасибо#2.
Весь Ваш А. Макаренко
Е. НЕВЕЧЕРЕ
18 марта 1935
Одесса
Спасибо, Лена, за письмо.
Конечно, мы поговорим о разных делах и все поправим, как
следует. Самое главное: духом не падать - и смотреть вперед
весело. Я считаю, что у тебя много способностей и энергии,
значит, ты должна быть счастливым человеком. Надо только срочно
выправить кое-какие детали, правда?
Пока.
Будь здорова.
А. Макаренко
Е. М. КОРОСТЫЛЕВОЙ
13 мая 1935
Харьков
Уважаемая тов. Коростылева!
Простите за надоедание. Если Вам не трудно, сообщите, почему
до сих пор нет 5-го альманаха.
Разумеется, если он выходит в ближайшие дни, не затрудняйте
себя ответом.
Привет.
А. Макаренко
Е. М. КОРОСТЫЛЕВОЙ
28 сентября 1935
Киев
ул. Леонтовича, 6, кв. 21
Многоуважаемая Елена Марковна!
Немножко опоздал, но ничего нельзя было поделать, слишком
загружен. третью часть выслал сегодня авиапочтой. Второй
экземпляр послал Алексею Максимовичу.
Боюсь, опять будете резать. Честное слово, не знаю, что можно
сократить, я и так выбросил три четверти материала. В письме к
А. М. я указываю для сокращения две главы: "У подошвы Олимпа" и
"Помогите мальчику", потому что изьятие этих глав меньше всего
будет нарушать цельность сюжета.
В глубине души я думаю, что для третьей части можно было бы
сделать даже исключение - все равно последний мой грех перед
Вами.
Числа 6-12 я буду в Москве. Надеюсь, тогда Вы мне скажете, в
какую книжку идет "ПП" и какую ампутацию над нею организовала
Ваша редакция.
Спасибо за 6-й альманах.
Привет.
А. Макаренко
ИЗ ПИСЬМА К. С. КОНОНЕНКО
(сентябрь - октябрь 1935)
...Поэма, собственно говоря, говорит о том, что невзирая на
никчемность теории, делались педагогические дела. Какими же
силами? Силами самого воздуха нашего общества. В этом весь пафос
поэмы. Ибо что такое педагогическая теория? Это формулировка
стремления, напряжений, принципов и взглядов, которые существуют
в обществе в области требований к личности. (Проблемы морали,
личности и коллектива и прочее.) Та теория, с которой я боролся
и теперь борюсь, есть теория чуждого нам общества, а новой
теории нет#1. Но все же, несмотря на то что ее нет, требования
общества действуют и создают практику через голову теории...
К. С. КОНОНЕНКО
3 октября 1935, Киев
Насилу вырвался, чтобы написать тебе. Только на днях кончил
третью часть и отправил горькому. Еще заканчиваю перепечатывание
для отдельного издания#1. Получилось... черт его знает? Люди
хвалят, а у меня, конечно, впечатлегние всякое. Есть листы
среднещипательные, как будто благополучно разрешена известная
тебе проблема финала.
11-го выезжаю в Москву, отпускают меня с трудом, и вообще
меня здесь используют больше по писанию разных докладов#2, а
этого дела хватает на каждый день.
Еще не знаю, как пойдет третья часть, так много разных
ехидных вылазок и против Наркомпроса#3, и даже против финотдела,
который у меня получил прозвище Кащея Бессмертного. Но во всяком
случае у меня поэма свалилась с плеч. Теперь ощущаю некоторую
пустоту, абсолютно не знаю, о чем буду писать дальше.
Галя настойчиво советует писать "Книгу о мальчиках", где, по
ее мнению, нужно выложить всю мою педагогическую философию, но
обязательно в художественной форме, сопровождая все сравнениями,
сентенциями, лирическими отступлениями и т. д.. Я еще не
продумал это предложение и даже не представляю себе, что это
может быть. Может быть, это и хорошо, но все-таки хочется
попробовать силы на художественном вымысле. Я уверен, что в
таком вымысле найду для себя совершенно невиданный
мною простор. Ты себе представить не можешь, как меня связывала
эта самая "художественная правда", а лучшие листы в поэме - это
как раз те, которые от начала до конца вымышлены#4.
По этому вопросу мне дозарезу нужно поговорить с тобой. Я уже
по опыту знаю, что значит разговор с тобой. Финал третьей части
целиком обязан нашей с тобой беседе на диване в твоей столовой.
Но вот беда: не знаю, когда буду в Харькове. Из Москвы я
возвращусь 15 октября. Кто знает, смогу ли я побывать в Харькове
до конца октября? В таком случае совершенно надежными остаются
только праздники 5-7 ноября.
Вернулись ли твои из Крыма? Как их здоровье? Как теперь
получается с учебным годом Олега#5? Наверное, он...#6? Пиши.
Галя прихварывает. Это не мешает ей посылать всем Вам горячий
привет и такие же горячие поцелуи.
Будь весел.
Твой А.
К. И Е. КОНОНЕНКО
22 октября 1935
Киев
Дорогий и равноапостольные!
Константин и Елена!
Что это Вас совсем не слышно? Притаились там на харьковских
хатах и помалкиваете. Я по Вас соскучился, как собака, а моя
поездка в Харьков все откладывается и откладывается. Сейчас
говорят, что я поеду в Харьков 26-20 октября, а я этому не верю.
В этом самом ОТК меня используют исключительно как писателя -
пишу целыми днямим доклады, обзоры, сводки. До того дописался,
что хочу уже составлять "Памятку докладчикам". Между прочим, я
пришел к глубокому убеждению, что докладов этих никто не читает,
что вообще они никому не нужны. И поэтому я, как "апурсовский"
щенок перед граммофоном, начинаю психовать: мне необходимо
понять, для чего меня заставляют писать доклады.
Был в Москве, Горького не видел, он в Крыму. Но мою третью
часть успели уже ему послать и получить от него обратно. Горький
прислал мне письмо, в котором пишет, что третья часть лучше
первых двух, что многое его волновало и так далее. Уговаривает
меня писать о чекистах#1. Посмотрим.
Вчера получил письмо от своего редактора. Он сообщает, что
рукопись третьей части затребовали в "Правду". Для чего? В 10-м
номере "Красной нови" напечатана очень хвалебная статья
Колбановского#2? Но мне не нравится. Костина статья гораздо
глубже#3.
Я так думаю, что скоро меня перестанут хвалить и начнут
ругать, в особенности за третью часть, в которой много
всякого перца.
Я настолько в этом уверен, что не буду даже удивлен какому
угодно неожиданному грому, готов оказать самую улыбчивую
встречу. Еще в Москве собираются организовать какую-то страшную
дискуссию с моим участием#4. Не думаю, что это будет приятная
вещь... Без дискуссии было бы лучше.
Сегодня приступил к роману#5. Пока что дело находится в
стадии организации материала. Тема намечается, сюжет еще темен.
Не дает мне покоя тема "Дураки". Запросил "Отдел газетных
вырезок" в Москве, могут ли они прислать мне вырезки о дураках.
Думал, что "Вырезки" обидятся, но представьте себе, они ответили
с полной готовностью и только спрашивают: "Какого типа дураки
Вас интересуют?" Написал им, какой нужен тип, и скоро я стану
владельцем интересной коллекции.
Все-таки я приеду, черт возьми, в Харьков и поговорим с Вами
аж до обалдения. Об этом мечтаю как о празднике. Мечтаю и все!
Восхищен решением Олега догнать и перегнать - это класс! Это в
нашем стиле, черт его дери!
Галя Вас целует, она толстеет и занимается сейчас парижскими
модами.
Будьте веселы и здоровы.
Ваш А.
Е. М. КОРОСТЫЛЕВОЙ
16 ноября 1935
Дорогая Елена Марковна!
Ваша записка написана 14-го, я сдаю гранки на почту 16-го.
скорее ничего в свете быть не может.
В этой части я показываю образцы покорности, почти физически
чувствую, как в моей душе появляются какие-то новые элементы, не
то ангела, не то агнца (если говорить торжественно).
Вообще, все на свете прекрасно, и прекраснее всего редакция
альманаха "Год XVIII"!
Крепко жму руку.
А. Макаренко
К. С. КОНОНЕНКО
24 ноября 1935
Киев
Милый Константин!
Каждый день собираюсь тебе написать, но письмо к тебе
представляется таким канительным делом, что все кажется,
будто времени мало. Даже и сейчас у меня такое настроение: я
пишу записку под свежим впечат-
лением твоего письма, а письмо настоящее напишу в свободное
время - сейчас ухожу.
Что касается Москвы, то вопрос считается решенным. Галя - за
дачу с теми самыми условиями, что я называл: не при железной
дороге, а на автобусной или трамвайной линии. То, что ты едешь в
начале января, очень хорошо, ибо мы с 15 января в Москве в
отпуске. наверное, так и выйдет, что в Москве встретимся, и я
буду смотреть, как ты действуешь.
Очень важное дело - твоя возвратившаяся рукопись#1. Я смотрю
гораздо оптимистичнее тебя. Считаю, что сделана была работа
все-таки наскоро, замечания их, разумеется, правильны. Но
начинать новую работу было бы ошибкой. Именно по этой первой
работе, где тебя уже немного поправили, надо продолжать. Что
нужно сделать? Прежде всего переделать план, теперь все-таки не
модно делать критическую работу по отдельным частям. План должен
быть оригинальным, а не формальным. Например, о недостатках не
нужно писать в отдельной главе, а попутно на общем транспаранте
развития определенной мысли-темы.
Я думаю, что план должен быть построен по линии логического
(тематического) сечения самой поэмы. В таком случае лучше
вяжется язык. К примеру: становление коллектива, жизнь
коллектива, его борьба, его победа, поражение. либо: бессилие и
дерзание одного человека, его рост вместе с коллективом, его
победа вместе с коллективом. Или какой угодно другой план, но
только органический. Уже по этому плану строить нужно логику
критических тем и твоих собственных литературных и
педагогических утверждений.
Только считаю, что писать нужно совсем новый текст, а старым
пользоваться как материалом.
Очень жаль бросить сделанную работу и начинать новую, это
было бы просто слишком неэкономно. Ты хорошо знаешь книгу,
хорошо знаешь среду, описанную в книге, ты здесь не будешь
дилетантом. О каждом другом авторе написать капитальную работу
очень трудно - нужно говорить не только о данном произведении,
но и обо всем писательском пути, нужно взять критическую
литературу о нем. Это очень большой план, и в Харькве он
невыполним.
Пиши о поэме. Прочитай и проведи общую линию по таким книгам,
как "Республика Шкид", "Утро", "Правонарушители", есть ли
кое-что общее, обязательно пересмотри все последние
постановления о школе, и в особенности постановление ЦУ о
ликвидации беспризорности от 1 июня#2. Конечно, перечитай все
критические статьи о поэме ("Красная новь", "Новый мир",
"Литературный критик"), все десятые книги.
Думаю, что рукопись послать нужно все-таки в альманах. были
бы в Москве, все это было бы проще и замечательнее, честное
слово.
Я тебе еще напишу подробнее. В Харькове буду, вероятно, в
декабре, я про то, кто его знает.
Очень много работаю над романом. Затевается настоящая "Война
и мир". Ты, конечно, будешь играть роль Наполеона.
Целую ручку Лене, Олега в сахарные уста.
Галя всех целует.
Будь весел.
Твой А.
Е. М. КОРОСТЫЛЕВОЙ
26 ноября 1935, Киев
Милая, дорогая Елена Марковна!
Не умею рассказать, как я тронут Вашим вниманием. для
провинциала это дело вообще непривычное.
Статьи все похвальнее, но хором все защищают педагогику, вот
беда! Что же теперь будет после выхода 8-го альманаха? Ужас, что
такое! У меня такое состояние, как будто я бросил бомбу и
возвратить ее уже невозможно. Что делать?
Впрочем, ничего. Иногда у меня уже начинает преобладать
спортивный интерес: а ну, что будет?
Когда меня все начнут бить, я приду к Вам... хохотать. Ваша
редакция разрешит мне воспользоваться ее уютом?
Страшно Вам благодарен! Страшно!
Привет!
Салют.
А. Макаренко
Е. М. КОРОСТЫЛЕВОЙ
3 декабря 1935, Киев
Дорогая Елена Марковна!
Здесь в "Держлiтвидавi" собираются выпустить третью часть на
рiднiй мовi. Но они ужасно напуганы главой "У подошвы Олимпа",
прямо дрожат и требуют: "выкпеслиты"#2.
Между прочим, они указывают, что Шульгин#3 жив и даже состоит
в партии. Конечно, Шульгин не контрреволюционер, может быть, не
стоит его обижать? Как Вы думаете?
Может быть, можно вычеркнуть его фамилию, оставить просто
"...сидел такой теоретик" - и все... Он-то себя узнает, но
другие, может, и не догадаются. Как Вы думаете?
Как идут дела? Альманах в самом деле выйдет в декабре? А
когда? Ей-богу, боюсь, а тут еще украинцы меня наперчили. Вот
связался я с этой педагогикой!
В Киеве издается такой журнал: "Советская литература" на
русском языке. Они давно ко мне пристают: "Дай одну главу". Я не
знаю, как это будет с моральной точки зрения. Они уверяют, что
это похвально даже, и в особенности, если будет указание, что
третья часть печатается там-то. Черкните мне два слова, и я им
дам первую главу - все равно.
Привет.
А. Макаренко
Вас, вероятно, уже называют "Год XIX"?
Е. М. КОРОСТЫЛЕВОЙ
10 декабря 1935, Киев
Дорогая Елена Марковна!
Как всякий провинциал, я боюсь телеграмм, а срочные -
вызывают у меня повышение Т.
Ваша телеграмма:
"Правку внесем кусоу печатать можно
ссылкой альманах телеграфьте как расшиф-
ровать полностью пойдет".
Вероятно, под влиянием испуга я долго был уверен, что если я
что-то расшифрую, то третья часть в альманахе пойдет полностью,
если не расшифрую, Вы из нее сделаете отбивную. А что именно
расшифровать, очевидно, было в письме Вашем, которое
задержалось. Но до сегодня письма никакого нет, испуг мой
"потроху" проходит, и я начинаю догадываться, что расшифровать
нужно слова "полностью пойдет", от которых в телеграмме
отвалились кавычки. Так? Если так, что легче. Я могу
расшифровать и вообще готов отвечать на любую викторину, которую
находит нужным предложить мне родненькая редакция.
"Полностью пойдет" в буквальном значении встречается очень
редко, вообще может иметь отношение только к "человекам",
обладающим протезами. Например, если человек сидел, а потом
пошел, но забыл на столе искуственный глаз, про него уже нельзя
сказать "полностью пошел". Или ногу. Хотя без ноги - он черта с
два пойдет.
В переносном значении выражение "полностью пойдет" тоже
встречается редко, в практике редакций, наверно, никогда не
встречается, правда?
Все-таки я должен расшифровать это выражение?
Что во всем этом деле учавствует нечистая сила, не
сомневаюсь. Когда-нибудь вся эта таинственная история выяснится.
Уже декабрь. Уже 10 декабря. Вы писали, что альманах выйдет в
декабре. Наверное, 31 декабря, правда? Или 38 декабря? Подобные
случаи бывали в моей производственной жизни. Я сам видел, как
один завод добился-таки выполнения месячного плана 31 июня, и
только через два дня поняли, что они заехали в чужой месяц.
Простите болтовню, бывает.
Привет.
А. Макаренко
Вы уже переделали вывеску на "Год XIX" или еще не переделали?
Боже, что это за редакция!
С. А. КАЛАБАЛИНУ
30 декабря 1935
Дорогой Семен!
Прими Мохарева как можно лучше. Он хороший работник.
Сегодня Цымбульский#1 (он в Киеве) получил телеграмму о
побеге к тебе целой кучи командиров. Ахматов#2 лютует. Если ты
их сманил целой кучей, нехорошо. Надо было это делать умнее,
нельзя же хватать всех, весь совет, что это такое?
Как там дела в Виннице? Завтра, послезавтра начнут прибывать
ребята. Советую делать небольшие бригады и не особенно
увлекаться выборностью бригадиров.
Пиши.
Деньги твои получу завтра. Куда их выслать? Семья уже с
тобой? Как ты устроился? Привет твоим.
Целую.
А. Макаренко
Е. М. КОРОСТЫЛЕВОЙ
11 января 1936, Киев
Дорогая Елена Марковна!
Спасибо огромное и самое искренне за журнал. Видите, как
меня защищают, даже неловко. С какой стати люди переживают?
Богачер жалко. Зачем так обижать человека, ну, написал и
написал, надо же что-нибудь написать.
Вы ни слова не пишете о 8-м альманахе, неужели он и в январе
не выйдет? У меня такое нетерпение: страшно интересно, как меня
будут крыть.
Во всяком случае авторских экземпляров мне не высылайте, мне
приятнее получить их из Ваших рук. С 25-го я в Москве. Ух, и
люблю же Москву!
Спасибо за пожелание. Книгу напишу, только она будет еще
хуже, чем поэма.
А кто такой Колбановский#1?
Будьте радостны.
Жинка моя очень тронута Вашим вниманием, благодарит и
кланяется низким поклоном.
А. Макаренко
В. Г. ЗАЙЦЕВУ
14 марта 1936, Киев
Дорогой Зайцев!
Я тоже очень жалею, что не успел поговорить с тобой. А в
общем скажу: у тебя есть талант, и немаленький, очень много
хороших стихов, которые трогают, и волнуют, и, наконец, просто
нравятся. К сожалению, рядом с прекрасными строчками и между
ними встречаются слабые, производящие впечатление каких-то
временных, поставленных только для того, чтобы обозначить место,
может быть, с расчетом потом заменить другими, да так и
оставшихся. Это нехорошо не только потому, что рябит
впечатление, но главным образом потому, что разрушает стиль и
целостность впечатления.
Видно по всему, что над рифмой ты работаешь больше, чем над
ритмом, еще меньше работаешь над образом и совсем мало над
тематической стороной стихотворения. В лирике особенно важно
добиваться ритмики мыслей и чувств, а не только слова. Я жалею,
что не взял с собою твою тетрадь, побоялся без твоего
разрешения. Но это можно исправить. Давай договоримся. Пришли
мне лучшее из твоих последних произведений или новое, я тебе
отвечу подробным разбором, в этом деле я кое-что понимаю.
Уверен, что помогу тебе. Так будем делать и дальше.
Вашего материала здесь не нашел, говорят, что он и не
получался. Что это значит? Поищу еще.
Пиши и присылай, буду очень рад.
Привет всем представителям искусства в коммуне, и особенно
Працану, Мельнику, Ройтенбергу, Нине Слисенко, всем девчатам IV
курса#1, и Федоренку, и Чевелию и всем, всем.
А. Макаренко
Е. М. КОРОСТЫЛЕВОЙ
18 марта 1936, Киев
Дорогая Елена Марковна!
Мой телеграфный демарш 9 марта принес мне одно разочарование:
вы ответили поистине дипломатической и немного женской уверткой
- "Скоро номер вышлем". Принимая во внимание, что термин "скоро"
на языке миленького моего альманаха обозначает "неизвестно
когда" нужно признать, что на мою телеграмму Вы просто не
ответили.
Кроме того, в Вашей телеграмме вообще не содержалось ответа
на мой вопрос. Я спрашивал, не когда я получу книгу, а когда она
выйдет в свет. Меня этот последний вопрос интересует гораздо
больше, чем всякие "шкурные" соображения. Как ни приятно держать
в руках альманах, выходящий под Вашей редакцией, но в данном
случае эта приятность отступает перед
другой: знать, что моя третья часть, наконец, вышла. Гослитиздат
еженедельно пугает меня очень скорым выходом отдельного
издания#1. И сегодня я получил письмо, в котором содержится
некоторое даже раздражение: где же Ваш альманах? А что я могу
ответить, ежели альманах "скоро" выходил еще в декабре?
Я им так и написал, что альманах может выйти и в марте, а
может быть, и в начале апреля, но нет никаких препятствий и к
тому, что он выйдет в конце июня, ибо "декабрь" может
продолжаться чрезвыйчайно долго, до чего, можно сказать,
устойчивый месяц.
Елена Марковна, без шуток, напишите все-таки, когда он
выйдет, только, пожалуйста, серьезно.
В чем дело? Ведь, когда я был в Москве, все говорили, даже
люди технически образованные, что он выйдет между 20 и 25
февраля.
Еще раз уверяю Вас, что меня больше всего смущает очень
неприятный "нагон" отдельного издания. Я снова пишу туда, и
кланяюсь низко, и прошу: "задержите как-нибудь".
Я живу нормально: разьезжаю по Украине и болею гриппом.
Это не мешает мне писать роман для альманаха (в отдельное
издание не дам, пока альманах не выйдет в каком-нибудь декабре).
Роман, честное слово, получается хороший, дамы будут плакать,
так что Вы не бойтесь.
Кроме того, пишу учебник русской истории на конкурс ЦК#2.
Пишу из одного озорства, страшно интересно похулиганить, хочется
доказать, что учебник истории, в сущности, пустяковое дело и
поэтому нашим ученым очень стыдно. Если они и на конкурс не
откликнутся, честное слово, вырву у них премию и пропью против
окон исторического факультета.
Из Москвы уехал неожиданно: заболела жинка, простите, что не
зашел к Вам проститься. К тому же я был напуган во время одного
из моих визитов Вашим "захлопотанным" выражением лица. Человек я
искони пугливый и застенчивый.
Засим желаю Вам здоровья и благополучия. Передайте привет
9-му и 10-му номерам альманаха.
Пожалуйста, ответьте. Вы не должны на меня сердиться за
назойливость, примите во внимание, в какое время живем: теперь
за нашего брата взялись. Я только и жду, что вот-вот будет
напечатано: "Так называемая "Педагогическая поэма" представляет
собой набор самых посредственных фраз, вовсе она не
педагогическая и ничуть не поэма, поэтому..."
Это должно случиться именно после третьей части. А поэтому,
чем скорее, тем лучше. Но почему Вы так волыните?
Извините за выражение.
Крепко приветствую А. Макаренко
Е. М. КОРОСТЫЛЕВОЙ
28 марта 1936, Киев
Дорогая Елена Марковна!
Спасибо огромное за внимание - 8-й номер, "сигнальный",
получил. Глубоко верю тому, что через 8 дней в публику поступит
весь тираж. По-прежнему выход этой книги меня очень волнует, в
то время когда к выходу первых двух я относился почти
хладнокровно.
Волнение, впрочем, не писательское, а педагогическое.
Чувствую некоторую неудовлетворенность: не так сказано, как
нужно было сказать, нужно было сказать некоторые вещи как-то
иначе, во всяком случае нельзя было ограничиваться одной
злостью. По-прежнему я убежден в какой-то своей глубочайшей
правоте, и поэтому досадно, что отстаивать ее не умею.
Кроме того, меня смущает еще одно обстоятельство: книга
получилась почему-то грустная, несмотря на "высокий" тон, по
Вашему выражению, заключительного эпилога. Не только грустно, и
даже трагически-грустно. А на самом деле я этого не хотел, и я
вовсе не грустил о чем.
Ну, ничего. Есть и оправдание: нельзя такие книги писать в
толпе, по полстрочки между разными делами, разговорами и
нервами, на краю столов и на улице во время парада.
Во всяком случае дело теперь кончено, остается получить
заслуженное. А разве это главное?
Главное все-таки в том, что сказана моя маленькая, но
необходимая правда. Кому-нибудь пригодится. За это я страшно
благодарен альманаху и Вам. Знаете, в присланной Вами книжке
милее всего не "Педагогическая поэма", а переплет, титул,
привычный вид, печать. Альманах Ваш замечательно симпатичный.
И Вы страшно симпатичны, имейте это в виду. Я когда-нибудь
подробнее расскажу, впрочем, не сумею рассказать, а опишу в
книге. если что-нибудь дополню воображением - не опасно.
Простите за карандаш. У нас "запарка", работаем день и ночь.
Спасибо.
Ваш А. Макаренко
Б. Ф. РЫБЧЕНКОВУ
18 марта 1936, Киев
Уважаемый Борис Федорович!
По Вашему письму я запросил т. Ковнатор, но вразумительного
ответа не получил. К сожалению, хорошо разбираюсь только в
поведении и поступках беспризорных, правонарушителей и "трудных"
детей... Поведение нормальных людей и вообще деятелей
издательства с трудом поддается моему анализу. Какие возможности
заключены в их психике и можно ли ожидать их исправления,
сказать не могу.
Вообще понимаю немного. Я сам никого за язык не тянул и не
добивался ничего. Меня пригласили в кабинет к лупполу и
наговорили мне всяких хороших вещей. При мне было отдано
распоряжение заключить с Вами договор.
Очень неприятно, что так все случилось, я, к счастью, во всей
этой истории был стороной пассивной. Лично я считаю всю затею с
"золотой серией" исчерпанной, о чем написал Пахили Ароновне.
Честное слово, я так мало потрясен достоинствами своей книги,
что меня все это нисколько не огорчает. Досадно только, что Вас
буквально втянули в легкомысленную эту игру.
Вы сильно не огорчайтесь. Справедливость всегда
восторжествует, я в этом уверен.
А то, что мы близко познакомились с неожиданными для нас
типами поведения человека, тоже нплохо. В нашей опытности
кое-что прибавилось.
Желаю Вам всего хорошего.
А. Макаренко
Е. М. КОРОСТЫЛЕВОЙ
20 июля 1936, Киев
Дорогая Елена Марковна!
Только сегодня посылаю Вам статью о Горьком. А вчера получил
Вашу дивную телеграмму. Опоздал потому, что служба не дает
работать, есть некоторые осложнения, которые отнимают и день и
вечер, а иногда и ночь. Но все-таки посылаю.
Что получилось, судите сами: написано искренно. Это штука,
как Вы знаете, заменяет у меня талант, а вообще получилось,
кажется, средне. Писатель я все-таки "так себе". Ну и пусть.
Даже на даче редко бываю, некогда. Что это за жизнь?
А почему Вы о даче молчите? Как оно будет?
Недалеко от нашей комнаты есть свободная комната "у одной
женщины". Просит за сезон 200 рублей. Разумеется, Вы имеете
право жить меньше сезона, например один месяц. "Женщина"
согласна готовить пищу, конечно, за Ваш счет.
Я чего боюсь? Ведь это дело трудное.
Пока мы будем думать, "женщина" возьмет и отдаст свою комнату
какому-нибудь лицу, менее достойному, чем мы с Вами, но ведь в
таком случае ничего не поделаешь.
А Вы ничего не пишете про это. И телеграмму даете только о
редакционных делах. Надо расширять горизонты!
За статью о горьком не злитесь. Честное слово, я не виноват.
А почему в телеграмме Вы написали: "Не сердитесь за
телеграмму"? Как я могу на Вас сердиться? Это было бы изуверское
хамство с моей стороны!
Просто Вы были в хорошем настроении, правда!
Привет. Пишите же.
Ваш А. Макаренко
"Книгу для родителей" напишу в срок.
Честное слово.
А. М.
Вы получили договор?
ИЗ ПИСЬМА Г. С. МАКАРЕНКО
30 июля 1936
...27, 28, 29-го провел здесь три собрания читателей,
посвященных "Педагогической поэме". Читатели поразили меня сверх
всякой меры... Об их выступлениях рассказать даже невозможно.
Очень многие кончали слезами, некоторые от слез не могли
кончить. Особенно поразил меня один больной наборщик... Он
насилу говорил. Но главное - все услышали: "Я не могу жить,
несколько раз я хотел умереть, в такие минуты я беру и читаю
"Педагогическую поэму"...
Н. В. ПЕТРОВУ
Киев, 9 декабря 1936
Дорогой Николай Васильевич!
Письмо Ваше получил давно, но заболел, конечно, гриппом в
самой резкой форме и поэтому не отвечал. Но это ничего - важно,
что страшно хочу Вас видеть, а апппетит на Вас тем более
увеличивается, это, наверное, скоро увижу. Только страшно боюсь,
что не застану Вас в Ленинграде, тогда умру от обиды.
На 14-е назначен в Ленинграде диспут о моей книге в СП#1. Вы
только не бойтесь, я на диспут насильно Вас не потащу, но, если
Вы будете, страшно буду Вам благодарен.
Думаю, что найду Вас еще 13-го вечером.
Тогда о многом побалакаем, Ваши дела меня страшно интересуют,
да и вообще дела ленинградские.
Мой сценарий засох на 4-х частях - все-таки две трети
сделано, но конец отложил, успею, да и давать некому, здешним
портачам не хочу#2. А кстати, занялся "Книгой для родителей"
(для Вашего брата). Начало уже послал в Москву - получил оттуда
ответ, что это будет "великая народная книга". Начинаю уже
задаваться!
А все же писать не дают. Завидую Вам - Вы всегда умеете найти
время для литературы.
Все же надеюсь: через 10-20 дней меня отсюда выпустят, тогда
буду целыми днями писать, только иногда отрываться для
поездок к Вам в гости.
С переездом в Москву дело затянулось - не готова квартира.
Галя Вас целует#3. Я тоже.
Значит, до 13-го - 14-го.
Ваш Макаренко
Леонтовича, 6, кв. 21.
Н. В. ПЕТРОВУ
Киев, 22 декабря 1936
Дорогой Николай Васильевич!
Не нравится тебе скоропись XVII века - пожалуйста, читай
ундервудовскую тоску, сразу видно твои бюрократические замашки.
Что касается гриппа, тоже заедаешься напарсно, мне что если
хочешь, буду писать тебе в случае надобности при какой угодно
температуре, за последствия конечно, не отвечаю.
То же самое и насчет называния меня покойником: большей
свежести никогда от тебя и не ожидал. Я ействительно умирал от
разлуки, а ты никогда от тебя и не ожидал. Я действительно
умирал от разлуки, а ты ничего лучшего не придумал, как проявить
свою определенную черствость. Я это запомню и больше нежных
писем писать тебе не буду. Разве Театралов, пожалуйста, ему все
равно!
Твое письмо, переполненное грубостями, в фактическом
отношении очень страдает. Когда у человека истекает злоба, а ему
трудно касаться разных фактов. Вот например: что случилось с
харьковским театром? Почему они вдруг все разбежались, а
некоторые добежали даже до Ленинграда? Посыпали их каким
порошком, что ли? Или Гальперин и Театралов пошлт вместо
порошка? Ты ничего подробно не написал. Никаких подробностей у
тебя не встречается.
То же самое: Крамов, какая степень отравления не написано.
Что касается, например, Людмилы, во-первых, и без тебя знаю
степень отравления, а во-вторых, она и сама расскажет, ибо по
опыту знаю, что она врать не то что не любит, а просто не умеет.
Ну а все-таки Крамов? Почему он в Москве, да еще с Театраловым?
И дальше, что же теперь будет с театром? Пожалуй его можно будет
употребить вместо крематория, который в Харькове строится десять
лет и никак не построится? А теперь будет хорошо: пойди в театр
- и через десять минут все кончено, получите вашего родственника
без нарушения целости покровов. От скуки, конечно!
Милые мои актеры! Что же это такое? До чего может дойти
искусство, если такой живой коллектив может так быстро и
некрасиво опаскудиться, попасть под высокую руку Театралова.
Черт знает что! До чего великолепен в таком случае и дочего
лучезарен был Радин! А ты, дорогой Николай Васильевич, после
этого не плачешь и не посыпаешь лысину всякими от-
бросами, а зубоскалишь по адресу твоего лучшего друга и
поклонника. До чего ты тоже опустился...
А где твой стыд, слабые признаки которого изредка можно было
наблюдать в Харькове. Ты нахально удрал из Ленинграда и на нашел
лучшего оправдания, как сослаться на профсоюз. В сравнении с
этим мой грипп, честное слово, образец благородства. Я
действительно страдал в вашем паршивом Питере - каменная
лоханка, в которой плавает несколько грязных бумажек и перья из
императорского орла. Окраины еще так сяк, а центр - ужас. Там
могут жить только меланхолики, как ты можешь любить эту бурду?
Ну, бог с тобой, люби.
Только теперь мы с тобой не скоро увидимся, профсоюзник. А
вот, если Людмила завернет в Киев, будет страшно хорошо. Она всю
правду расскажет и про театр, и про Театралова, и про этот самый
профсоюз. А что наши все склочники, так это признак великого
подьема искусства, так вам и надо. По-нашему это называется
"зашились". А все потому, что Киршона боитесь и Афиногенова.
Людмила!
Когда же вы приедете?
Почему написалоа под влиянием этого Талейрана так
невразумительно и противоречиво? Приезжайте скорее, а то в Киеве
нас не застнете: в Москву, в Москву! Уже я стащил с себя
последнюю шкуру и отдал в жилстройкоп, уже и шкафы запакованы,
уже все готово ехать. Приезжайте скорее!
Привет и поцелуй без различия пола и возраста, значит, и
Николаю попадет.
А только жену мою зовут не Астафьевна, и не Остафьевна, и не
Ефстафьевна, а Стахиевна. Господи, какие теперь пошли режиссеры!
Целую и, ей-богу, соскучился.
Напиши хоть, когда будешь в Москве. Можно остановиться у
меня: дам тебе водки и поведу в Третьяковку, очень полезно будет
для твоего развития! И для твоей безнравственности.
Крамов очень поседел?
Николай! Ты скажи прямо, может, написать для тебя пьесу? Так
ты скажи прямо, на какую тебе нужно тему!
А почему не написали про Янкевского? Он жив?
Господи, боже мой! Как я был огорчен, что у меня не было
адреса Татьяны Викторовны! Это все, что у меня осталось от
Харьковского театра, ибо... те далече, а тех... Мазепа украл или
как там у Пушкина?
Вот письмо так письмо! Приписок сколько!
И при этом: в половине одиннадцатого еще темно, а в половине
первого уже темно! А в промежутке темно от тумана.
А Нева! Сколько даром пропадает... ! А каналы! Мойка! Зимняя
канавка! Вообще: - какая... !
В Ленинграде все улицы одинакавы и шоферы не знают, в какую
нужно поворачивать. Памятник Николаю глуп как сивый мерин, а
бедный Петя протянул руку к гражданам: да заберите же меня в
музей! А Катерина! Бр!!! К чему это!~ А ангел с крестом? Ну, к
чему?!
М. Е. ЛАПИРОВОЙ
25 декабря 1936. Киев
Марусино, сердце!
Не писать Вам так долго, разумеется, подлость, тем более что
Вы в своем роде невинный ребенок, обижать Вас нельзя. Но у меня
есть и оправдания. Черт меня угораздил перекуриться и
переработаться, короче говоря, я на работе свалился в обмороке и
перепугал всех местных врачей. Пришлось компенсировать их
несколько излишней покорностью и проваляться в постели 2 недели.
А потом меня запрягли так, что я от удивления даже пришел в
восторг. Сейчас я накануне освобождения, мечтаю о Москве и по
секрету мечтаю о прогулке с Вами по Москве, мне страшно
понравилось, как Вы разговариваете.
Стихи Ваши доказывают, существование в Вашем организме
симпатичного и ласкового таланта, но ведь они недоработаны.
Может быть, Вы не знаете, что творчество - это работа прежде
всего черная. Поэтическим жаром всего не возьмешь, нужно еще и
попотеть, извините за выражение,. Поэтому у Вас много хороших,
милых стихов, но, например, "Не боишься мертвецов" - в
постороннем стиле. Тоже:
И от тока этой фразы,
Как ее ты произнес...
- сделано в чересчур примитивной грамматике.
"Сын" страшно тепло и нежно сделан, в особенности хорошо, что
Ваша мать вышла живая и индивидуальная, но "не скрутит рот"
плохо. "Не будет боль широка" нарушает общее настроение. О боли
в такой вещи говорить не нужно, пусть читатель без Вашего
участия почувствует, какая у женщины боль, широкая или узкая.
Последние четыре стиха замечательны по тону, но "оттого если"
нельзя сочетать.
И "Дорога" - прекрасная лирика, женственная по-новому, и
концовка восхитительна, но конструкция всей вещи неряшлива.
Зачем чемодану отведено так много места, почему запутаны времена
глаголов, любимого поэта нужно выбросить, слишком добродетально
и пахнет Надсоном#1.
Если Вы поэт, так не спешите заканчивать Ваши вещи, возитесь
с каждой строкой. Это обязательно.
При всем том Вы молодец, честное слово. Вы мне очень нрвитесь
и как "девушка" из Ваших стихов, и как реальная москвичка.
Привет.
Пишите.
А. Макаренко
Киев, Рейтарская, 37, ОТК, мне.
Присылайте еще стихи.
А. М.
Н. В. ПЕТРОВУ
Киев, 10 января 1937
Дорогой Николай Васильевич!
Пишу под первым впечатлением Вашей служебной записки,
представляющей, безусловно, шаг вперед в деле опрощения и вообще
гибели человеческой культуры. И бумага - дрянь, между нами
говоря.
Но какие-то остатки культуры XIX века у Вас еще не
задержались. Между ними самым заметным нужно признать
предложение провести вместе лето. Будущий какой-нибудь
Моммзен#1, найдя Вашу служебную записку, обязательно напишет
докторскую диссертацию на тему "Моменты просвещения во второй
четверти XX века". И зарботает сукин сын на этом деле хорошую
деньгу.
По существу говоря, данное предложение заставляет меня думать
о Вас лучше. Провести вместе лето нам и вам без заметных
вкраплений посторонних может понравиться даже такому
требовательному человеку, как я; Галя, Людмила и я - хороший
комплекс? Похвалы, расточаемые Вами по адресу собственному в
летнем оформлении, вызывают естественное сомнение, но так как
персонально Вы будете составлять ничтожное меньшинство, то общая
гармония не сильно нарушается. Допускается даже, что лето будет
несколько испорчено фотоманией некоторых отдыхающих и
необходимостью хвалить разные снимки (лучшее доказательство -
Ваши настойчивые требования похвалы какой-то фотографии 1935 г.)
- все же в штате получается хорошо.
Галя поддерживает проект. Она только просит, чтобы мы с Вами
не пели "украiнскьких пiсень". Ваше близкое знакомство с
Корнейчуком и украинские вздохи в служебной записке позволяют
мне думать, что песенная опасность гнездится именно в Вас.
Дача может состояться либо под Киевом, либо под Москвой. В
первом случае будет землянка, во втором - грибы. Для
мученических Ваших запросов и то и другое достаточно.
Окончательно место определится в марте - апреле.
Но где же "безумная" Скопина? Я предпочел бы разговаривать о
даче с нею. Это гораздо меньшая нагрузка для моих нервов и
культурных навыков.
Спасибо, дорогой Николай, за сообщение о статье Левина@2. Я
ее не читал. Посылаю в Москву просьбу выслать. Меня теперь много
хвалят. В одном журнале Феликс Кон#3 написал, что это лучшая
книга из прочитанных им за последние годы. Во! Боюсь, как бы это
не перед грозой.
Ты великолепно прав, что драматург должен быть поэтом. К
сожалению, поэты никогда не бывали хорошими драматургами.
Исключение - Шиллер.
Давай летом вместе напишем мировую комедию! Давай?
Целую и обнимаю.
Галина Стахиевна нежно тебя приветствует и прощает твои
выпады против ее отчества.
Любящий тебя
Антон.
В последний момент приехал из Винницы Семен Карабанов и
предложил дачу в 7 км от Винницы, рядом с детской колонией НКВД,
где он работает. Хороший лес, красивые места. пруд! Коропчуки!
Караси! Черешни! Дает нам лошадь и корову, которую ты будешь
доить.
М. Е. ЛАПИРОВОЙ
17 января 1937, Киев
Дорогая Мария Ефимовна!
Я снова отвечаю с опозданием, но Вы не должны придавать этому
значения, это ведь гораздо важнее того, что с 1 января я
переживаю желание Вам ответить, заметье - неудовлетворенное
желание.
Ей-богу, меня обратили в лошадь, не в коня, а именно в
лошадь. Что я могу поделать?
О себе писать, честное слово, нечего. Лучше я расскажу, когда
буду в Москве - писать об этом долго. Меня увлекают сейчас не
пацаны, а чудаки, я собрал здесь прекрасную коллекцию.
Нет, я не врал, когда писал Вам о своей мечте: гулять с Вами
по московским улицам и болтать. Вы не можете себе представить,
какое в этом деле для меня большое очарование! Вот увидите. А
что я не реализовал этой мечты ранее, так... ведь всегда так
бывает. Какая же это мечта, если она реализуется сразу! Это уже
не мечта, а бизнес!
Хорошая мечта всегда встречает препятствия, хотя бы в образе
москвичей, которые хотели сделать из меня дежурное блюдо.
Жаль, что собственные стихи Вы считаете только грехами
молодости. Нельзя ханжить, надо продолжать и дальше грешить, ибо
без греха невозможна никакая красота. Вы согласны с этим?
Я постараюсь Вас убедить в этом тезисе основательно при
встрече. В Москве надеюсь провести февраль, а впрочем, не знаю,
как оно будет.
Вас найду обязательно, очень хочу на Вас посмотреть.
Привет.
Пишите. А. Макаренко
Киев, Рейтарская, 37 ОТК, мне.
А. А. СВАТКО
6 мая 1937, Москва
Дорогой Сватко!
Спасибо, что вспомнил обо мне, теперь мало кто обо мне
вспоминает, не пишет никто, кроме Федоренко да Конисевича, все
остальные забыли.
Я тебя очень прошу хоть изредка писать мне, держать в курсе
дела, как о Броварах#1, так и о "дзержинцах" - хлопцах и
девчатах.
Конисевич мне сам написал о своих успехах, но письмо долгой
за мной ходило, я не знаю, получил ли он мой ответ. Если знаешь
его адрес, пожалуйста, напиши мне. Если что-нибудь знаешь о
судьбе других хлопцев, и их адреса сообщи. Особенно прошу о
последних дзержинцах.
Относительно тебя я почему-то уверен. Было очень полезно, что
ты побродил по Союзу и кое-чего хлебнул. Это всегда помогает
человеку, но не все вовремя умеют выбраться на берег.
Меня очень интересуют твои литературные дела. Жаль, что у
тебя лучше выходит по-украински и я мало чем могу тебе помочь.
Во всяком случае, если можно, пришли что есть последнего из
стихов.
Напиши, как думаешь о своей дальнейшей судьбе. Мое глубокое
убеждение, что тебе нужно обязательно идти в вуз. Без высшего
образования писателем хорошим быть нельзя. Только не поступай на
литфак, там засушивают в форме, а нужна жизнь. Очень хорошо и
важно, если писатель знает и какую-нибудь другую работу, кроме
порчи бумаги. Самые лучшие писатели выходили из военных и
докторов. Ты об этом подумай.
И еще одно: рано не женись, а то от таланта останутся рожки
да ножки.
В Броварах старайся держаться до вуза, кажется, для тебя это
и не трудно.
Очень тебя прошу, обрати там внимание на мальчика Антонова и
напиши мне, как он себя ведет и будет ли из него толк.
Я сейчас заканчиваю книгу для родителей и начал большой роман
"Человек".
Еще раз прошу тебя писать.
А. Макаренко
Н. В. ПЕТРОВУ
17 июля 1937,
Высшая Дубечня
Милый наш и знаменитый Николай Васильевич!
Прямо в глаза скажу: наш летний план лопнул. Никаких
наслаждений в Дубечне нет, кроме сознания, что ты выехал на дачу
и не пожалел для этой авантюры столько-то сот рублей. Мы с Галей
и прочим семейством будем отсюда удирать в конце июня или в
начале июля. Может быть, твое общество и скрасило бы тоску, но
согласись, что ожидать тебя до такого времени, да еще с
опасностью тосковать потом вместе с тобой, не стоит.
Заедает продовольственный вопрос. Село в трех километрах от
базара, а на базаре тоже того купишь, а того и не купишь. Ходим
и выпрашиваем у колхозников, но они неохотно снабжают.
Лес далековато, речка прямо далеко, пока до нее доберешься,
не узнаешь собственного характера. блохи, мошки, жара, духота,
теснота, отсутствие газет, вечерняя темнота, одним словом, как
мы будем рады, когда в Москве прижмем тебя к сердцу и выпьем в
хорошей обстановке рюмку коньяку!
Нет, я не создан для дачных наслаждений...
Сообщаю тебе обо всех этих неприятностях, просим не падать
духом. Если ты останешься в Москве, напиши об этом, тем приятнее
будет для нас туда возвращаться.
Одним словом, в конце июня встретимся. Ты все-таки напиши два
слова.
Привет и поцелуй.
А. Макаренко
Н. В. ШЕРШНЕВУ
1 июля 1937, Ялта
Дорогой Коля!
Спасибо, что ты героически написал мне, не ожидая моего
ответа. А с моим ответом обыкновенная история - хотелось
написать тебе подробнее и поэтому все откладывал на завтра, а
так как меня солидно загрузили разной писаниной, то откладывание
вышло безобразно длинным.
Вчера мы с Галей приехали в Ялту. Здесь есть так называемый
Дом творчества. Условия здесь шикарные, но творцов мало, живут
больше жены творцов.
В твоем письме на первом месте стоит слово "грусть", одно из
самых отвратительных человеческих слов. Такое же противное еще
слова "тоска". Я не люблю их за то, что они в сущности слова
фиктивные. Я понимаю такую штуку, как горе, ненависть, отчаяние.
Это очень серьезные штуки, и с ними не позорно повозиться. Но,
скажи пожалуйста, что такое грусть? Не могу связать это слово с
тобой, человеком молодым, сильным, здоровым, красивым, умным. да
и стоишь ты на интересном рабочем месте организатора - самое
лучшее, что можно предложить человеку. И если тебе пришлось
пустить в ход упорство и нахальство, то это только и доказывает,
что у тебя самое интересное дело. Я вспоминаю сейчас свое
горьковское время, когда тоже преимущественно требовалось
упорство и терпение. Я помню, сколько я тогда "грустил" в
одиночку, а потом оказалось, что это самый счастливый участок
моей жизни.
Страшно богатое и настоящее дело устроил ты с коммунарами,
хотя я уверен, что оно требует от тебя много энергии и приносит
неприятности. Там, в коммуне, сейчас протекает обычный пахабный
процесс, какой всегда бывает, когда бессильные, бесталанные люди
из зависти к другим и из подражания берутся за большое дело. К
сожалению, до сих пор это довольно часто у нас встречается и еще
будет встречаться - необходимая дань нашему переходному времени.
Я уверен, что коммунарские головотяпы понесут и возмездие, все в
свое время.
Я, веришь, некоторое время пописывал статейки. Поверь, они
были не так плохи, но редакционные бюрократы боятся живого
слова, портят, вставляют свои фразы и выбрасывают самое
интересное. Нужно было реагировать на события, нужны были и
деньги, жалованья я теперь не получаю,
а "ПП" иссякла. В "Известиях" от 26 августа я напечатал большой
подвал "Цель воспитания" - это должно тебе понравиться.
Очень хочу видеть тебя, но теперь уже к тебе не доберешься.
За зиму нужно это обдумать, а следующим летом обязательно
поехать. Если мои литературные дела будут удачны, летом я получу
возможность покататься.
"Книга для родителей" (первый том) закончена. Она печатается
в 7, 8, 9 и 10-й книгах "Красной нови". С 1 января будут
печататься два романа: один - в "Красной нови", другой - в
"Октябре"#2. Твои отзывы буду ждать с нетерпением. Вообще пиши
чаще, не ленись.
Передавай привет всем хлопцам. Тебе кланяется Галя.
Будь здоров.
Твой А. Макаренко
А. А. СВАТКО
14 августа 1937, Москва
Дорогой Сватко!
Возвратился из поездки в Минск и нашел твое письмо.
Спасибо за память.
Пиши подробнее о твоих делах.
Подробно сейчас тебе не пишу, но уверен, что ты еще в
Броварах.
Пиши.
Привет.
А. Макаренко
Е. Н. ЛОГИНОВОЙ
10 сентября 1937, Ялта
Уважаемая Екатерина Николаевна!
Получил только данные о печати. А прочее? Школа, театр?
Здесь, в Ялте нет ни одной человеческой цифры! Что делать?
Пришлете или нет? Если не пришлете, то как понимать? Если
пришлете, то как быть со сроком? Три дня над этими вопросами
думал самостоятельно, но результаты неопределенные.
В Ялте нет света и машинки, поэтому производительность труда
жалкая.
Привет.
А. Макаренко
Е. Н. ЛОГИНОВОЙ
11 сентября 1937, Ялта
Дорогая Екатерина Николаевна!
Через час после отправки Вам письма#1 я получил посылку -
деревянный ящик 80*60*40. Хорошо, что мои нервы отличаются
некоторой устойчивостью: я не столько испугался, сколько
почувствовал бодрую солидность Вашего органа, а также массивную
величину оказываемого мне доверия. И подумал: получив такой ящик
материалов, только подлец может написать плохую статью. Правда,
в огромном ящике оказалось три симпатичные книжечки, настолько
симпатичные, что Ваше указание на их библиотечное происхождение,
далеко не лишнее указание. Но все равно. Статью после этого
нужно написать хорошую, в противном случае стыдно будет
проходить по Пушкинской площади.
Я теперь понимаю, что это был один из самых легкомысленных
шагов в моей жизни, когда я обещал Вам и Кривицкому эту
обязательно "хорошую" статью. Ничего не поделаешь - у Вас такой
народ обаятельный. Вот и теперь: посылать ящик 80*60*40 и
одновременно желать мне хорошо отдохнуть. Я благодарен Вам,
восхищен и... принимаюсь за работу.
К 25-му, а может и раньше, статья будет у Вас. Я не подведу,
ибо прекрасно понимаю, что у Вас должно еще остаться время,
чтобы заказать кому-либо лучшую статью.
Привет всем.
А. Макаренко
P.S. Насчет морали трудно. Я кое-кому показывал мои "тезисы"
- падают в обмарок. Все дело в "любви". Я доказываю, что
"любовь" - функция, а мне говорят - аргумент.
Вы даже представить себе не можете, сколько еще у нас
христиан, воображающих, что они марксисты#2. Я их боюсь, с
детства перепуган.
А. М.
Л. В. КОНИСЕВИЧУ
24 ноября 1937, Москва
Дорогой Конисевич!
Я тебе давно не писал, и ты мне не пишешь. Как там ты
поживаешь? Как жена? Ездишь кудав или сидишь на месте? Мне
говорили, что у вас в Одессе появилось много наших коммунаров, и
все они сделались будто морскими волками. Кого ты встречаешь
там?
Я все пишу и пишу. "Книгу для родителей" закончил, скоро она
выйдет отдельным изданием. Сейчас печатаю в "Октябре" роман
"Честь". Найдешь - прочитай.
Пиши пожалуйста, на меня не обращай внимания, я загружен
свыше моих сил.
Привет.
А. Макаренко
В. Г. ЗАЙЦЕВУ
24 ноября 1937, Москва#1
Дорогой Василий!
Прсти, что отвечаю на твое письмо с опозданием. Был очень
болен, перенес тяжелый грипп с разными осложнениями.
Очень интересуюсь Вашими комсомольскими новостями и вашей
жизнью, но оттуда никто мне не пишет, даже Колька#2, нахал
такой, не отвечает на мое письмо. Я обязательно хочу знать
точно, какие ребята живут в Комсомольске, что делают, где
работают, как живут, кто женился, кто не женился, кто
пьянствует, кто воздерживается, кто доволен, кто недоволен,
какие у него перспективы и планы на будущее. Очень тебя прошу,
немедленно по получении сего письма напиши мне подробно о Вашей
жизни, а если тебе будет лень исполнить мою просьбу, потому что
поэты вообще ленивый народ, попроси кого-нибудь сделать это
вместо тебя.
Я даже не знаю, что за компания собралась там в Комсомольске.
В особенности интересуюсь Пановым и Харченко. Если бы они были
люди, а не граки#3, то, наверное, давно бы уже мне написали.
Очень хочу интересоваться и другими, но все такие свиньи, ни
одна собака обо мне не вспомнила и не написала. И это называется
- дзержинцы!
Что касается твоих стихов, то я готов не только помогать тебе
критикой, но и устраивать их в журналы, но для этого необходимо
выполнение главного условия: стихи должны быть хорошие. То, что
ты мне прислал, слабо, гораздо слабее твоих прежних стихов.
"Амур" очень не оригинален, кому-то подражает и в стиле, и в
рифме, и в размере, и при всем том очень много слабых стихов:
Как жерновами растирал
Амур увесистую гальку -
и сравнение неважное (в какой мере река может быть похожа на
жернова?), и эпитет "увесистую" слабый.
...и было все в крови:
И небо, и вода, -
Это значит закат? По самой теме стихотворения "кровь" мало
подходит, не "работает".
Он плыл и камни оббегал,
Как будто вовсе их не знал.
Ведь как раз наоборот: оббегают тогда, если хорошо знают, но
с плохой стороны.
И сама тема: любовь реки к сопке - тема никчемушная, кого она
может обрадовать и почему? Нет, это плохо.
Слабо и второе: "Ну, куда это годится".
"Вся в цветах и вся в батисте" - согласись, это трудно
представить, что значит "вся в батисте", неужели и юбка
батистовая? И дальше читатель готов допустить, что этот
оригинальный наряд мог вдохновить поэта. Хорошо, пусть себе
влюбляется. Но причем в таком случае страна?
Технически это стихотворение лучше, но тема диковатая и
сугубо интимная. Тебе начинать с этого трудно.
Почему бы тебе не написать хорошую поэму о ваших
комсомольских людях? Вы там сидите, черт бы вас побрал, и не
видите, что у вас под носом самое интересное и самое ценное
проходит. Тот, кто его опишет в поэтических словах, и будет
поэтом настоящим. Пиши о ваших людях, хорошее и плохое, просто
пиши, без формалистических загибов, без любви Амура к сопке, без
фокусов, но сумей найти в жизни, в людях, в словах этих людей
интересные, новые краски. Вот это и будет поэзия. А я ручаюсь,
что, если стихи будут хорошие, я их в Москве устрою в печать.
Для хорошей вещи это вовсе не трудно.
Пишу тебе так строго потому, что сам этого просишь. И это для
тебя будет полезно. Только пиши о том, что ты действительно
знаешь, что тебя злит или радует, что тебя трогает.
Передай привет всем.
Крепко жму руку.
А. Макаренко
Нет ли у тебя твоей хорошей фотографической карточки?
А. Макаренко
Л. В. КРЕНДЯСОВОЙ
3 декабря 1937, Москва
Дорогая Люба!
Очень хочу знать подробно о твоей жизни. Не ленись, напиши.
Что делаешь, работаешь или нет, замужем или нет, дети есть
или нет?
И еще одна просьба. Напиши мне все, что знаешь о девчатах.
Какие хорошие были у нас девчата! Правда?
Где Брегель, Вехова#1, Зозуля и все другие?
Напиши, буду очень благодарен.
Крепко жму руку.
А. Макаренко
В. КОЗЫРЮ
3 декабря 1937, Москва
Дорогой Володя!
Узнал от Волчка#1 твой адрес. Я все думал, что ты начальник
цеха, а может быть и завода, а оказывается - ты летчик. Как это
случилось и когда, неужели прошло так много времени? Но я
уверен, что ты летчик прекрасный, и горжусь тобой. Крепко
держись на этом славном посту, будь всегда таким же честным,
преданным, талантливым, каким был и в коммуне.
Я нигде не служу, много пишу, много говорю, завертелся в
словах - литературной работе, не знаю, когда буду отдыхать.
Очень прошу тебя, напиши подробнее о своей жизни, о своих
перспективах. Напиши мне, с кем ты не порвал связь из товарищей,
с кем переписываешься. Где Семенцов, Иван Михайлович#2?
Крепко жму руку. Пожалуйста, напиши. Любе пишу отдельно.
А. Макаренко
МОХАРЕВУ
13 декабря 1937, Москва
Дорогой Мохарев!
Напиши, как живешь, работаешь, какие успехи, настроение, быт.
Слышал, что ты женился, что у тебя дочурка. Какие у тебя планы
на будущее, собираешься ли учиться?
Мой адрес такой: Москва, 17, Лаврушинский пер., 17/19, кв.
14.
Я много работаю, но пока исключительно по литературной части.
Здесь в Москве Клюшник#1 и Ройтенберг#2, часто у меня бывают.
Вспоминали коммуну.
Итак, напиши.
Крепко жму руку.
А. Макаренко
Е. Н. ЛОГИНОВОЙ
24 декабря 1937, Тбилиси
Екатерина Николаевна!
20-го утром совершенно для меня неожиданно мне приказали
ехать в Тбилиси. Как я и предполагал, в этом моем путешествии ни
для меня, ни для людей никакой пользы и радости не заключается.
Поэтому я поехал
без пафоса и без настроения рабочего. на заседаниях я буду
изображать добродетельно-литературный обьект, над которым
докладчики могут вволю куражиться, огражденные от моих
сопротивлений регламентом. Они обязательно попортят мое
впечатление от Шота Руставели. Это они сделают обязательно, я
вижу по их лицам. А кроме того, они испортили хороший кусок моей
жизни. Я не обижаюсь на них, потому что они не имеют злого
умысла, нельзя же обижаться на трамвай, который нечаянно тебя
переехал, правда?
Если бы я мог скорбеть, я обязательно скорбел бы, что наши с
Вами литературные и культурно-просветительные планы так жестоко
нарушены. Но ведь и Ш. Руставели, когда писал свою поэму, не
имел в виду вмешиваться в нашу жизнь.
Как человек дисциплинированный, я ни на кого не обижаюсь, я
только боюсь, что Вы на меня разгневайтесь, что Вы
инкриминируете подлые мысли и свойства характера.
Очень Вас прошу, считайте меня по-прежнему ребенком с чистой
душой и учтите, что "от судеб защиты нет". Я и впредь не
собираюсь от судьбы защищаться, но Вы хорошо знаете, что
характер у судьбы чрезвычайно неровный. Это обстоятельство я и
раньше умел учитывать в своей жизни, и всегда выходило: мой
покорный вид производил на судьбу приятное впечатление, она не
только милостиво улыбалась, но даже оказывала мне положительное
внимание.
Я не буду возражать, если Вы поступите по отношению ко мне
строго, но благородно.
Ах! Ах, какие душки наши писатели! Тот восторг, который они у
меня вызывают, в некоторой степени поможет мне перенести
тяжесть ударов судьбы.
Екатерина Николаевна!
Пусть с 1938 г. для Вас начнется красиавая и богатая полоса
Вашей жизни. Если и раньше у Вас бывали такие полосы, ничего,
лишняя не помешает. С Новым годом!
Адреса Вам не сообщаю, так как времени отвечать у Вас не
будет, и желание тоже под сомнением.
А. Макаренко
Н. В. ПЕТРОВУ
(без даты)
Милостивый государь мой, Николай Васильевич!
Так как в газетах не было Вашего некролога в сопровождении
портрета, делаю отсюда заключение, что Вы находитесь в живых, а
посему принимаю на себя дерзость обратиться к Вам с настоящим
письмом, в коем, во-первых, спешу уведомить Вас, что жительство
имею в городе Москве, где и рассчитываю увидеть Вас в самое
ближайшее время, ибо, зная Ваш характер и характер Вашей
деятельности, предвижу, что не может пройти
больше месяца без того, чтобы Вы не приехали в наш город по
разным делам, имеющим отношение, разумеется, к искусству.
То, что Вы не ответли на мое последнее письмо, отношу
единственно к чрезмерной Вашей занятости.
Со своей стороны, рассчитываю быть в Ленинграде в средних
числах мая месяца, но зайду к Вам в том счастливом случае, если
получу от Вас благоприятный ответ на сие письмо.
В противном случае буду полагать, что Вы ни в Ленинграде, ни
в Москве видеть меня не желаете, что вполне можно ожидать от
такого талантливого человека, каким всегда считал Вас,
независимо от Вашего ко мне иногда вызывающего отношения.
В Москве проживаю по Лаврушинскому переулку в доме N 19, в
квартире 14.
Примите уверение в глубочайшем моем к Вам, милостивый
государь, почтении и любви.
А. Макаренко
А. РОМИЦЫНУ
7 февраля 1938, Москва
Уважаемый тов. Ромицын!
Получил Ваше письмо от 30 января и вчера телеграмму с
напоминанием. Полагаю, что переписываться нам не о чем. Никогда
не мог предполагать, что возможны такие нравы в деловых
отношениях. Вы заказали мне сценарий. В ноябре прислали договор
на подпись. В декабре телеграфно просили "не ослаблять" работы и
сообщили, что договор задерживается техническими
обстоятельствами. Потом замолчали на 1,5 месяца, и, наконец, в
феврале выямнилось, что такой сценарий Вам не нужен, что Ваша
декабрьская телеграмма, осторожно говоря, не соответствует
действительности.
О чем можно говорить сейчас? О новой теме и новом сценарии?
Но для меня совершенно очевидно, что Вас абсолютно не интересует
вопрос о напрасной трате времени и моих сил, и нет никаких
гарантий, что и в дальнейшем я не могу очутиться в таком же
глупом положении. А между тем ничто не вынуждает меня так
рисковать. Одесская киностудия заставила меня отказаться от
предложений московских студий, и я очень об этом жалею, ибо
здесь, кажется, другие обычаи.
Все это вовсе не значит, что я отказываюсь работать над
сценарием на тему из жизни школы, но едва ли мы с Вами
сговоримся. Я рассчитываю разработать сюжет, построенный на
внешнем событии: защита города от наводнения, на фоне которого
можно красочнее и выразительнее изобразить внутренние движения в
школьном коллективе и отдельные характеры учеников, педагогов,
отдельных групп. Московские товарищи побаиваются технических
трудностей в изображении наводнения, но вопроса еще не решили.
Само собой разумеется, что могу начать работу над сценарием,
только
получив утвережденный договор и аванс, и сроки должны быть
обозначены так: 4,5 месяца со дня получения мною утвержденного
договора. Разумеется, что письмо не прошу считать предлоежением
к чему-либо обязывающим. Если здесь предложат договор, я его
подпишу.
А. Макаренко
А. РОМИЦЫНУ
15 февраля 1938, Москва
Уважаемый товарищ Ромицын!
Я очень рад, что наш "конфликт" можно считать исчерпанным, и
тем более приятно догадываться, что Вы лично не были его
причиной. Уверен, что в работе у нас наладятся правильные,
солидные и товарищеские отношения. Не хочется сомневаться, что и
художественная сторона нашей работы не подкачает.
Верный своему отвращению к либретто, я рассчитываю
представить Вам готовый сценарий к 20 мая, а может быть и
раньше. Это выгодно и вот в каком отношении: я имел случай
познакомиться с некоторыми сценариями в других студиях на
молодежные темы. Есть очень много хороших либретто, но везде,
как правило, чрезвычайно слаб диалог. Хотя я еще не написал ни
одного сценария, но чувствую, что в звуковом фильме все-таки
решает успех диалог. Поэтому судить о моей работе без диалога
будет для вас трудно, а для меня трудно писать либретто, не
представляя себе, как ребята говорят. Я с трудом представляю
себе действия, не соединенные с мыслью, а следовательно, и со
словом.
План у меня такой. С 15 мая я должен отдыхать в Ялте. Я вышлю
Вам сценарий к 5-10 мая, а по дороге в Ялту заеду к Вам
поговорить. Если в сценарии потребуются доделки, я сделаю их в
Ялте в течение мая месяца.
Я имею возможность сделать это вот почему. Через 3 дня я сдаю
в печать большой роман. Март и апрель у меня сравнительно
свободны. 22-25 февраля я уезжаю в Малеевку, где подальше от
столичного шума займусь сценарием.
Буду очень благодарен, если Вы к 22-25 февраля вышлете мне
деньги. Они не столько нужны мне как деньги, сколько как
доказательство, что моя работа над сценарием действительно
состоится.
Привет.
Уважающий Вас А. Макаренко
Н. Ф. ШЕРШНЕВУ
20 февраля 1938, Москва
Дорогой Коля!
Прости, что долго не писал. Был тяжело болен, прикован к
постели.
Был у меня твой брат, очень мне понравился. Я с ним согласен,
тебе нужно переехать к нему в Мариуполь. Переходить на
педагогическую работу не советую, это самая неблагодарная,
убийственная для здоровья работа.
Брат обещает устроить тебя во всех отношениях хорошо.
А то, что отстал от уровня молодежи, пусть тебя не смущает.
Надо больше читать, больше общаться с людьми, и ты всегда
догонишь кого угодно.
"Педагогической поэмы" у меня нет - всю разобрали.
Пиши.
А. Макаренко
P.S. Недавно у меня были Захожай#1, Борискина#2,
Сыромятников#3, Ткачук#4, Джуринская#5.
А. М.
Л. Н. РАЗУМОВОЙ
6 июня 1938, Ялта
Уважаемая Лидия Никитична!
Ваше письмо переслано мне в Ялту с некоторым опозданием. В
нем затронуто много интересных вопросов. Но трудно ответить на
них в письме, а кроме того, трудно загласно судить о Вас и Вашей
семье. И наконец, еще одно важное обстоятельство: я посылаю
письмо по тому адресу, какой вы сообщили, в нет названия улицы.
Напишите, как называется Ваша улица, я Вам отвечут подробно, а
может быть, повидаюсь с Вами, когда буду в Ленинграде в июне -
июле. Еще лучше было бы, если бы Вы сообщили Ваш телефон.
Из Ялты я скоро возвращаюсь в Москву. Мой адрес: Москва, 1.
Лаврушинский пер., 17/19, кв. 14. Антону Семеновичу Макаренко.
Привет.
А. Макаренко
ДМИТРИЕВУ
1 июля 1938, Москва
Дорогой тов. Дмитриев!
Ваше письмо меня очень взволновало. Часто приходится видеть
горестные коллизии, происходящие от человеческой слабости. А Вы
- это совершенно очевидно - личность незаурядно сильная, и
поэтому Ваше горе ощущаешь по-настоящему тяжело.
Трудно советовать людям за глаза, не будучи с ними знакомым и
не видя их жизни, их лица, их души. Но по отношению к Вам у меня
все-таки преобладает впечатление от Вашей силы и мужественности.
Может быть, поэтому я в Вашем положении не вижу двух выходов, а
только один: Вы должны уйти к той женщине, которую любите, и
вообще я не понимаю, как это можно вместе жить людям, не любящим
друг друга. В своей книге я и не думал рекомендовать что-либо
подобное#1. Совершенно особенный вопрос о том, как нужно
сохранять любовь и как определять ее. Но если она утеряна,
ничего поделать нельзя, даже оглядываясь на детей: в этом случае
дети все равно страдают и очень часто страдают больше, живя в
насильственно сохраняемой семье.
Я думаю, что Ваше решение вполне точно определяется Вашим
чувством к N, вашим уважением к себе и Вашей любовью к дочке.
Все эти три основания приводят к одному выводу: Вы должны
мужественно отказаться от отцовских радостей (по отношению к
этому ребенку), оставив себе только отцовский долг. Как вы это
сделаете, я не могу сказать, все зависит от Вашего характера,
ума, натуры, от силы Ваших тормозов.
Конечно, Вы должны оставить дочку матери, не сомневаясь в
праве матери и уважая это право, как бы несимпатична ни была эта
мать. Вы не должны этой матери как-нибудь мешать, нарушая
единства воспитательного процесса, Вы не должны стремиться к
тому, чтобы девочка стала участницей Вашей распри. Если при этом
Вы сумеете сохранить некоторую близость к дочери - хорошо, если
не сумеете, нужно и от этой близости временно отказаться#2.
Уверяю Вас, в этом есть много кажущихся бед, увеличенных
воображением и чувством. В общем, Вам нужно создавать новую
семью.
Примите это решение со всеми последствиями - приятными и
неприятными.
Простите за поучительный тон, иначе - трудно.
Привет.
А. Макаренко
Т. В. ТУРЧАНИНОВОЙ
14 августа 1938, Москва
Дорогая тов. Турчанинова!
Самое горячее спасибо Вам за внимание и за письмо. Оно
поднимает столько интересных вопросов, что едва ли на все смогу
ответить.
Кажется, Вы очень удивлены, что я изменил педагогике.
Во-первых, я не изменил, а во-вторых, до каких же пор мне с
ней ссориться? Она оказалась очень вредной и упорной дамой, мои
атаки в лоб она встретила с завидной твердокаменностью. Я решил
после этого брать ее измором.
Правда, сейчас очень плохо себя чувствую себя без ребят, но
мало ли приходится по разным причинам плохо себя чувствовать?
Приходится делать то, что целесообразнее. В течение 16 лет я
создал две колонии, и каждая из
них была в своем роде хороша и каждую развалили в момент
наибольшей высоты.
До каких же пор можно продолжать подобную работу? Очевидно,
что опыт никому ничего доказать не может. Нужно писать. Буду
писать как умею, надеюсь, что рано или поздно будет моя победа.
Если заинтересуетесь моими писаниями, читайте новый роман "Флаги
на башнях", который печатается в журнале "Красная новь".
Пишите о себе, буду очень благодарен. Отвечаю всегда,
обижаться не будете.
Привет.
А. Макаренко
А. К. ВИНОГРАДОВУ
14 августа 1938, Москва
Дорогой Алексей Корнеевич!
Сейчас получил Ваше письмо, отвечаю на московский адрес, а
может быть, передам в Тарусу с Галей, моей женой, которая
собирается поехать посмотреть Ваш рай. Простите, что печатаю на
машинке - привык и люблю.
Между нами говоря, Ваше письмо меня возмутило. Нет никаких
оснований для таких горестных мыслей. Лозовский - это и есть
Лозовский, не больше. И всякий человек не выше своей макушки.
Даже при самом заядлом стремлении напакостить реальная пакость
всегда меньше проектируемой, потому что люди сопротивляются и
борются. Это и есть необходимейшее условие здоровой жизни.
Всякая другая позиция неправильна. И я много раз был свидетелем
таких случаев, когда победа у человека сидит на носу, а он этот
самый нос опускает.
Совершенно естественно во время борьбы переживать неудачи и
поражения. Без поражений не может быть ни силы, ни победы.
Разумеется, поражения неприятны, но и неприятность хорошая вещь,
если относиться к ней философски. Неприятность - это та соль
жизни, без которой вообще совершенно невозможно счастье. А у нас
и неприятностей не больше, чем у всякого другого человека.
Что особенного случилось? Ничего не случилось, а что случится
завтра, Вы даже не знаете. Печатают очень много учебников, не
хватает бумаги, от этого все люди, стоящие возле бумаги,
"хужеют" в несколько раз. Разве это не естественный процесс? Вам
господь бог дал талант и культуру в таком размере, в каком они
даются не больше как 0,0001% людей. Это такая хорошая вещь, что
она раз и навсегда способна покрыть любые неприятности.
Я признаю в жизни только одну неприятность, перед которой
приходится пасовать, - это смерть. Все остальное весьма
относительно и по же-
ланию человека может быть навсегда переделано в какое угодно
удовольствие. Этому мешает одна скверная штука - память. Как
было бы хорошо, если бы все неприятные события и разговоры
просто не вспоминались. Но и к этому легко можно привыкнуть.
Одним словом, дорогой товарищ, хотите - пишите о молодежи,
это вовсе не кампанейская тема, а тема всегда важная и нужная. У
Вас такой хороший сын, что Вам, наверно, есть что написать. У
нас, например, нет ни одной порядочной книги, да и никакой
книги, написанной отцом, воспитавшим хорошего сына-комсомольца.
Мне кажется, стоит просто сесть за стол и написать просто о том,
что было и что пережито, и получится прекрасная книга. И это
вовсе не надуманная и не посторонняя тема, а тема нашей жизни,
настоящей, реальной ее практики. Нет, тут человек вспоминает,
что он, видите ли, не специалист. Голубе, какие там мы
специалисты. Мы просто обыкновенные живые люди, и все
человеческое нам близко. Я осуждаю писателей, которые
воображают, что они люди узкой тематики. Если они вообще люди,
они должны быть специалистами жизни, и это самое главное.
Правильно сказано, что мы инженеры человеческих душ. А
человеческую душу можно увидеть и найти в любой области, самой
как будто далекой и неожиданной.
Беда! Мешает нам наше писательское воображение. Именно
благодаря ему мы начинаем мнить себя специалистами узкой темы.
Ничего подобного, честное слово, ничего подобного.
Бросьте Ваши счеты и расчеты с разными фамилиями. Если Вас
покушает бешеная собака, неужели нужно на нее обижаться?
Простите за поучительное письмо. Педагогическая привычка.
Н. Г. ШКЛЯРУ
14 августа 1938, Москва
Дорогой Николай Григорьевич!
Не вполне понимаю, почему ты так погорячился. О коллективе и
о детях я писал, писал и еще писать буду. Как мне нужно
специально откликаться?
Писал я и о значении детского коллектива в школе - два
подвала в "Правде"#1, почему и в каком разрезе я должен сейчас
откликнуться? Ты меня уволь от этого дела, которое в общем нужно
делать, конечно, не в порядке отклика. К тому же я сейчас
чрезвычайно скверно себя чувствую.
Привет.
Ф. С. БОРИСОВУ
15 августа 1938, Москва
Дорогой Федор!
Письмо твое пришло, когда был в Крыму, потом ездил в другие
места, потом болел, письмо все ожидало ответа - не хотелось
отвечать на него как-нибудь небрежно, а ответить по-настоящему
все не было време5ни и свободной души. Неделю тому назад я
серьезно заболел, упал в обморок на улице, врачи запретили мне
писать и даже читать, и именно потому я имею свободу, чтобы
ответить тебе.
Письмо твое серьезное и поднимает самые страшенные вопросы,
те самые вопросы, которые издавна составляют предмет философии и
на которые философия не дала никаких ответов. Поэтому глупо было
бы слушать, что я такой же простой и скромный человек, как и ты,
могу дать более исчерпывающие ответы, чем самые значительные
философы. Конечно нет.
Но для меня все эти вопросы давно решены, и давно их решение
помогает мне жить. Поэтому я не буду тебя поучать вроде
какого-либо проповедника, а просто расскажу тебе. как я для себя
их разрешил.
Пессимизм "твоего" типа не нов. Все молодые люди, удостоенные
раннего развития, обязательно переживают такой пессимизм. Его
происхождение очень ясно. Человеческая жизнь идет по строгим
законам. Юношеству свойственно горение и искание правды. От
всяких пропастей и срывов в этом искании спасают только
недостаточное знание и недостаточный анализ жизни, какие
обыкновенно бывают... Но если горячность молодости и правдолюбие
случайно соединяются с некоторым знанием жизни, тогда
обязательно получается пессимизм.
Так случилось и у тебя, так было и в моей юности. У меня это
было долго и мучительно и отразилось на всей моей жизни. Я,
например, до 40 лет не женился потому, что не хотел скуки и
обыденщины, не хотел теплого угла и успокоения в потомстве. У
другого это бывает иначе, другой находит придирки в каких-то
других вещах.
Таким образом, это все естественно, но эта естественность
тебе не устраивает. Вопросы все-таки остаются, и нужно их во что
бы то ни стало разрешить.
Я для себя их разрешил, и ты разрешишь.
Конечно, вся суть в том, что требуется ответ на вопрос: в чем
цель жизни? Вопрос всем кажется правильным, и всем кажется, что
на него нужно отвечать. На самом деле вопрос неправильный, и
отвечать на него просто не надо. Что такое цель? Откуда взялось
самое понятие цели и самый этот термин? Почему на свете все
должно быть целесообразно? А если нецелесообразно, так разве это
плохо? Большинство решает: да, плохо. Должна быть цель.
Понятие цели пришло от простой обыкновенной человеческой
деятельности. Вся жизнь человека в том и состоит, что он борется
с природой, с холодом, с голодом, с нуждой, с врагами. Его жизнь
- это череда определенных мелких или крупных мероприятий,
направленных к поддержанию жизни. Каждое такое мероприятие имеет
цель, но все эти цели сводятся
к одной: прожить как можно дольше и как можно приятнее. Цель эта
разумная, и разумно ее достигать.
В старом мире эта цель достигалась каждым человеком за свой
страх и риск, при помощи своей личной борьбы. Чем более росло
человечество, тем все больше и больше начинало понимать, что
лучше всего эта цель будет достигаться, если бороться не в
одиночку, а коллективно. В социализме идея коллективности
выражена в наиболее совершенных формах, но нельзя сомневаться в
том, что через несколько тысяч лет будут найдены новые, еще
более богатые выражения коллективности. А цель остается все
такой же: человек хочет жить как можно дольше и как можно
приятнее.
Такая цель ни в коем случае не есть цель абсолютная, так
сказать, цель принципиальная. Она выражает только требование
количественного максиума. того, что в готовом виде дано уже
природой, принципиально ничего нового она не выражает. Природа
сама по себе не знает цели, мир тоже цели не имеет, одним
словом, в природе вовсе нет никакой цели и быть не может. Плохо
это или хорошо?
Ни плохо, ни хорошо. Человек в минуты слабости и зверской
трусости перед смертью начинает кричать, вопить, стонать: он не
выносит смерти, он протестует, он не хочет умирать, смерть
кажется ему ужасным явлением. На самом деле, конечно, ничего
ужасного в смерти нет. Смерть так же естественна, как и жизнь,
и, вероятно, состояние небытия нисколько не отвратительно. Оно
становится отвратительным в нашем воображении, когда мы
противопоставляем смерть и жизнь, на что мы вовсе не имеем
права: жизнь и смерть одинаково законны и естественны, между
ними нет противоречия.
Требование, чтобы в жизни была какая-то абсолютная цель, -
требование, ни на чем не основанное. Я прямо спрошу: а почему? А
чем будет лучше, если будет цель? А что ты будешь делать, если
цель будет достигнута: может быть, ты хочешь вечно жить? Если
даже представить себе вечную жизнь, она мало чем будет
отличаться от настоящей нашей жизни, все равно страдание и тогда
неприятно будет, а счастье и теперь хорошая вещь. Воображение,
что цель, абсолютная цель жизни что-то изменит к лучшему, это
воображение на ни чем не основано.
На самом деле цель не имеет такого значения. И в нашей
теперешней жизни часто именно бесцельные поступки бывают самыми
лучшими и благородными поступками. Самые счастлиавые состояния
человека - это те состояния, которые не стоят в никаком
отношении к какой-нибудь цели. И наоборот, слишком реальное
видение близкой цели, в особенности цели индивидуальной, делает
жизнь часто прямо отвратительной.
Я так и считаю: жизнь должна быть прекрасна, она и есть
прекрасное начало, но она вовсе не должна иметь абсолютную
цель. Это было бы слишком расчетливо, слишком бледно, слишком
по-сволочному. Я люблю жизнь такой, как она есть. Она прекрасна
именно потому, что непрактична, не рассчитана по эгоизму, что в
ней борьба и опасности, есть страдание и мысль, есть какая-то
гордость и независимость от природы. Природа придумала свои
законы, придумала смерть, только один человек научился с нею
бороться и научился плевать на смерть, хотя и узнал смерть.
Животные спасены от страха смерти потому, что ничего не знают о
ней.
Вот и все. Я живу потому, что люблю жить, люблю дни и ночи,
люблю борьбу и люблю смотреть, как растет человек, как он
берется с природой, в том числе и со своей собственной природой.
Мне все это нравится. Я уверен, что люди и дальше будут бороться
с природой, научатся жить лучше и дольше, но все равно они
всегда будут жить приблизительно так, как и я, с той же полнотой
радости и горя, т. е. с полнотой ощущения.
А цель ни для чего не нужна. Цель, идеальная цель жизни
испортила бы ее, сделала бы ее менее интересной.
Философия, как видишь, не очень сложная, но это самая простая
и самая распостраненная философия. Так люди жили всегда и так
всегда будут жить. Они только все больше и больше учатся
находить радости жизни в коллективе, радоваться не личным
победам, а победам человечества, в этом и состоит настоящий
смысл социализма.
Рассуждения о том, что мы - материя, - рассуждения лишние.
Никто еще не знает, что такое материя, но можно уже
предчувствовать, что материя очень сложная штука. А если даже и
материя, так почему это плохо? Какое ты имеешь право презирать
материю? Материя - это прямо замечательная штука, богатая
возможностями и красотой. И я хочу жить в материии, которая в
моем ощущении все-таки представляется богатой и великолепной
моей личностью.
Самое главное, Федор, надо уметь видеть прелесть сегодняшнего
и завтрашнего дня и жить этой прелестью. В этом и заключается
мудрость жизни и, если хочешь, ее цель. Только один человек
видит прелесть жизни в куске хлеба или водки, а другой находит
более сложные и богатые прелести - в работе, красоте, борьбе, в
росте человеческой материи. Уже и сейчас материя, выраженная в
музыке Бетховена или Чайковского, в великих изобретениях, в
технике, - очень высокая штука, такая высокая, что я не променял
бы ее на вечность.
У тебя все же это непременно и скоро пройдет. То, что тебя
мучит неуверенность в специальности, - тоже хорошо. Это
доказывает только широту твоей натуры, ее требовательность.
Потом ты ясно увидишь, что у человека должна быть единственная
специальность, он должен быть большим человеком, настоящим
человеком. Если ты сумеешь это требование понять, ты не будешь
волноваться по поводу специальности. Ты будешь инженером, а
потом станешь судьей, или писателем, или учителем, а может, и
музыкантом - везде для тебя будет интересно, и везде ты сможешь
быть честным, работоспособным, внимательным, вдумчивым. И каждая
специальность станет в таком случае большим и важным делом.
Пиши, если с чем-нибудь со мной не согласен. А пока желаю
тебе самого главного: больше здоровья, больше терпения и
спокойствия. Все остальное придет.
Крепко жму руку.
