РЕЧЬ НА ЮБИЛЕЕ ШКОЛЫ N 1 ЯРОСЛАВСКОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ
Дорогие товарищи!
Ваше сегодняшнее торжество волняет меня в нескольких, так сказать,
разрезах. Прежде всего, я сам сын железнодорожника, сам окончил
железнодорожное училище и сам девять лет работал учителем в
железнодорожном училище. У меня поэтому достаточные основания для
сравнения. На южных дорогах, а это были самые солидные дороги в старой
России - они протянулись от Харькова до Одессы и от Харькова до
Севастополя, - тогда было полтора десятка школ и не было среди них ни
одной средней и ни одной неполной средней, а учеников было в этих школах
всего около двух тусяч человек. И хотя вместе со мной работало очень
много старых и заслуженных учителей, за девять лет моей дружбы я не
помню ни одного чевствования, ни одного юбилея, ни одного собрания такого
радостного, такого торжественного и такого волнующего#1.
На вашем сегодняшнем празднике меня волнует еще одно обстоятельство. Я
вижу ваши лица, слышу ваши слова, слышу высказывания многих общественных
сил, создавших вашу школу. Здесь собрались не только учителя, здесь
собралось советское общество. Приятно, что в ваших лицах я не вижу ничего
"шкрабьего", я узнаю в вас настоящих, больших деятелей советской школы. И
школа ваша прекрасная. Для этого заключения достаточно общего впечатления.
Я не сомневаюсь, что ваша школа - одна из лучших московских школ. Многие
сегодня говорили слова благодарности и восхищения по адресу отдельных лиц,
и прежде всего по адресу директора т. Рыжковца. Как будто совершенно
уместно было подумать: хвалят, ничего не поделаешь, юбилей, всегда уместно
похвалить. Сегодня так подумать нельзя. У меня наметанный глаз, я хорошо
вижу т. Рыжковца, я знаю его по походке и по полету - это настоящий
большой мастер своего дела. Я знаю, какое большое дело - отдать одной
школе двадцать лет. Это значит отдать жизнь. Я знаю, сколько таланта,
сколько крупных начинаний, сколько мелочных забот нужно пережить, чтобы
создать дружный коллектив - главнейшее условие для настоящей творческой
учительской работы.
Среди вас я вижу и моего учителя - Александра Константиновича
Волнина#2. После девяти лет работы в бедной железнодорожной школе я пошел
учиться, и я попал в руки Александра Константиновича. Жизненные ценности
не всегда поддаются точному измерению. Часто в руках наших нет даже тех
масштабов, которыми можно измерить важнейшие явления. Так и мне трудно
измерить и трудно вам рассказать, как много сделал для меня и для других
Александр Константинович. Он был директором Полтавского учительского
института перед самой революцией. В то время, разумеется, директор не мог
открыто быть большевиком и воспитывать большевистские характеры. Но из его
рук много вышло большевиков, и многие из них положили головы на фронтах
гражданской войны. Это потому, что он был всегда настоящим человеком, и он
воспитывал в нас лучшие человеческие стремления. В моем же педагогическом
развитии он создал самые главные принципы и навыки духа.
У него я заимствовал главное положение моей педагогической веры: как
можно больше требования к человеку и как можно больше уважения к нему#3.
Сегодняшняя встрпеча с ним для меня чрезвычайно радостна. Я потерял его
из виду двадцать два года назад. Я часто о нем вспоминал, и часто мне
приходилось спрашивать себя: где Александр Константинович, отдал ли он
революции свои замечательные силы? Не зная ничего о нем в течение такого
долгого времени, я, естественно, начинал сомневаться. И вот сегодня я
вижу, с какой большой благодарностью, с каким искренним горячим чувством
здесь все чевствуют Александра Константиновича, премируют его, подносят
ему подарки и с каким искренним и надежным желанием все ожидают от него и
впереди такой же большой и такой же человеческой работы в деле
коммунистического воспитания.
У вас сегодня грандиозное торжество. Оно гораздо значительнее, чем вам
кажется. Это торжество новой школы, торжество революции, торжество новой
культуры. Сейчас... наше учительство стоит перед самой почетной и самой
трудной задачей: на него возлагаются надежды всей страны, это мы должны
готовить людей для коммунистического общества, это на наших плечах должен
подняться новый человек и поднять перед всем миром совершенное
коммунистическое общество - в творчестве новой культуры нам принадлежит
самое почетное и самое видное место#4.
Мы можем гордиться и нашим прошлым и нашим будущим, мы можем радостно
продолжать нашу работу.
Поздравляю вас с праздником и желаю вам таких же больших побед впереди.
Да здравствует советский учитель!
ВОЛЯ, МУЖЕСТВО, ЦЕЛЕУСТРЕМЛЕННОСТЬ
Вопрос о коммунистическом воспитании трудящихся поставлен как вопрос
решающего значения. Отрадно сейчас видеть волну самого широкого интереса к
этому вопросу, которая поднялась в нашем обществе. Вопрос о
коммунистическом воспитании назрел не только в порядке политического
развития нашей страны, он назрел и в быту, в обыкновенном, будничном
самочувствии каждого советского гражданина.
Мы хорошо понимаем, что этот важнейший вопрос является решающим и в
области нравственных отношений нашего общества, и в области
промышленности, и в проблемах нашего богатства, роста, нашей победы в
мировой революции, и, наконец, в проблемах нашего счастья и счастья всего
человечества.
Мы знаем все это не только потому, что размышляем, требуем и хотим.
Нет, мы знаем еще и потому, что видим: коммунистическое воспитание - не
проект, не предвидение, это уже существующая реальность. Советский человек
1939 г., советские народные массы наших дней в очень малой степени
напоминают людей перед началом империалистической войны. наш народ не
только вырос в общем богатстве, в знаниях, в развитии, в готовности к
действию и к борьбе, он вырос и нравственно, и его нравственный рост
настолько велик, что давно определился наш этический переход в "новое
качество".
На каждом шагу мы встречаем в нашем обществе совершенно новые
требования к человеку и совершенно новые нормы человеческого поступка и
поведения. Каждому ребенку нашей страны известны многие имена лучших
людей, показавших самые высокие образцы социалистического героизма,
настойчивости, преданности революции и партии. От этих вершин практической
советской этики представление о новых законах поведения и требования к
человеку распостраняются широко и глубоко в народе, создавая новые
категории нашей мысли и новые традиции для действия.
Коммунистическое воспитание многомиллионных масс советского народа
началось с первого дня революции, с первого слова Ленина, с первых боев на
фронтах гражданской войны. И потом, в течение 21 года, комму-
нистическое воспитание, сплошь и рядом в незаметных и неощутимых
выражениях, как будто между делом, как будто в боковых параллельных
процессах, а на самом деле сознательно и целеустремленно проводилось на
протяжении своего грандиозного опыта социалистической стройки. Буквально
можно сказать: нет ни одного акта, ни одного слова, ни одного факта в
нашей истории, которые, кроме своего прямого хозяйственного, или военного,
или политического значения, не имели бы и значения воспитательного,
которые не были бы вкладом в новую этику и не вызывали бы нарастания
нового морального опыта.
Этот моральный опыт, эти родившиеся уже новые формы поступка еще не
сведены в строгую систему, еще не оформлены в точных положениях, в
терминах и, самое главное, еще не расширились до общенародных опытных
традиций. Мы еще очень часто наблюдаем некоторую борьбу между старой и
новой этикой, еще приходится слышать споры и недоуменные высказывания по
вопросу о разных деталях поступка. Еще не уравновешены и не сделались
нормативными многие положения о любви, дружбе, ревности, верности, чести
- эти детали в настоящее время занимают нашу молодежь, и она жадно ищет
правильных решений, потому что она требует и хочет коммунистического
совершенства поведения.
Среди проблем самой первой степени значимости стоит проблема воспитания
воли, мужества и целеустремленности. Несмотря на то что во всемирной
истории трудно найти эпоху, которая отличалась бы такими всенародными
проявлениями этих качеств поступка, несмотря на то что все наши победы
являются результатом нашей могучей воли, нашего беззаветного мужества,
нашего сознательного и настойчивого стремления к цели, - несмотря на это,
а может быть, благодаря этому вопросы воспитания воли сделались самыми
важными и волнующими вопросами нашего бытия. Тем более важными они
становятся сегодня, когда наша страна переживает новый подьем, когда она
стоит на определившихся путях к коммунизму.
Конечно, воспитание воли и мужества на каждом шагу и сегодня
совершается в нашей стране, и каждый день прибавляет в этом отношении еще
не учтенные новые победы. Но совершенно ясно и другое. Совершенно ясно,
что мы обязаны с чисто большевистской искренностью и прямотой сказать, что
воспитание воли, мужества и целеустремленности проходит иногда в порядке
самотека, что сознательных, организующих и точных начинаний в этом деле
недостаточно.
В особенности это нужно сказать в отношении нашей школы. Трудно
переоценить важность этого вопроса. В наших школах воспитываются больше 30
миллионов детей и юношей. Это в несколько раз больше любой армии в любом
государстве, это больше очень многих самих государств. И если мы допустим
в этом важнейшем воспитательном деле хотя бы 10 процентов брака, то это
значит, что мы прибавим в нашем обществе 3 миллиона плохо воспитанных, а
может быть, и вредно воспитанных молодых людей. Народное образование и
народное воспитание в нашем государстве сделались таким количественно
могучим, что и один процент брака в этой работе грозит нашей стране
серьезными прорывами.
Перед лицом этой постоянной политической проблемы уместно спросить: что
сделано и что делается в области организации школьного воспитания?
И ответить нужно в очень грустных словах. В советской жизни нет другой
области, в которой делалось бы наше советское дело так неуверенно, так
неразборчиво, так неопределенно.
По совести нужно ответить: никто не знает, что делается, никто об этом
не думает, никто за это не отвечает. Несмотря на очень многие угрожающие
симптомы, несмотря на самые настойчивые, тревожные сигналы со стороны
всекго общества, несмотря на неоднократные указания партии на
неблагополучие нашего педагогического участка, - наркомпросовский богатырь
"не трехнется, не ворохнется". Воля, мужество, целеустремленнность! Эти
слова звучат почти дико, когда мы вспоминаем о Наркомпросе. Надо иметь
прежде всего мужество, чтобы открыто признать: мы не знаем, кого мы
воспитываем, кого мы хотим воспитать, мы не знаем, нужно ли воспитывать
мужество. А вдруг это "непедагогично"? А вдруг это опасно для здоровья? А
вдруг мамаши будут недовольны?
Кто виноват в этой неразберихе? Позвольте, а где же педагогические
ученые, где эти сотни инженеров педагогики, которые обязаны были, давно
обязаны подгоотовить, продумать, разрешить вопросы коммунистического
воспитания? Ведь нигде так часто не произносились эти два слова, как в
педагогических статьях. А что сказано в этих статьях по вопросу о
воспитании воли, мужества и целеустремленности?
Эти вопросы фактически сняты с очереди, как и многие другие вопросы
воспитания. Эти вопросы спрятаны в хитром переплете псевдонаучной
болтовни, прикрыты устаревшим и совершенно чуждым для нас утверждением,
что никаких отдельных вопросов воспитания нет, что воспитание неразрывно
связано с образовательным процессом. Честное слово, трудно даже поверить,
но такой просто и наивный фокус проделывается на глазах всего советского
общества. Вместо того чтобы честно и серьезно работать над вопросами
коммунистического воспитания, сделали умное лицо и заявили:
- Воспитание? А зачем? Учитель - он же преподает, вот в это самое время
он и воспитывает. История! Вы знаете, одна история сколько может
воспитать, вы себе представить не можете!
И хотя никто к этим утверждениям не мог отнестись с уважением, хотя для
всех ясно, что ничего, кроме ловкости рук, в этом утверждении нет, - все
осталось как было.
История, конечно, воспитывает. Воспитывает и литература и математика.
Но никакого права ограничивать воспитательной процесс клубной работой,
конечно, никто не имел, как не имеет права инженер-строитель утверждать,
что при постройке дома достаточно заняться только вопросами центрального
отопления и конструкции крыши.
Почему организаторы школьного воспитания поступают ттак непринужденно
просто? Исключительно потому, что они сами никакого отношения... к
целеустремленности не имеют. Никакие цели их особенно не интересуют, в том
числе и цели коммунистического воспитания. А кроме того, есть и такое
соображение: как-нибудь обойдется, это же не мост строить, который может
рухнуть через месяц. Мы ученика выпустим, кто трам разберется, что он за
человек. Как-нибудь обойдется: комсомол, семья, пионеры... сделают.
И фактически получалось так, что все дело воспитателной работы,
дело огромной государственной важности, передано в руки разрозненных
учителей, среди которых много молодых и неопытных, и пионервожатых, среди
которых нет ни одного опытного. А чтобы эти разрозненные силы впоследствии
своего энтузиазма не внесли беспорядка в педагогическое балгополучие, их
связали по рукам и ногам почти щедринским требованием: все должно быть
умеренно и аккуратно.
И нечего удивляться, что наш педагогический обиход характеризуется
таким анекдотом: у нас часто повторяются слова: "это воспитательное
средство" или "это не воспитательное средство". Непосвященный человек
может подумать, что воспитательное средство - это такое, которое
преследует определенные педагогические цели. Ошибка! Ничего подобного!
Воспитательная мера - это как раз такая, которая преследует единственную
цель: чтобы все пропало, чтобы козы были сыты и сено цело, чтобы никто не
обижался и, вообще, чтобы не было неприятностей.
В подавляющем своем большинстве наша школа похожа на любвеобильную
мамашу, воспитательный метод которой определяется формулой: "чтобы дитя
было сыто и чтобы дитя не простудилось". Она обкармливает детей показной
"стопроцентной" успеваемостью и следит, чтобы дитя не простудилось
мужеством, или, допустим, целеустремленностью. И так же, как этой самой
мамаше, ей недосуг подумать: сколько мы теряем и на успеваемости и на
здоровье детей по причине близорукой заботливости.
Зато спокойнее живется. Зато можно проставить в процентах проделанную
работу и забыть о том, что во всех других советских областях люди ищут,
дерзают, находят, рискуют, но всегда создают новое.
Мужество! Попробуйте серьезно, искренне, горячо задаться целью
воспитать мужественного человека. Ведь в таком случае уже нельзя будет
ограничиться душеспасительными разговорами. Нельзя будет закрыть форточки,
обложить ребенка ватой и рассказывать ему о подвиге Папанина. Нельзя будет
потому, что результат для вашей чуткой совести в этом случае ясен: вы
воспитываете циничного наблюдателя, для которого чужой подвиг - только
обьект для глазения, развлекательный момент.
Нельзя воспитать мужественного человека, если не поставить его в такие
условия, когда бы он мог проявить мужество, - все равно в чем: в
сдержанности, в прямом открытом слове, в некотором лишении, в
терпеливости, в смелости#1. Нельзя приступить к воспитанию воли, если
предварительно не разрешить вопрос, чем советская воля отличается от воли
в буржуазном обществе. Там воля необходима человеку для подавления другого
человека, там целеустремленность направлена к лучшему куску общественного
пирога. Не рискуем ли мы подставить эти буржуазные категории вместо наших
категорий, когда всю педагогику сводим к так называемому индивидуальному
подходу?
Коммунистическую волю, коммунистическое мужество, коммунистическую
целеустремленность нельзя воспитать без специальных упражнений в
коллективе. Не метод парного влияния от случая к случаю, не метод
благополучного непротивления, не метод умеренности и тишины, а организация
коллектива, организация требований к человеку, организация реальных,
живых, целевых устремлений человека вместе с коллективом - вот что должно
составить содержание нашей воспитательной работы... То, что происходит в
нашей школе, недостойно советской эпохи.
Мы фактически ученика не воспитываем, мы ничего от него не требуем,
кроме самых примитивных тормозов, необходимых для нашего удобства. Мы
добиваемся (не всегда), чтобы он тихо сидел в классе, но мы не ставим
перед собой никаких целей положительного дисциплинирования. У наших
школьников иногда еще бывает дисциплина порядка, но не бывает дисциплины
борьбы и преодоления. Мы ожидаем, пока ученик совершит тот или иной
проступок, и тогда начинаем его "воспитывать". Ученик, не совершающий
проступков, нас не занимает, - куда он идет, какой характер разваивает в
кажущемся его внешнем порядке, мы не знаем и узнавать не умеем. Такие
распостраненные типы характеров, как "тихони", "иисусики", накопители,
приспособленцы, шляпы, разини, кокеты, приживалы, мизантропы, мечтатели,
зубрилы, проходят мимо нашей педагогической заботы. Иногда мы замечаем их
существование, но, во-первых, они нам не мешают, а во-вторых, мы все равно
не знаем, что с ними делать. А на самом деле именно эти характеры
вырастают в людей вредоносных, а вовсе не шалуны и дезорганизаторы.
В настоящее время, когда у нас воспитывается больше 30 миллионов детей,
не подлежит сомнению, что успех этой грандиозной работы зависит не от
разрозненных усилий миллиона учителей, а исключительно от организации
школы как целого, от стиля и тона тех требований, которые мы предьявляем к
детям, от стиля дисциплины и игры в детском коллективе, от широко
организованных регулярных упражнений в волевых напряжениях, в мужестве, в
постоянном движении к большим, ясным, желанным целям.
Такая педагогическая работа будет не только гораздо более эффективна,
но и гораздо более приятна для педагогов. Наше учительство сейчас очень
страдает от серости, скуки и ложной добродетельности собственных приемов.
Оно страдает от неисчислимого количества самых диких предрассудков,
неизвестно откуда к нам пришедших. Например, до сих пор считается
аксиомой, что для детской натуры необходимо пустое, бестолковое,
нецелесообразное движение. До сих пор считают "воспитательной" мерой
непротивление в классе, хотя бы при этом срывался целый урок. До сих пор
наш ребенок даже в течение одного года несколько раз перебрасывается из
одного коллектива в другой, а ведь на самом деле нет ничего вреднее этого
настойчивого воспитания "внеколлективного" человека.
Жизнь нашей школы, нашего детского коллектива должна быть гораздо
бодрее, гораздо подтянутее, гораздо веселее и гораздо суровее. Только в
таком случае школа начнет выполнять свои функции в деле коммунистического
воспитания, отказавшись раз навсегда от успокоительного этического
самотека.
Конечно, такая работа потребует от учительства большой энергии, большой
силы духа, потребует большие искренности и больше смелости. Но в этом
заключается не только тяжести, но и удовлетворения. Нельзя миллионную
массу нашего молодого учительства держать на постной пище кабинетных,
абстрактных и трусливых рассуждений. Наше детское общество должно отражать
жизнь всей Советской страны. Школа должна бороться за коммунизм с такой же
волей, с таким же мужеством, с таким же напряжением, как и все наше
общество. И с такой же радостью!
ПЛАН ЛЕКЦИИ "КОММУНИСТИЧЕСКОЕ ВОСПИТАНИЕ И ПОВЕДЕНИЕ"
Тезис о решающем значении коммунистического воспитания трудящихся.
Производительность труда.
Поднятие культурного уровня.
Оперативность и деловитость. Правильный подбор кадров.
Развертывание социалистического соревнования.
Сознательное отношение к своим обязанностям. Честный труд.
Помощь отстающим.
П о д н я т ь к о м м у н и с т и ч е с к о е в о с п и т а н и е
т р у д я щ и х с я
Роль интеллигенции.
Постановка вопроса.
Ясны требования.
Знаем ли мы, что такое коммунистическое поведение и коммунистическое
воспитание.
З а д а ч и к о м м у н и с т и ч е с к о г о в о с п и т а н и я
Что и кем сделано:
Мировой интерес. Длинный глаз.
Техник. Стахановец.
Привычка к рабству.
Культура. Книга. Читатель.
Единство. Союз народностей. Доверие к руководству.
Что нужно сделать.
Положение Ленина.
Необходимость детализации, размышления, проверки и опыта.
Нарастание традиций.
Привычка.
От каждого по способностям, каждому по потребностям.
Кто будет воспитывать.
Б о р ь б а с п е р е ж и т к а м и к а п и т а л и з м а
Знаем ли мы, что такое пережитки капитилизма.
Мы все относим к капитилизму.
Домашние справки на всякий случай жизни.
Ревность, пьянство, эгоизм и жадность.
Пережитки явно экономические. Таких почти нет, они хорошо скрыты.
Пережитки, вытекающие из незнания, из слабого мышления, из узости
взгляда.
Пережитки, вытекающие якобы из эгоистической природы человека.
Пережитки, вытекающие из недостаточного коллективного опыта.
Особый вид пережитков - влияние старой этической системы. Христианство.
Его сущность. Его влияние. Другие религии.
Общая средняя моральная норма "цивилизации".
Индивидуадизм. Левая и правая щеки.
"И ижденут и рекут всяк зол глагол".
Отношение к труду. Посмотрите на птиц небесных.
Отношение к коллективу.
Не судите, да не судимы будете.
Грех и покаяние.
Цинизм.
Нетребовательность. Моральный оппортунизм.
Сентиментальность.
Этическое кокетство.
Любовь к ближнему. Расслабленность.
К о м м у н и с т и ч е с к о е п о в е д е н и е
Новые разрезы измерения.
Прозаический предмет.
Все прозаичнее, ближе к жизни.
Отношение к идеалам: добро, любовь, совершенство, царствие небесное.
Материя и дух. (Материя в музыке Чайковского).
Дело доблести. Точность.
Труд, точность... моральные нормы.
Деловитость.
Все это требует образования, знания, умения.
Только ли на производстве? (А в любви, а на улице, а по отношению к
товарищу, а по отношению к самому себе?)
Е д и н с т в о п о в е д е н и я
Основная принципиальность коммунистического поведения. Эгоизм и
жертвенность.
Маркс (227).
Посадка в трамваи. Логика старая и логика новая. Паника при пожаре.
Логика разумного существа.
Примеры. Любовь нужно организовать, уметь, сделать. Счастливые и
несчастные.
Несчастный человек - виновный человек.
Э т и ч е с к и е н о р м ы н о в о г о ч е л о в е ч е с т в а
Каждому по потребностям.
Потребность как нравственная категория.
Предпосылки.
Уверенность в обеспеченности и защищенности.
Отмирание пережитков накапливания и натаскивания.
Вкус к жизни.
Общественное мнение - не будет судить по количеству вещей и тряпок.
Требовательность к себе и к другим.
Нормы определяются коллективной связью и общественным локтем.
Нормы будут вытекать из нашего сознания и нашей традиции. Регулятор -
общественное мнение. Ревность. Эстетика. Знание. Помощь...
Сознание победы и высоты нашей истории. Борьба за счастье человечества.
Забота о детях.
КОММУНИСТИЧЕСКОЕ ВОСПИТАНИЕ И ПОВЕДЕНИЕ
Мы сегодня хороним большого деятеля коммунистического воспитания, великого
гуманиста нашего времени Надежду Константиновну Крупскую. Это друг Ленина,
создавшего большевистскую партию и новую эпоху в человеческом поведении. Я
прошу вас почтить память Надежды Константиновны Крупской вставанием. (Все
встают).
Товарищи, я не чувствую себя в особенном праве говорить с вами о
коммунистическом воспитании... Я прикоснулся к этим вопросам в таком же
порядке, в каком и вы прикасаетесь к ним почти ежедневно, и поэтому не
ожидайте от меня никаких формул или истин, не ожидайте от меня никакой
мудрости.
Договоримся так, что вопрос этот, для нас всех важный, дорогой, вопрос
этот всех нас интересует, и поговорить о нем в меру нашей искрен-
ности, нашего настоящего глубокого желания совершенствоваться в области
коммунистического поведения всегда уместно.
Мое маленькое право говорить перед вами вытекает из моего жизненного
опыта. Я сообщу, в чем заключается это право. Революция, советская жизнь
поручили мне дело, дело перевоспитания малолетних правонарушителей. Я
работал с ними 16 лет, работая без перерывов, без отпусков, без
бюллютеней, без выходных дней. Это, конечно, удача - такая длительная
работа в одном коллективе. И когда я начал ее, я считал, что передо мною
стоит миниатюрная задача: вправить души у этих самых правонарушителей,
сделать их вместимыми в жизни, т.е. подлечить, наложить заплаты на
характеры, не больше, только то, что необходимо, чтобы человек мог
как-нибудь вести трудовую жизнь, как-нибудь - я на большие достижения не
претендовал. Но по мере того, как я работал, как рос и богател мой
коллектив, по мере того как он становился комсомольским коллективом, _ВИЛ
постепенно повышал требования к своему делу, к себе, и дело повышало
требования ко мне и к моему коллективу, и я уже перестал интересоваться
вопросами исправления, меня перестали интересовать так называемые
правонарушители, потому что я увидел, что никаких особых
"правонарушителей" нет, есть люди, попавшие в тяжелое положение. Я очень
ясно понимал, что если бы в детстве попал в такое же положение, я тоже был
бы таким, как они. И всякий нормальный ребенок, оказавшийся на улице без
помощи, без общества, без коллектива, без друзей, без опыта, с
истрепанными нервами, без перспективы, - каждый нормальный ребенок будет
себя вести так, как они...
Я пришел к заключению, что нет детей-правонарушителей, а есть люди, не
менее богатые, чем я, имеющие право на счастливую жизнь, не менее, чем я,
талантливые, способные жить, работать, способные быть счастливыми и
способные быть творцами. И тогда, конечно, совершенно ясно, никакие
специфические педагогические задачи перевоспитания уже не могли стоять
передо мной. Стояла обыкновенная задача - воспитать человека так, чтобы он
был настоящим советским человеком, чтобы он мог быть образцом поведения#1.
Последние годы, таким образом, я никого не исправлял, я просто выполнял
обыкновенную советскую работу, воспитывал обыкновенных хороших советских
людей. Меня сопровождал успех, и в этом заслуга, конечно, уже не моя, в
этом заслуга всей нашей советской жизни - тех целей, которые перед нами
стоят, тех путей, которые мы вместе с вами прошли, той энергии, которую мы
находим в каждом часе нашей жизни.
Вот почему и моя работа, и усилия моего коллектива имели успех. В
результате я пришел к некоторым интересным для меня самого выводам. Первый
вывод такой: воспитание - очень легкое дело, воспитание счастливое дело,
никакая другая работа по своей легкости, по исключительно ценному,
ощутимому, реальному удовлетворению не может сравниться с работой
воспитания.
Я это всегда говорю, и многие коллеги, в особенности, коллеги-педагоги,
посмеиваются, слушая меня. Но они не имеют права улыбаться.
Недавно пригласили меня на юбилей одной школы...#2 Я увидел
замечательную школу, одну из лучших московских школ, и я спросил:
"Наверно, у вас по 20 лет работают педагоги?" - "Да, - говорят, - директор
20 лет
в школе, а этот - 15, а этот - 12". И у них большой успех, потому что 20
лет быть директором в одной школе - значит отдать ей жизнь. А это очень
много. Вот и я отдал свою жизнь и так же, как они, работал успешно.
Я имею право утверждать, что работа по воспитанию - очень легкая
работа. Легкая не в том смысле, что можно поработать, потом пойти
погулять, потом почитать, отдохнуть и т.д. Нет, времени она берет много,
но она легкая по типу напряжения.
Последние годы у меня было 600 коммунаров... и мне было легко работать,
настолько легко, что с 1930 г. работал без обычной в интернатах должности
воспитателя. Были учителя в школе, были инженеры на заводе, но детский
коллектив в 600 человек жил, в известном смысле, самостоятельно. И утром,
когда я услышал сигнал "вставать" и знал, что в моем коллективе нет ни
одного взрослого человека, я не беспокоился. Я прекрасно знал, что они
достаточно разумны, дисциплинированны и воодушевленны, чтобы над ними не
ставить надзирателя. Они могли сами проделать такую простую вещь, как
вовремя встать с постели, умыться, вовремя убрать пыль, вытереть полы,
выстроиться и встретить своего дежурного командира официальным
торжественным приветствием как сегодняшнего руководителя. А после этого
они давали сигнал на работу, и к ним приходили взрослые - инженеры,
педагоги и я, которые вели день дальше.
Я сначала поражался, зная, как трудно встать вовремя, натереть полы,
когда за тобой никто не следит, а потом перестал удивляться и увидел, что
это нормальное коллективное действие, нормальный человеческий поступок, а
нормальный человеческий поступок и есть самый простой и самый легкий
поступок.
Вот и я приношу к вам вывод, который могу вам предложить, - это моя
уверенность в том, что коммунистическое воспитание - это счастливый
процесс, который сам в себе несет успех, и поэтому дело воспитания -
легкое и счастливое дело...
Коммунистическое воспитание мы начинаем не сегодня, оно начато 20 с
лишним лет назад, оно начато для всего нашего народа с первого удара
Октябрьской революции, а для партии большевиков коммунистическое
воспитание начато с первых слов товарища Ленина#3. Коммунистическое
воспитание - это не то, что стоит перед нами, а то, что давно нас
воспитывает и в значительной мере уже воспитало нас.
Наш советский человек отличается большими новыми особенностями.
Русские, украинцы, беллорусы, все иные народности - вообще советский
человек приобрел новые качества характера, новые качества личности, новые
качества поведения. Среди этих качеств можно отметить некоторые, всем
прекрасно известные. Прежде всего, наш человек сделался субьектом мирового
масштаба, он мыслит масштабами мира, у него дальний глаз, он видит,
следит, интересуется всем тем, что происходит на земном шаре, он
переживает те несчастья, которые происходят в Испании и в Китае,
переживает как гражданин мира. На наших глазах советский человек сделался
именно этим гражданином мира, а 22-23-24 года назад он был еще
провинциальным человеком Российской империи... Вот это качество сделаться
человеком мирового знания, человеком мировых интересов и
мировых вопросов - это уже большой шаг вперед в деле коммунистического
воспитания.
Во-вторых, этот самый российский человек, советский гражданин, который
на 80 процентов был неграмотен и далеко стоял от техники, сейчас сделался
прежде всего техником. У нас мальчик в 7-9-12 лет больше техник, чем мы,
старики, люди старого поколения. Мы сплошь и рядом не знаем, что такое
карбюратор, что такое зажигание и что такое капот, а многие из нас,
стариков, серьезно думают, что на револьверных станках делают револьверы.
А наши мальчики знают, что такое капот и что такое зажигание. Мне в
особенности посчастливилось близко подойти к этой технической душе
советского гражданина, пока этому гражданину 10-14 лет. Я и сам, как все
педагоги, думал, что ребенку нужно давать легкую работу, т.е. давать шить
трусики или чинить обувь, иногда делать табуретки. Когда мы заставляем
ребят делать плохую табуретку, шить плохие ботинки и кое-как сшить
рубашку, мы считаем, что это полезный детский труд и детская техника. И я
так думал и предлагал своим ребятам такую работу. А поработавши с ними 12
лет, и им предложил заграничные драгоценные станки, сложнейшие, в которых
действительно дышит интеграл, предложил делать "Лейки", советские ФЭД. Что
такое "Лейка"? Это 300 деталей, точность которых 0, 001 миллиметра. Это
производство с заменяемостью частей, точнее, сложное, трудное дело. Там,
наконец, оптика, которую когда-то знали только немцы, а в царской России
не умели вообще делать точной оптики.
Я не побоялся предложить это ребятам. И сам удивлялся тому, что четыре
часа в день коммунар стоит у автомата, у револьверного, зуборезного,
шлифовального станка и рядом с ним стоит взрослый наемный рабочий, у
которого больше сил и больше как будто здравого смысла. Это человек моего
возраста. И казалось мне и всем инженерам, что это все-таки рабочий, а это
ребенок, детский труд. И сколько процентов нужно скинуть на эту детскую
производительность труда. И оказалось, что этот ребенок в течение четырех
часов делает полную норму рабочего восьмичасового рабочего дня. И что
самое главное - делает быстро, делает со страстью и делает хорошо. Знаете,
что такое станок. Он параден, красив, он дорог. Он весь блестит, у него
медные красивые металлические части. Его нужно беречь, холить. И наши
советские мальчики именно так к нему относятся. Какой может быть разговор
о порче станка! Пятнышка на станке, неубранной стружки не должно быть. И я
увидел, что проблема пятнышка на станке - это есть моральный вопрос, это
этика. Этика нового человека, еще молодого, но взявшего эту этику от
нашего общества, эту новую свою человеческую душу, которая в станке, в
работе видит для себя какой-то транспорант для поведения. И у нас молодежь
стоит выше какой угодно другой молодежи.
Откуда пошло стахановское движение? Мы, молодые советские граждане,
оказались талантливыми техникумами, талантливыми покорителями природы,
значит, талантливыми борцами за новые богатства, за новую жизнь.
Еще какие качества уже как продукт коммунистического воспитания,
которое мы прошли, есть у нас? И некоторые вступают со мной в переписку
и доказывают, что коммунистическое поведение здесь не при чем, напротив,
именно человек, коммунист, т.е. член партии, а человек по характеру
коммунист, должен жить счастливо, должен жить свободно, не должен быть
рабом ни своих чувств, ни своих действий, ни своей жены. И крыть нечем.
Имеет право. Иначе, в самом деле, для чего кровь проливали. Так вот и
такой вопрос тоже имеет важное значение. Кое-кто клеветал на нас, говорил,
что русский человек по природе раб. Трудно себе представить, чтобы
советский гражданин мог допустить когда-нибудь возвращение к рабству. Но
это не значит, что он сделался анархистом. Нет, он нашел в себе большой
гений, большой талант. Там было рабство, теперь сознательная дисциплина. В
этом заключалось гнусное возражение против всяких реформ и революции, в
этом заключалась явная мера ретроградов и тайная вера либералов, что,
только оставаясь рабом, человек может работать.
Где же эта пресловутая привычка к рабству? Что осталось от татарщины,
крепостного права, самодержавия? Ничего не осталось! Советский гражданин
нашел в себе большой гений, большой талант. Когда-то было рабство, теперь
сознательная#4 дисциплина. Это новое качество, воспитанное всем процессом
нашей борьбы, - это результат коммунистического воспитания.
Теперь тот самый неграмотный человек, который до Октября смотрел на
печатную бумагу как на сырье для цигарки, этот самый человек, мало того,
что сделался читателем, что никакие тиражи не могут заполнить нашего
спроса, - он сделался качественным читателем. Я часто встречаюсь с моими
читателями на конференциях, на встречах и беседах, и, по правде вам
сказать, когда я первый раз попал на такую конференцию, я про себя тайно
думал: ну что? Это - читатель, как-нибудь поговорим. Это же не критик,
который в меня и шпагой и иголкой тычет. Это читатель, добрый человек,
который то простит, того не разберет. Ничего подобного, пожалуй, критик,
журналист, литературовед не может сравниться с нашим советским читателем
по вкусу, по умению определить, что хорошо сделано, что плохо сделано, что
нужно, что не нужно, что интересно, что неинтересно, что ценно, что
неценно. Советский читатель - это человек богатого вкуса, больших
требований к литературе и большого умения разбираться в литературе, и еще
самое главное, что отличает и что всегда отличало лучшую часть русской
интеллигенции, - это подход к книге, как к другу, как к идейной категории,
а не как к тому, что должно развлекать. Наш советский читатель - это
человек, который в книге ищет мудрости, знания, идею. Это требовательный,
высокопринципиальный и высококультурный читатель. Он таким сделался на
наших глазах на протяжении двух десятков лет. И таков он в какой хотите
аудитории. Я бываю в московских собраниях, и в деревенских, и в провинции,
и трудно сказать, где он выше. То, что он говорит, как он думает, как он
умеет анализировать, как он умеет чувствовать, верить, - это человек
огромной культуры души, огромной культуры личности. И ничто меня так не
радует, как эта культура. Нельзя даже сказать, что это сделала только
школа. Это сделала вся наша жизнь, все наше движение. Это тоже результат
коммунистического воспитания.
И наконец, главное достоинство, главное качество нашего гражданина, в
котором никто не может сомневаться, - это наше единство. До революции
казалось, что может быть? 100 народов, 100 языков, русский, якут, грузин,
как можно примирить всю эту массу, которую царь держал железным обручем? А
у нас обруч - это уважение, это наш гуманизм, подобного история никогда,
конечно, не видела.
Вот это наше единство, единство всего народа, единство всех граждан,
это наше чудесное уважение, любовь к большевистской партии, это
единство, несмотря на то что мы умеем критикнуть, имеем свое мнение, умеем
поговорить, что вот это, мол, не нравится, позудить и т.д., несмотря на
что, несмотря на то что у нас так много людей - 190 миллионов, эта единая
советская душа советского народа - это благо для всех нас и всего будущего
человечества. Этот результат коммунистического воспитания уже в наличии,
уже готовый.
Значит ли это, что мы уже так коммунистически воспитаны, что дальше нам
нечего делать? Я должен сказать, что в общем дело настоящего большого
коммунистического воспитания только еще начинается. И вот поэтому уместно
сейчас задать себе вопрос: а что такое коммунистическое воспитание, а что
такое коммунистическое поведение?
Вы знаете, что в жизни не всегда войдешь в глубину термина, и кажется
все очень просто, думаешь, что коммунистическое воспитание - это хорошее
воспитание, коммунистическое поведение - это хорошее поведение. Но ведь и
до революции было у людей хорошее поведение и плохое. Может быть, и теперь
так же: кто не пьянствует, жену не бьет, заботится о своих детях до
какого-тор нормального предела, не врет, не крадет, - значит, это хорошее
поведение, коммунистическое. Так это или не так? Мне приходится часто
беседовать по этим вопросам с молодежью и с пожилыми людьми. Приходиться
встречать такое мнение: это хороший человек, так будем считать, что он
коммунистически воспитан. Так это или не так?
Всем нам очень хорошо известны слова Ленина: "...нравственность - это
то, что служит разрушению старого эксплуататорского общества и обьединению
всех трудящихся вокруг пролетариата, созидающего новое общество
коммунистов".
Все то, что служит этой задаче трудящихся, задачам революции, будет
нравственно, а что не служит этой задаче, будет безнравственно. Это общий
критерий для положения о коммунистической нравственности. А вот коснемся
частного случая, такой мелочи: "Почему ты не сделал того-то?" - "Забыл,
выскочило из головы". Третий человек говорит: "Безобразие, что ты
забываешь". А четвертый возражает: "Ну чего ты к нему пристал, он не
виноват, он забыл". И действительно, человек что-то помнил, а потом забыл.
Ведь естественно, можно же забыть. Это естественный поступок. Имеет это
отношение к формуле товарища Ленина? Конечно, имеет. В нашем обществе
точное выполнение обязанностей - нравственная категория.
У человека семья, жена, дети, а потом он встретил красивую женщину и
влюбился. Бросил жену, бросил детей...
Могут найтись люди, которые скажут: "Какие могут быть разговоры, что
такое поведение идет против революции, когда именно революция освободила
меня от семейных цепей и я хожу без цепей, в кого хочу, в того влюбляюсь".
Я отвечаю: "Нет, не цепей я хочу, я хочу коммунистического поведения". Но
некоторые вступают со мной в спор, доказывают, что чело-
век по характеру коммунист, должен жить счастливо, свободно, не должен
быть рабом ни своих действий, ни своей жены.
А я спрашиваю: но имел ли он право быть рабом своих чувств?
Формула товарища Ленина нужна нам для того, чтобы в каждом отдельном
случае, на каждом шагу, в каждом движении усеть этой формулой проверить
свое поведение и узнать - коммунистически я поступаю или
некоммунистически. И совершенно ясно, что для того, чтобы эту формулу
расширить до мельчайших деталей наших поступков, нужно большое усилие
всех, нужна мысль, нужно искать, анализировать проблемы. Но и этого мало.
Еще нужно так привыкнуть к новым требованиям новой нравственности, чтобы
соблюдать эти требования, уже не обременяя наше сознание каждый раз
отдельными поисками...
Мы идем к коммунизму, к принципу "от каждого по способностям, каждому
по потребностям".
Но что значит "каждому по потребностям?"..
Для того чтобы выяснить, что такое потребности и как они будут
действительно удовлетворяться, для этого сознательно, умно относиться к
своему поведению недостаточно. Необходима привычка правильно поступать.
Наша задача не только воспитывать в себе правильное, разумное отношение
к вопросам поведения, но еще и воспитывать правильные привычки, т.е. такие
привычки, когда мы поступали бы правильно вовсе не потому, что сели и
подумали, а потому, что иначе мы не можем, потому, что мы так привыкли. И
воспитание этих привычек - гораздо более трудное дело, чем воспитание
сознания.
В моей работе воспитания характеров организовать сознание было очень
легко. Все же человек понимает, человек сознает, как нужно поступать.
Когда же приходится действовать, то он поступает иначе, в особенности в
тех случаях, когда поступок совершается по секрету, без свидетелей. Это
очень точная проверка сознания: поступок по секрету. Как человек ведет
себя, когда его никто не видит, не слышит и никто не проверяет? И я потом
над этим вопросом должен был очень много работать. Я понял, что легко
научить человека поступать правильно, в моем присутствии, в присутствии
коллектива, а вот научить его поступать правильно, когда никто нек слышит,
не видит и ничего не узнает, - это очень трудно...
Я несколько раз наблюдал, как коммунары вели себя в трамвае. Вот сидит
коммунар. Он меня не видит. Смотрю, в трамвай входит человек, коммунар
осторожно сдвинулся с места, чтобы никто не заметил, ушел в сторону, и
никто не заметил. Вот, товарищи, поступок здоровый, красивый поступок.
Сделать для себя, ради идеи, принципа - это уже трудно, и научиться так
поступать - трудно, и трудно научить так поступать. Например, вы идете по
берегу реки, тонет девочка, вы прыгнули, вытащили девочку и ушли. Что
такое, если вас увидят 3-4 человека и будут вам аплодировать? Пустяки. А
хочется. Помните случай в Москве, когда был пожар? Какой-то молодой
человек проезжал в трамвае, увидел девушку на четвертом этаже, полез,
вытащил девушку и скрылся. Никто не знал, как его найти. Вот это идеальный
поступок. Поступок для правильной идеи. В каждом случае мне приходилось
работать над этой проблемой. Мы натирали полы каждый день. Натерли пол,
зал блестит, и кто-то прошел в грязных ботинках по полу. Пустяковый
случай. Уверяю вас, никакое
воровство, никакое хулиганство не доводило меня до белого каления, как эти
грязные следы. Почему нагрязнил? Потому что никто не видел. Ведь это,
может быть, тот самый лучший коммунар, который от других требует
правильного поведения, сам прекрасный ударник, идет впереди. И когда он
остался один, наедине, когда его никто не видел - он плюнул на работу
своих товарищей, на свой собственный уют, на свою эстетику и красоту
потому, что никто не видел. Таково противоречие между сознанием, как нужно
поступить, и привычным поведением. Между ними есть какая-то маленькая
канавка#5, и нужно эту канавку заполнить опытом. Именно о такой привычке к
правильным поступкам говорит товарищ Ленин.
Вот общие положения о задачах коммунистического воспитания. Перед нами
стоят эти задачи. Мы должны в ближайшие пять лет пройти этот путь
коммунистического воспитания. Кто будет нас воспитывать? Конечно, будет
воспитывать партия, советская жизнь, школа, советское движение вперед,
советские победы, которые и до сих пор нас воспитывали. Мы будем
воспитывать сами себя.
Вот что интересно. В книге "Флаги на башнях" я описал коммуну им.
Дзержинского. Это была хорошая коммуна, образцовый коллектив. Могу без
ложного стыда это утверждать. Первыми не поверили критики. Один сказал:
Макаренко рассказывает сказки. Другой критик добавил: это мечта Макаренко.
А я подумал: чего от критиков можно ждать? Сидят они в своих кабинетах,
ничего не видят, не слышат, пусть пишут...
Но вот я получил письмо от учащихся 379-й школы. Длинное товарищеское
письмо. Поздравляют меня и говорят: "Читали вашу книгу "Флаги на башнях",
она нам очень нравится. Но только у вас там все какие-то очень хорошие
коммунары, а у человека есть достоинства и недостатки, так и нужно людей
описывать".
Это - распостраненное мнение, что у человека должны быть и достоинства
и недостатки. Так думают даже молодые люди, школьники. Как "удобно"
становится жить при сознании: достоинства имею, недостатки тоже есть. А
дальше идет самоутешеение: если бы не было недостатков, то это была бы
схема, а не человек. Недостатки должны быть для красочности.
Но с какой стати должны быть недостатки? А я говорю: никаких
недостатков не должно быть. И если у вас 20 достоинств и 10 недостктков,
мы должны к вам пристать, а почему вас 10 недостатков? Долой 5. Когда 5
останется - долой 2, пусть 3 останется. Вообще, от человека нужно
требовать, требовать, требовать! И каждый человек от себя должен
требовать. Я бы никогда не пришел к этому убеждению, если бы мне не
пришлось в этой области работать. Зачем у человека должны быть недостатки!
Я должен совершенствовать коллектив до тех пор, пока не будет недостатков.
И что вы думаете? Получается схема? Нет! Получается прекрасный человек,
полный своеобразия, с яркой личной жизнью. А разве это человек, если он
хороший работник, если он замечательный инженер, но любит солгать, не
всегда правду сказать? Что это такое: замечательный инженер, но Хлестаков?
А теперь мы спросим: а какие же недостатки можно оставить?
Вот если вы хотите проводить коммунистическое воспитание активным
-330 -
образом и если при вас будут утверждать, что должны быть у каждого
недостатки, вы спросите - а какие? Вы посмотрите, что вам будут отвечать.
Какие недостатки могут остваться? Тайно взять - нельзя, схулиганить -
нельзя, украсть - нельзя, нечестно поступить - нельзя. А какие же можно?
Можно оставить вспыльчивый характер? С какой стати? Среди нас будет жить
человек со вспыльчивым характером, и он может обругать, а потом скажет:
извините, у меня вспыльчивый характер. Вот именно в советской этике#6
должна быть серьезная система требований к человеку, и только это и сможет
привести к тому, что у нас будет развиваться в первую очередь требование к
себе. Это самая трудная вещь - требование к себе. Моя же "специальность" -
правильное поведение, я-то должен был во всяком случае правильно себя
вести в первую очередь. С других требовать легко, а от себя - на какую-то
резину наталкиваешься, все хочешь себя чем-то извинить. И я очень
благодарен моему коммунарскому коллективу им. Горького и им. Дзержинского
за то, что в ответ на мои требования к ним они предьявляли требования ко
мне.
Например, такой случай. Я наказывал коммунаров, сажал под арест у меня
в кабинете. Бывало, посидит полчаса, а я говорю: иди. И думаю, какой я
добрый человек, наказал и через полчаса отпустил. Вот меня теперь будут
любить. Вообще благорастворение души. И вдруг на общем собрании говорят:
"У нас есть предложение, Антон Семенович имеет право наказывать,
поддерживаем, приветствуем это право. Но предлагаем, чтобы он не имел
права прощать и отпускать. Что это такое - Антон Семенович накажет, а
потом у него доброе сердце, попросили - и он простил. Какое же он имел
право прощать? Иногда Антон Семенович с размаху скажет: под арест на 10
часов, а потом через час отпускает.Неправильно. Вы раньше, чем наказывать,
подумайте, на сколько часов. А то вы скажете на 10 часов, а потом
прощаете. Никуда не годится".
Постановили на общем собрании: "Начальник имеет право наказывать, но не
имеет права прощать". Так, как судья: вынес приговор и через несколько
минут сам ничего поделать не может, Приговор вынесен - и все. И я сказал:
"Спасибо не за то, что правильное предложение внесли, а спасибо за то, что
вы меня воспитываете". Стремление закрыть глаза - простить или не простить
- это распущенность собственного поведения, разболтанность собственного
решения.
Я учился у моих коммунаров, как быть требовательным к себе. И каждый
может учиться у других людей, но это трудная вещь.
Воспитание себя, коммунистическое воспитание себя - это трудная работа,
но не сделать ее может только расслабленный человек, который ищет всего
легкого.
Теперь вопрос о борьбе с пережитками капитализма#7.
Ну, скажем, ревность - это пережиток капитализма или нет? Ко мне
недавно пришли три студента первого курса и спрашивают: "Спорим, спорим и
никак выспорить не можем. Ревность - это пережиток капитализма или нет? С
одной стороны, как будто пережиток капитализма, потому что я люблю ее, а
она другого любит. Я как будто собственник и предьявляю свои права
собственности. А с другой стороны, как же можно любить без ревности, как
это можно любить и не ревновать. Это не настоящая любовь. Какова это
любовь, когда тебе все равно, как она на тебя посмотрит, как
она на товарища посмотрит". И на самом деле, ревность такое чувство,
которое, пожалуй, так легко к капитализму не отнесешь. Во всяком случае,
такой вопрос поставить можно. Дальше, допустим, выпить лишнего, пережиток
капитилазма или нет? Как же пережиток капитализма, если тебе 23 года, ты
при капитализме не жил и начал выпивать вообще при Советской власти?
Почему это пережиток? Это как раз тоже наше явление.
Ну, даже возьмем такую очень распостраненную штуку, как эгоизм.
Опять-таки, если люди, которые говорят: эгоизм - это пережиток капитализма
несомненный. А другие возражают: эгоизм - здоровое явление. Человек, не
имеющий эгоизма, это значит, что с ним хочешь, то и делай. И много других
таких явлений есть, о которых мы так и не знаем, куда их отнести. ...и
обычно сваливаем в одну кучу и говорим - это пережиток капитализма. А на
самом деле некоторые вещи порождены нашей советской жизнью. Возьмите вы
горячность, излишнюю самоуверенность, даже удальство, оно у нас сплошь и
рядом рождается от нас, от нашего советского патриотизма, пафоса, когда
человек прет вперед, стремится к цели и часто разрушает на своем пути. Это
неосмотрительность, это плохая ориентировка. Это уже, конечно, не
пережиток капитализма.
Вообще пережитков много, и они разнообразны. Самых настоящих пережитков
(экономических методов) капитализма как раз мы не наблюдаем. Трудно
представить себе, чтобы наш гражданин мечтал открыть бакалейную лавочку.
Такого явления мы уже не видим, и даже втайне никто об этом не мечтает.
Трудно себе представить человека нашего общества, который бы хотел
кого-нибудь эксплуатировать, думал бы об этом сознательно. А между тем мы
наблюдаем в жизни, как один человек бессознательно "эксплуатирует"
другого. В позапрошлом году я поехал с товарищем по Волге. Хороший друг.
Но он меня всю дорогу, 20 дней, "эксплуатировал".
Заказать постель - он не мог, пойти на пристань что-нибудь купить - не
мог. Пошел купить раз огурцов - купил гнилых. Кипятку достать, билеты
купить, машину найти - ничего не мог. И я на него работал все это время.
Он "эксплуатировал" меня и спокойно жил моим трудом...
И на каждом шагу мы видим сейчас у нас этот пережиток капитализма. В
особенности если спросим женщин - как мы их эксплуатируем. И я раньше
думал: ну кого это касается, по-семейному согласились. Я служу, и жена
служит, а кроме того, и обед готовит, и носки штопает. И мне в голову не
приходило, что я сам должен штопать носки. А в коммуне я понял, что такое
атависты со стремлением эксплуатировать женщин. Вот у меня хорошие ребята,
комсомольцы, воспитанные ребята и спрашивают: кто будет чинить носки?
Носки рвутся, и нельзя же каждый раз новыне носки покупать. Правда. А
девочки говорят, разве они не могут чинить. Ах, так - говорю. Вот вам
инструктор, и вот вам, товарищи мальчики - комсомольцы, каждый день урок,
как штопать носки. "Не мужское это дело", - говорят. И тут я им всласть
наговорил. И учились, и научились, и чинили носки, и заплаты делали.
Я бы на месте наших женщин каждый день в работу мужа брал: научись
чинить носки. Потому что просто стыдно: мы, мужчины советского
героического периода, победившие на всех фронтах всех врагов, и такой
пустяк сваливаем на женщин, а для женщины это трудно, это
большая работа, и иногда приходится наблюдать наших замечательных
советских женщин, которые работают вместе с нами, несут вместе с нами все
наше напряжение и наши радости и печали, где-то там по ночам, когда глава
семьи спит, чинят носки. Куда это годится? Никуда не годится. А что такое
штопать носки? Приятная эта работа. Вы не думайте, что я достиг в этом
вопросе совершенства, но я, честно, не ношу носков и ботинок, я ношу
сапоги и портянки, но я не эксплуатирую свою жену. И я не дошел еще до
того, чтобы купить себе хороший пиджачный костюм, как мне хочется, и
чинить носки. Нет, все-таки я еще носков чинить не буду. Я еще не достиг
совершенства. Но я ставлю такую задачу.
Мы очень много эксплуатируем женщин. В коммуне я добился, что там не
было эксплуатации девушек, а в жизни я не вижу, что этого еще нет. В
особенности я задумался над этим вопросом недавно, когда ко мне пришла
одна женщина. Ко мне иногда приходят разные люди. Но я никак не мог
ожидать такого страдания. Она пришла, сидит и плачет. "Чего вы не
плачете?" - "Не могу выносить, как мужчины эксплуатируют женщин". "Кого,
вас?" - "Нет, я одинокая". Затем я понял, что у нее есть основания
страдать. Это человек большой души, которая от революции ждала настоящего
женского освобождения. И она видит, что настоящего женского освобождения
нет. Тут пережиток капитализма крепко сидит у нас. Мы его всегда видим,
все знаем и все благодушно допускаем, пользуясь чем? Предательски
пользуясь тем, что женщины нас любят и хорошо к нам относятся.
Предательски эксплуатируем не только работницу-женщину, но и любящего нас
человека. Вот какая страшная форма эксплуатации. Это пережиток.
Есть пережитки не только буржуазные в самом своем содержании, есть
вытекающие из нашего незнания, нашего неумения, из нашего роста - это уже
не пережиток, а недожиток.
Но есть один сорт пережитков, о котором мы меньше всего думаем и
который составляет настоящую систему пережитков стороны. Это старая этика,
старая система морали, по которой мы жили, наш народ жил тысячу лет, а
человечество 2 тысячи лет или больше. Мы закрываем глаза, мы делаем вид,
что мы этой старой системы морали не замечаем, что ее нет, а она есть. Не
собрание пережитков, не сумма отдельных атавизмов и пережитков, а система
традиций, система взглядов, логика. Это христианская этика. Нам кажется,
что мы покончили с этим: храмы, батюшки, мифы. Вся догматика христианства
очень легко слетела с нашей территории. А вот этическая система
представления о поведении, традиции, представления о нравах, об идеалах,
поведении у нас еще очень крепко живет и у самых настоящих советских
людей, у членов партии, у настоящих большевиков. Этические представления
христианства. Я под христианством вовсе не хочу понимать какое-то
ортодоксальное христианство со всеми его положительными утверждениями. Я
под христианством понимаю все то, что выросло на христианской почве. Я к
христианству отношу всю эту европейскую цивилизацию, эту европейскую
этику, которая выявляется не только в православном или католике, а и в
еврее и магометанине. Вся накопленная двухтысячной историей этическая
жизнь классового общества. Это самая страшная груда пережитков.
Среди коммунаров я сначала по неопытности считал главным и са-
мым трудным обьектом своей заботы воров, хулиганов, оскорбителей,
насильников, дезорганизаторов. Это характеры, которые ничем не удержишь.
Не за что взяться. А потом я понял, как я ошибаюсь. Тот, который грубит,
не хочет работать, который стащил у товарища три рубля из-под подушки, -
это не было самой главной трудностью и не из этого вырастали враги в
обществе. А тихоня, который всем нравится, который все сделает, лишний раз
на глаза не попадется, никакой дурной мысли не выразит, - у себя в спальне
среди 15 товарищей имеет сундук и запирает его на замок.
И это тот характер, над которым мне прежде всего нужно работать, потому
что этот тихоня так и проскользнет мимо моих рук, и я не могу ручаться ни
за мысли его, ни за поступки. Он и выйдет в жизнь, а я всегда буду ждать:
а что он сделает. По отношению к таким тихоням я особенно всегда
настороже. Я тряс его изо дня в день, чтобы он почувствовал. Со своей
подлой душой - и прикидываться хорошим человеком!
И потом мои коммунары научились бороться с таким характером и на
серебрянном блюде подавать его во всей приглядности.
И эта корзинка, которую человек запирает на замок, - это страшная вещь.
Представьте себе, живут 15 мальчиков. На нашей территории нельзя было
ничего запирать, кроме производства. Спальни не имели замков, корзинки не
должны были запираться. 90 спален, когда ушли на работу, остаются без
охраны. А он один повесил замок. И я знаю, что из такого человек
получится, и таких людей ни наказанием, ничем не проберешь. Взорвать нужно
его каким-то динамитом. И я 6 лет с таким возился. Все знали, что он
"иисусик", что у него добрые глаза, что он по виду как будто очень хороший
человек, но ни одному поступку его мы не верили.
И когда он просил, чтобы его командировали в военное училище, нет -
говорю. Почему? Потому что ты "иисусик".
И наконец, он понял, что нельзя быть "иисусиком". Старался, старался,
но своей природы не мог переделать. Ловили его на всякой гадости: то
слушок какой-нибудь пустит, то на девочек потихоньку гадость скажет.
Наконец ушел он в один из южных вузов, и я не мог быть спокойным, что
из него выйдет человек. И когда он пришел ко мне прощаться, я изменил
своему педагогическому такту и сказал: "Сволочью ты был, сволочь есть, и
сволочью ты и останешься".
Он приехал потом ко мне в гости и сказал: "Сколько вы со мной возились
и ничего со мной поделать не могли, но вот то, что вы мне сказали:
сволочью был, сволочью и будешь, - этого я забыть не могу. И сволочью я не
буду". И вот этот взрыв: того, что я ему сказал, он забыть не может.
Он не может допустить, чтобы я был прав: и он приехал и говорит: вы
ошиблись, не буду сволочью, вы увидите. Я сказал: посмотрим. Вот ты
кончаешь вуз, выходишь инженером, и мы посмотрим. А ребята пишут: "Как там
Сергей? Мы слышали, что хорошо учится. Не верим". Из другого города
писали: "Что с Сергеем? Что-нибудь он уже выкинет". Но его все-таки
удалось удержать. А сколько таких, которые промелькнули между рук, с
которыми не работали! Вот эти "иисусики" - самые паскудные люди, это
христиане, не в смысле религиозном, а в смысле наследия европейской
христианской этики во всем ее обьеме.
Сентиментальность, нежная расслабленность, стремление насладиться
хорошим поступком, прослезиться от хорошего поступка, не думая, к
чему такая сентиментальность - это самый большой цинизм в практической
жизни. И эти пережитки остались. Тот добр, тот все прощает, тот чересчур
уживчив, тот чересчур нежен. Настоящий советский гражданин понимает, что
все эти явления расслабленной этики "добра"#8 противоречат нашему
революционному делу, и с этими пережитками мы должны бороться.
Но главная борьба должна идти по выработке норм нашего
коммунистического поведения. Близость к практической жизни, к простому
здравому смыслу составляет силу нашей коммунистической этики.
И не нужно говорить об идеалах, о совершеннейшей личности, о
совершеннейшем поступке, мы должны мыслить всегда прозаически, в пределах
практических требований нашего сегодняшнего, завтрашнего дня. И чем ближе
мы будем к простой прозаической работе, тем естественнее и совершеннее
будут и наши поступки. Я думаю, что не может быть идеальнее совершенства в
вопросах этики. Я переживал очень много сложных коллизий в своей
педагогической работе как раз в работе совершенства. Возьмем такой простой
вопрос: пить воду можно или нельзя? Христианин обязательно скажет: нельзя.
Полное воздержание, водка - зло, не пей. И вот этот максиум при всей
прочей христианской инструментовке, оон кажется даже близкостоящим к
какому-то серьезному требованию. И рядом тут же всепрощение, полная
нетребовательность к человеку. И максиум висит в воздухе. В нашей этике не
может быть такого максиума. Ничего не может быть свято, если это святое не
идет навстречу интересам нашей революции.
Ко мне приходили ребята. Редко, когда они приходили без бутылки водки в
кармане. Эта беспризорная шпана больше пила, чем ела. Как это он придет в
коммуну и не похвастается, что он пьет водку. И были такие люди среди них,
которые приходили ко мне в 16-17 лет и они уже привыкли пьянствовать. Что
с нимиь делать? Вот в нашей советской современной школе есть подобный,
хотя и более мелкий, вопрос - курение. Курят ученики 5, 7, 10 классов. Что
мы - педагоги делаем? Мы говорим с чисто христианским выражением на лице
"нельзя курить", а они курят. Что мы дальше должны делать? Выгонять из
школы? Нет. Та же наша христианская душа не позволит выгнать из школы за
курение, эта же христианская душа запрещает курить и не может выгнать за
курение. И естественный результат - курят, только не открыто при вас, а в
уборной, в отхожем месте, т.е. в самых вредных условиях. Что делать? Как
бороться? Надо же решить, а мы его решить не можем и делаем вид, что все у
нас благополучно. Мы запрещаем курить. Ребята курят, получают полное
удовольствие, а мы не видим, мы ничего не знаем, все благополучно. Но это
еще курение. Ну, а водка? У меня были ребята, которые привыкли пить водку
и которые иногда из отпуска приходили пьяные и потом сидели у меня в
кабинете и плакали на моем плече. Что, мне легче от того, что он будет
каждый выходной день плакать? Выгонять тоже нельзя. Я, конечно, по секрету
от педагогического начальства вынужден был заняться этим вопросом с точки
зрения коммунистической этики. Что мне делать? Выгонять? Куда его
выгонять? У меня последняя стадия его развития, и я знаю, что если я буду
сидеть на этой христианской двурушнической позиции, то он будет у меня
жить 5 лет, 5 лет будет пить и будет пьяницей.
- 335 -
И мы все знаем, товарищи педагоги, что у нас дети живут до 18 лет, потом
выходят в жизнь, а в жизни они будут пить водку. Мы считаем это
нормальным. Пусть он пьет после 18 лет, я за него не отвечаю. А я не мог
так поступить. Потому что главной моей задачей было не образование, а
воспитание.
Что я делал. Я пришел к выводу, что я должден был научить их пить
водку. Я их приглашал к себе домой, завхоз покупал водку, я ставил на стол
закуску, приборы, клал салфетки, ножи, вилки, все очень культурно, я
собирал 8-10 человек "отьявленных пьяниц" в 11 часов вечера, когда уже все
легли спать, и говорил им: "Строгий секрет, никто не должен знать о нашем
пире. Никто". - "Будьте покойны". Они уже перепуганы этой обстановкой. А я
говорю: "Буду учит вас пить водку и дам вам следующий совет. Вот три
правила: на голодный желудок не пей; второе правило - закусывай.
Повторите. И третье правило - знай, когда нужно остановиться, на какой
рюмке, чтобы не потерять лицо человекв". Это, говорят, хорошие правила.
"Ну, давай проделаем первое упражнение".
Налили по рюмке. Выпили, закусили. Есть такие, спрашиваю, которые
считают, что нужно остановиться на первой? Нет, говорят, таких нет. Выпили
по второй, по третьей. Я говорю: "Проверьте себя, вы себя знаете". И вот
кое-кто говорит: "Нужно остановиться". Но были такие храбрецы, которые на
десятой остановились. "Ну, теперь идите спать!" И все трезвые. Они уважали
меня и понимали, что я делаю дело.
А вот наше российское дело: где-нибудь в переулке перевернуть литр,
упасть и тут же заснуть у парадного крыльца.
Через неделю, через месяц спрашиваю: "Будете помнить мои правила?" -
"Спасибо, сердечное вам спасибо, - говорят. - Будем всегда ваши правилам
помнить. В голову нам не приходило, что и в этом деле нужна культура и
можно чему-нибудь научиться. Когда пойдешь в город и купишь бутылку, нужно
ведь ее всю выпить, куда же девать остаток. Закусывать? Где будешь
закусывать? И поэтому все так и делается неправильно. Пьешь - и все". И
человек 50 за свою жизнь я вот так научил пить водку. У меня не было
другого выхода. Я только в этом году стал рассказывать об этом, а то делал
это в секрете.
Когда, например, в гости приезжает какой-нибудь капитан Красной Армии,
ну, поставишь графинчик, закуску. И он говорит: "Всегда на шестой
останавливаюсь. Всю жизнь буду помнить".
Товарищи, я к чему это рассказываю? Если бы я был христианин и захотел
бы балансировать, жонглировать этикой, они бы у меня вышли пьяницами и
теперь они были бы несчастные люди.
В колонии им. Горького, когда я еще не научился сам, как их исправлять,
был у нас Лапоть, замечательная личность, блестящий характер, блестящая
натура, а спился. Не научил я его пить. Из-за пустяка спился. Влюбился в
красивую девушку, женился, а он сам некрасивый. Какая же гарантия, что
такая женщина не будет тебе изменять? А он нарвался на легкомысленную
особу. Он человек больших чувств - и запил. И теперь пьет. Я уже его взял
в руки, я его отправил в колонию к Калабалину.
И некоторые из горьковской колонии хорошие ребята пьют только потому,
что я не справился с этим проклятым грехом, не научил, как его
- 336 -
привести в культурный вид. Мы все кричали: не пей, не пей, будь как
голубь.
Точно так же и с курением. Я не пошел на путь максиума, я покупал табак
и папиросы, и они курили в моем присутствии, у меня прикуривали. И именно
это позволило мне вести борьбу с курением другими средствами, средствами
убеждения, врачебным вмешательством, и наконец, старшие курят на договоре:
вы курите, а младшим курить не даете. И уж при этом условии младшим не
покурить. Конечно, я мог вызвать врача, своего воспитанника и сказать
себе: вызови к себе, посмотри и попугай. И тогда врач вызывал мальчика и
говорил: "Что у тебя с легкими делается, ты год проживешь". - "А что
такое?" - "Да там один никотин". Я ему не запрещал курить, а доктор его
пугал. И процент курящих у меня был невелик, он не превышал 15-20. И очень
многие взрослые мальчики-комсомольцы бросали курить именно потому, что я
не делал максималистской проблемы.
Что все это доказывает? Прозаичность нашего этического подхода,
близость к жизни, то, что по нашим силам, то и есть наша этика, что вы
способны сделать. Мы требовать должны, но исключительно посильное
требование. Я в особенности считаю, что в нашей коммунистической этике
всякое превышение может только калечить. Я помню спор между двумя
студентами, моими воспитанниками. Одному из них 19 лет. Вдруг на него
нашла такая мизантропия: "А для чего жить, а какая цель?" У вас это тоже,
наверное, бывает. Встает вопрос: а для чего жить? А какая цель жизни? И
потом такая сентенция: везде материя. Материя, материя и материя. Живем, а
потом умрем и сгнием.
Я с ним возился, возился - не за что взять. А тут приехал товарищ и
замечательно сказал: "Материя, говоришь?" - "Да". - "Ну что же, с такой же
материей и жить можно. Материя хорошая. Никакой другой материи не хочу и
духа другого не хочу". И убедил человека. И от всей этики ничего не
останется, если говорить высокими выражениями о добре, истине и т.д. Наша
этика должна быть этикой прозаической, деловой, сегодняшней, завтрашней, у
нас проходят между добром и злом, между правильным и неправильным,
выражаясь по-старому, проходят не по тем линиям, как в христианстве.
Какое дело христианской этике до вопросов труда? А у нас труд - это
этическая категория. Все обязанны трудиться, а раз обязаны все, - значит,
это норма морали.
Но возьмем более сомнительные нормы, например, такие нормы, которыми не
могут значиться вхристианстве, например, точность. Мы считаем часто, что у
людей должны быть недостатки, и сплошь и рядом считаем, что если человек
привык опаздывать, то это небольшой недостаток. Я в коммуне известным
образом преследовал любовь, т.е. не хотел, чтобы были ранние браки,
считая, что это большое зло, поэтому обрабатывал любовные сюжеты всякими и
педагогическими и непедагогическими способами, т.е. говорил: "Брось свою
любовь". Так что это было обьектом моего преследования.
И все-таки был случай, когда одна коммунарка назначила коммунару
свидание где-то в парке. А я нарвался на эту историю. Сидит она на скамье,
я подсел и говорю: "Ждешь кого-то". - "Нет, так сижу". - "Неправда, -
говорю, - ждешь такого-то и такого-то. Давай ждать вместе".
Ждем, ждем. 5 часов - нет, половина шестого - нет, и наконец в половине
седьмого пришел. Я на него накинулся: "Что за безобразие. Обещал в 5 часов
- и приходи в 5, а то заставил ждать девушку, да и меня к тому же до
половины седьмого".
И вы, товарищи девушки, разлюбляйте его, если он будет опаздывать.
Точность в нашей жизни - это моральная норма. Вот, например, у нас, в
Союзе писателей, существует такой обычай. Если нужно, чтобы заседание
состоялось в 7 часов, то пишут: "Просят прибыть в шесть часов без
опоздания". Это значит приходи в семь. Написано в шесть потому, что хотят,
чтобы все собрались в семь. И если это все знают, то еще опоздают и придут
в восемь".
Какое циничное отношение к точности!
Мы требовать должны, но предьявлять исключительно посильные
требования... Всякое превышение может только калечить...
Наша этика должна быть этикой прозаической, деловой, сегодняшнего,
завтрашнего нашего обыкновенного поведения...
Те, кто считает, что у людей могут быть недостатки, иногда думают: если
человек привык опаздывать, то это небольшой недостаток.
И вот как-то спокойно опаздывают на 1-2 часа, прнебрегая тем, что его
сидят и ждут 20 человек. Это точность в простом вопросе, а проверьте вашу
точность в данном слове, точность выражений, точность выражения чувств.
Сколько есть таких случаев, когда человеку только немного нравится
женщина, а он говорит: влюблен, все отдам. Почему так говорят? Уважения к
точности нет. Если бы это уважение было, человек как-нибудь проверил бы и
сразу увидел - влюблен или не влюблен. И если бы было уважение к точности
слова, не говорил бы "я вас люблю", а говорил бы "вы мне понравились".
Все-таки это другое, тут надо подумать еще, надолго ли понравилась. Это
отсутствие точности, в конце концов, очень близко к тому недостатку,
который называется мошенничеством; точность в нашей жизни - это моральная
норма, это великое дело в борьбе за наше богатство. Возьмем последний
прекрасный закон о точном прибытии на работу. Многим кажется, что этот
закон требует напряжения от человека, что это жестоко. А я восхищаюсь, я
вижу, как создается традиция точного отношения к времени.
(А п л о д и с м е н т ы). Эта традиция станет привычкой, через 10 лет мы
научимся уважать ее, сознавать, чувствовать каждым своим нервом, ощущать в
каждом своем движении.
Я могу гордиться - в моей коммуне всегда был такой порядок: какое бы
заседание ни происходило, полагалось ждать три минуты после сигнала. После
этого собрание считалось открытом. Если на заседание кто-нибудь из
коммунаров опаздывал на пять минут, председатель говорил: ты опоздал на
пять минут - получи пять нарядов. Это значит пять часов дополнительной
работы.
Точность. Это производительность труда, это продуктивность, это векщи,
это богатство, это уважение к себе и к товарищам. Мы в коммуне не могли
жить без точности. Десятиклассники в школах говорят: не хватает времени. А
в коммуне была полная десятилетка и завод, который отнимал 4 часа в день.
Но у нас хватало времени. И гуляли, и отдыхали, и веселились,
и танцевали. И мы дошли до настоящего этического пафоса - за опоздание
самое большое наказание. Скажем, коммунар говорил мне: ухожу в отпуск до
восьми часов. Он сам назначал себе время. Но если он приходил в пять минут
девятого, я его сажал под арест. Кто тянул тебя за язык? Ты мог сказать в
девять часов, а сказал в восемь, - значит, и приходи так.
Точность - это большое дело. И когда я вижу, коммунар дожил до
точности, я считаю, что хороший человек из него выйдет. В точности
проявляется уважение к коллективу, без него не может быть коммунистической
этики.
В точности проявляется основной принцип нашей этики, это постоянная
мысль о нашем коллективе.
Вот вопрос об эгоизме и самоотверженности. Маркс говорит: "...как
эгоизм, так и самоотверженность есть при определенных обстоятельствах
необходимая форма самоутверждения индивидов"#9.
...Я наблюдал в одной колонии, которую ревизировал в прошлом году,
такой способ выхода из театра: все друг друга сдавили и выйти не могут.
Хотите, говорю, научу, как нужно выходить из театра? Вы сейчас выходили из
театра 20 минут, попробуйте выполнить мой совет - и выйдите в течение 5
минут. Очень просто: хочешь выйти - уступи дорогу другому. И действительно
- помогло. Оказывается, каждый выиграл. Эгоизм каждого удовлетворен.
Мы в Харькове демонстрировали, как нужно входить в театр: колонна в
шестьсот человек проходит к театру, дается сигнал - справа по одному
бегом, и шестьсот коммунаров вбегали в течение одной минуты. Это просто
разум, просто логика, никакой хитрости нет. И в каждом нашем поступке
может быть такая логика. Если бы все граждане при входе в трамвай уступали
друг другу дорогу, никто никогда не давил и все вошли бы. Личность
выигрывает именно потому, что есть расчет на большие цифры и большие
массы. Наша коммунистическая этика должна быть рассчитана на миллионы
счастливых, а не на счастье только мое. Логика старая: я хочу быть
счастливым человеком, мне нет дела до остальных. Логика новая: я хочу быть
счастливым человеком, но самый верный путь, если я так буду поступать,
чтобы все остальные были счастливы. Тогда и я буду счастлив. В каждом
нашем поступке должна быть мысль о коллективе, о всеобщей победе, о
всеобщей удаче. Поэтому противно смотреть на жадного эгоиста, который
хочет сейчас ухватить, ухватил, пожирает и забывает, что именно при таком
способе действия вместо радости обязательно в каком-то случае схватишь
горе...
Всякий поступок, не рассчитанный на интересы коллектива, есть поступок
самоубийственный, он вреден для общества, а значит, и для меня. И поэтому
в нашей коммунистической этике всегда должен присутствовать разум и
здравый смысл. Какой бы вы ни взяли вопрос, даже вопрос любви, он решается
тем, чем определяется все наше поведение. Наше поведение должно быть
поведением знающих людей, умеющих людей, техников жизни, отдающих себе
отчет в каждом поступке. Не может быть у нас этики без знания и умения,
без организации. Это относится и к любви. Мы должны уметь любить, знать,
как нужно любить. Мы должны к любви подходить как сознательные,
здравомыслящие, отвечающие за себя люди, и тогда не может быть любовных
драм. Любоввь так же нужно организовать, как и все дела. Любовь так же
любит организацию, как
и всякая работа, а мы до сих пор думали, что любовь - это дело таланта.
Ничего подобного.
У меня в коммуне были сотни девушек и юношей, кто влюблялся, был
убежден сначала, что это личная симфония, а я поневоле смотрел на них и
думал: вот на этого чернобровая произвела определенное влияние, которое в
ближайшее время может сказаться в лишних "плохо" в школе, в позднем
вставании, испорченных нервах.
Я должен был воспитывать чувства этих людей.
Этическая проблема "полюбил - разлюбил", "обманул - бросил" или
проблема "полюбил и буду любить на всю жизнь" не может быть разрешена без
применения самой тщательной ориентировки, учета, проверки и обязательно
умения планировать свое будущее. И мы должны учиться, как надо любить. Мы
обязаны быть сознательными гражданами в любви, и мы поэтому должны
бороться со старой привычкой и взглядом на любовь, что любовь - это наитие
свыше, налетела вот такая стихия, и у человека только его "предмет" и
больше ничего. Я полюбил, поэтому я опаздываю на работу, забываю дома
ключи от служебных шкафов, забываю деньги на трамвай. Любовь должна
обогащать людей ощущением силы, и она обогащает. Я учил своих коммунаров и
в любви проверять себя, думать о том, что будет завтра.
Такая разумная, точная проверка может быть сделана по отношению к
каждому поступку. Возьмите такую простую категорию, как несчастье. Ведь по
нашей старой привычке говорят: это не его вина, а его беда. Иначе: это
несчастный человек, с ним случилось несчастье, надо его пожалеть,
поддержать. Правильно - поддерживать, конечно, нужно в несчастье, но
гораздо важнее требовать, чтобы не было несчастий. Несчастных людей быть
не должно. И я убежден, что при развернутом коммунизме будет так: такой-то
привлекается к судебной ответственности по такой-то статье за то, что он
несчастлив. Нельзя быть несчастным. Наша этика требует от нас, во-первых,
чтобы мы были стахановцами, чтобы мы были прекрасными работниками, чтобы
мы были творцами нашей жизни, героями, но она будет требовать, чтобы мы
были счастливыми людьми. И счастливым человеком нельзя быть по случаю -
выиграть, как в рулетку, - счастливым человеком нужно уметь быть. В нашем
обществе где нет эксплуатации, подавления одного другим, где есть
равенство человеческих путей и возможностей, несчастий быть не должно.
Правда, мы еще мало об этом думаем. Но вот я в своем маленьком опыте
подошел к этому и говорил коммунарам: что может быть противнее несчастного
человека? Ведь один вид несчастного человека убивает всю радость жизни,
отравляет существование. Поэтому, если ты чувствуешь себя несчастным,
первая твоя нравственная обязанность - никто об этом не должен знать.
Найти в себе силы улыбаться, найти силы презирать несчастье. Всякое
несчастье всегда преувеличено. Его всегда можно победить. Постарайся,
чтобы оно прошло скорей, сейчас. Найди в себе силы думать о завтрашнем
дне, о будущем. А как только ты встанешь на этот путь, ты встанешь на путь
предупреждения несчастий. Счастье сделается нашим нравственным
обязательством, и иначе быть не может при коммунизме. Несчастье может быть
только продуктом плохой коммунистической нравственности, т.е. неумения,
неточности, отсутствия уважения к себе и другим
Вот, товарищи, я заканчиваю. Для того, чтобы разрешить все вопросы
коммунистической этики, нужно много думать, мыслить, писать об этом, к
этому стремиться. Нужно себя тренировать в постоянном нравственном
поступке. Вся наша жизнь, наша борьба, наше строительство, наше напряжение
помогут нам расти в области коммунистического воспитания.
Разрешите закончить.
Вопрос. Англичане очень точны, но можно ли их назвать людьми ч
коммунистическими задатками?
Ответ. Я не говорил, что точность - единственный признак
коммунистически воспитанного человека. Я говорил, что у нас точность
должна быть моральной нормой, а у англичан точность существует лишь как
норма этикета, норма вежливости. Мы требуем точности не только в быту, а в
работе, в словах, в ответственности за свои обязанности. Наша формула
точности глубже захватывает жизнь, но, конечно, не покрывает всего
коммунистического воспитания.
Вопрос. Недостатки изменяются. Достоинства с течением времени переходят
в свою противоположность. И этот процесс всегда будет. Значит, никогда не
может быть человека, который не имел бы недостатков?
Ответ. Но это не значит, что на данном этапе мы не должны требовать
уничтожения сегодняшних недостатков. Наши законные требования имеют
моральное значение. А, конечно, недостатки всегда будут оставаться в
обществе. Но чем больше мы будем требовать, тем меньше их будет.
Вопрос. Очень часто ребята не хотят учиться, а хотят работать, а мы до
17 лет их мучаем и мучаемся сами. Правильно ли это?
Ответ. Маркс считал, что дети с 9 лет должны принимать участие в
производительном труде#10. Труд очень увлекает детей, и я уверен, что наша
будущая школа будет применять производительный труд. Мы не справились с
трудовым воспитанием в большой мере благодаря отсутствию кадров.
Вопрос. Прошу ответить: вы встречали ваших героев во "Флагах на
башнях", работали с ними или вы полагаете, что они должны быть ьакие?
Ответ. Я восемь лет руководил этой коммуной. Я убежден, что каждый
детский коллектив может быть таким, и требую этого. Только, в отличие от
некоторых педагогов, моих противников, я говорил: это возможно, если от
детей требовать правильного поведения. Кроме требования нужны и другие
меры. Я вообще считаю, что у нас сейчас во многих школах главной бедой
является дисгармония между бурными, сильными, горячими натурами ребят в
12-14 лет и скукой детского коллектива в школе. Детскаий коллектив должен
быть гораздо более веселый, бодрый.
В книге "Флаги на башнях" нет ничегго выдуманного, там описана только
правда#11. И я это сделал, прекрасно понимая, что уменьшаю художественную
силу своего произведения. Если бы я прибавил, выдумал, оно было бы
интересно. Но я служу интересам коммунистического воспитания и не считал
себя вправе описать не так, как было.
Вопрос. Я знаю некоторых студентов, они изучают науки, готовятся быть
научными деятелями, а в то же время ходят грязные.
Ответ. Совершенно правильно, не только студенты. Я на внешность обращал
первейшее внимание. Внешность имеет большое значение в жизни человека.
Трудно представить себе человека грязного, неряшливого, чтобы
он мог следить за своими поступками. Мои коммунары были франты, и я
требовал не только чистоплотности, но и изящества, чтобы они могли ходить,
стоять, говорить. Они были очень приветливыми, вежливыми, джентельменами.
И это совершенно необходимо...
Когда ко мне приехал инспектор Наркомпроса и разговаривал со мной,
развалясь на столе, я ему сказал: "Товарищ инспектор, вы не умеете со мной
разговаривать в присутствии коммунаров, укладываетесь на мой стол, это не
корректно".
Вопрос. Нет ли в книжке "Флаги на башнях" замысла более широкого, чем
показать детский коллектив?
Ответ. Я хотел показать, что настоящая педагогика - это та, которая
повторяет педагогику всего нашего общества. Требования нашей партии -
большие требования к человеку и коллективу#12.
И я свою педагогику не выдумал. Я знал, что больше требуют от членоа
партии, чем от беспартийных, и поэтому я от своих старших коммунаров,
комсомольцев в первую очередь требовал. И я считаю: наказывать нужно не
худших, а лучших.
Лучшим ничего прощать нельзя, даже мелочи. А худшие за ними тянутся.
Они хотят, чтобы от них столько же требовали...
Вопрос. Можно ли прозаические этические нормы сделать нормами в наших
школах?
Ответ. Это насчет курения. Я не имею права отвечать сейчас на такой
вопрос. Я думаю, что, если бы я был директором школы, я старшим ребятам
разрешил бы курить. Но курить не более 7 папирос в день, и сказал бы им:
вы отвечаете за то, если младшие будут курить. Вредно курить в 14-15-16
лет, а в 18 - ничего. Я сам курю с 14 лет.
Вопрос. Один ученик избил другого. Последствия - увечье. Виновника
наказывают так: исключают на несколько лет. Правильно ли это?
Ответ. Я знаю такой случай, когда одна ученица обкрадывала других, и
тогда всем синклитом постановили: отправим ее в летний санаторий, она
отдохнет и исправится. Но она научилась там танцевать фокстрот и приехала
такой же, как была.
Я считаю, что дети даже толкать не должны друг друга. Они должны
двигаться целесообразно. Никаких бесцельных движений. И я своим коммунарам
говорил: хочется побегать - вон площадка, можно там бегать. Извольте здесь
вести себя прилично.
Вообще воспитание сдержанности, торможение движений - прежде всего. А
избиение товарища считалось самым страшным преступлением, за которое
изгоняли из коммуны.
Вопрос. Как воспитываете своих детей?
Ответ. Я не воспитываю своих детей потому, что у меня их нет. Я
женился, благодаря моим беспризорным, очень поздно, в 40 лет, и детей уже
мне иметь нельзя, не успею их воспитать. Но у меня есть дети моей жены,
моего брата, и я их воспитываю как умею.
Вопрос. Необходимо издание журнала "Школа и семья".
Ответ. Это правильно. Я вижу, в каком беспомощном положении находятся
родители, когда простого совета не от кого получить. Журнал такой нужен.
Вопрос. Считаете ли вы правильным сохранение единой школы, когда
для всех обязательно семилетнее обучение по единой программе? Согласны ли
вы с тем, что при таких условиях воспитание - самое легкое дело? Вы имели
в коллективе правонарушителей, а в обычной школе мы имеем такую смесь, что
воспитание становится достаточно трудным.
Согласны ли вы с тем, что следует некоторых ребят изолировать от их
родителей, даже если они еще не правонарушители? Я имею в виду советский
соответствующий интернат.
Согласны ли вы с тем, что ребята, имеющие неоднократные приводы,
должны оставаться в нормальной школе?
Ответ. Такой вопрос задал мне Эррио - французкий министр, когда
приезжал ко мне в коммуну: "Как вы допускаете, что у вас воспитываются
вместе с правонарушителями и нормальные дети?"
Я ему ответил, что в жизни тоже они живут вместе. Именно поэтому
воспитывать нужно вместе#13.
Каждый человек должен входить в жизнь, умея сопротивляться вредному
влиянию. Не оберегать человека от вредного влияния, а учить его
сопротивляться. Вот это советская педагогика.
Я согласен, что воспитание - легкое дело и, конечно, в школе оно легче,
чем в коммуне. Я удивляюсь многим нашим директорам, которые говорят: "У
вас было хорошо, у детей не было семьи, они все жили у вас под руками". А
я их спрашиваю: "А что вы сделали, чтобы овладеть бытом ваших детей?" -
"Мы вызываем родителей".
Вы прекрасно понимаете, что обычно вызывают родителей и говорят: "Ваш
мальчик не учится и плохо себя ведет. Примите какие-нибудь мерв.
Поговорите. Боже сохрани - не бейте". - "Хорошо, до свидания".
Каждый понимает, в чем дело. В глубине души педагог думает: хорошо,
если он его побьет.
Иной родитель после такого разговора прямо берется за ремень, а другой
просто ничего не делает, и все идет по-прежнему.
Я считаю, что педагогический коллектив школы должен организовать быт
школьника. Чтобы я сделал на месте директора школы? Я положил бы перед
собой карту всех дворов, где живут ученики. Организовал бы бригады.
Бригадиры приходили бы каждый день и рапортовали, что делается во дворах.
Раз в месяц под руководством бригадира бригада выстраивалась бы, и я
приходил бы на смотр. Я премировал бы лучшие бригады в школе. Я прикреплял
бы родителей к бригадам. И можно было бы многое сделать#14. Лиха беда
начало. Во всяком случае, влиять на семью нужно через учеников. Самый
верный способ. Вы в школе, в государственном воспитательном учреждении, и
вы должны руководить воспитанием в семье.
Вопрос. Могут ли быть у детей отрицательные черты характера, или могут
быть только дурные привычки, связанные с плохой средой?
Ответ. Могут быть дурные привычки у ребкнка с плохой нервной системой,
и часто прежде всякого педагогического вмешательства нужно просто
пригласить врача. Иногда советуют переменить коллектив. А я считаю, что
нет ничего более вредного, как частая перемена коллектива для детей. Из-за
этого вырастает антиколлективная личность. Так что действовать в сторону
улучшения коллектива лучше, чем менять коллектив.
МОИ ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ
Товарищи, я не докладчик, потому что я не ученый, у меня нет научных
трудов по педагогике. Я чувствую себя просто как человек, которому
доводится перед вами отчитываться, сделать маленький авторский отчет: и
педагогический и литературный. Поэтому прошу вас иметь в виду, что никаких
твердых выводов я сам еще не имею. То, что сделано в жизни мною и моими
коллегами-коммунарами, - это еще только опыт. И очевидно, для того чтобы
из этого опыта можно было сделать какие-либо определенные выводы, надо еще
проверить его не раз и не два. Поэтому единственная форма внимания,
которую я у вас прошу, - это такая.
У меня свой опыт, своя жизнь: у вас свой опыт, свои мысли. И сегодня
произойдет некоторое столкновение наших мыслей. Может быть, они пойдут
параллельно, может быть, пересекутся, может быть, при встрече рассекут
друг друга, но от этого столкновения всегда будет польза.
Наше дело, дело коммунистического воспитания, - это новое дело в
мировом масштабе. Если мы возьмем такие области, как техника, литература и
другие, то там всегда вы что-то получаете от прошлого поколения. В области
коммунистического воспитания дело обстоит сложнее, потому что 20 лет назад
эти два слова почти не сочетались: коммунистическое воспитание. И нам
совсем не стыдно сказать, что во многих деталях нашей работы мы еще
плаваем, и будем еще плавать, и не можем не плавать. И было бы просто
зазнайством утверждать, что за 20 лет мы могли создать, довершить,
закончить, оформить большую, новейшую педагогическую школу, школу
коммунистического воспитания. Мы с вами именно пионеры в этом деле, а
пионерам свойственно ошибаться. И самое главное - небояться ошибок,
дерзать.
Вот коротко о значении нашей сегодняшней встречи.
Мне очень трудно перед вами отчитываться, потому что у вас есть
литературныф акультет, там преобладают интересы литературные. Я немножко
литератор, - значит, я должен отчитываться и в литературных моих делах. Но
я чувствую себя педагогом не только прежде всего, а везде и всюду
педагогом. Моя литературная работа - только форма педагогической работы.
Поэтому говорить о литературе я буду очень немного.
Коротко я вам расскажу о своей биографии, педагогической и
литературной, чтобы не было недоразумений. Потому что и сейчас многие
думают, будто я бывший полковник. Я не только не был полковником, а и
военным никогда не был. Я сын рабочего, маляра, железнодорожника, который
на вагонном заводе проработал более сорока лет. На этом заводе работал и
я, уже в качестве учителя, с 1905 г., получив самое низкое педагогическое
образование: я закончил однгогодичные педагогические курсы при начальном
училище. Теперь такого низкого образования, кажется, даже и в помине нет.
Это было такое низкое образование, что мне могли доверить только должность
учителя в низшей начальной школе, с жалованьем 25 рублей в месяц. (Г о л о
с. Церковноприходской?) Нет, извините, не церковноприходской. Нет, в
заводской школе. Это школа была прекрасной школой в том смысле, что там
было единое рабочее общество. Я сам был членом этого общества как сын
рабочего этого завода. И в этой школе я работал девять лет, и этот опыт
имел для меня большое значение.
Потом, уже в 1914 г., я поступил в учительский институт, даже не
педагогический вуз, который закончил с золотой медалью. И после того я
получил колонию для правонарушителей им. Горького.
Шестнадцать лет, с 1920 по 1935 г., я вел один коллектив: колонию им.
Горького и коммуну им. Дзержинского. Это один коллектив. Если вы читали
"Педагогическую поэму", вы помните, что когда меня Наркомпрос Украины
"ушел" из колонии им. Горького, то я перешел в коммуну, здесь, у вас, в
Харькове. И там уже было пятьдесят моих горьковцев. А вслед за мной еще
сотня горьковецев перешла в коммуну им. Дзержинского. Так что фактически
коммуна им. Дзержинского продолжала не только опыт колонии им. Горького,
но и историю одного человеческого коллектива. Это имеет очень большое
значение для меня и для дела, потому что продолжались и накапливались
традиции, созданные в колонии им. Горького.
Вот тогда, в коммуне им. Дзержинского, я и написал первую свою книгу
"Марш тридцатого года". Она вышла, но я не видел и не читал - не было ни
одного учительского письма по поводу этой книги, ни одной критической
заметки. Она так и провалилась, куда-то исчезла. И только один учитель на
эту книгу отозвался и похвалил ее. Этот учитель, самый неутомимый учитель
- Алексей Максимович Горький, который, живя в Сорренто, ухитрился получить
ее (я ему не посылал этой книги), прочитать и написать мне письмо#1.
А после того я написал "Педагогическую поэму", которая вышла частями в
1933, 1934 и 1935 гг. Потом еще написал был роман "Честь", "Флаги на
башнях" - последняя книга, имевшая для меня и для истории моих взглядов
очень большое значение. Многие утверждают, что она лучше "Педагогической
поэмы", другие - что никуда не годится (С м е х.) Я склоняюсь, конечно, к
серединке: это и не лучше "Педагогической поэмы", но и не такая уж плохая
книга. Во всяком случае, есть в ней что-то и хорошее.
Я еще написал первый том "Книги для родителей". Почему я решил написать
эту книгу? Последние два года я работал в управлении НКВД УССР, в отделе
трудовых колоний, и организовал трудовые колонии. Мне уже пришлось меньше
возиться с беспризорными, чем с "семейными" детьми. Если в колонии им.
Горького были беспризорные правонарушители, то в последние годы пришлось
больше собирать детей "семейных"...
Я должен был присмотреться, заинтересоваться семьей, и мне показалось
нужным написать такую книгу для родителей. Я выпустил первый том, в
котором касался вопроса семьи как коллектива. Сейчас я пишу второй том,
который говорит о нравственном и политическом воспитании в семье главным
образом, но приходится касаться и школы. Третий том будет посвящен
вопросам трудового воспитания и выбора профессии. И четвертый том, самый
для меня важный, на такую тему: как нужно воспитывать человека, чтобы он,
хочешь - не хочешь, был счастливым человеком. Правда, интересно?
За "Книгу для родителей" меня ругали и критики и педагоги. Критики
ругали за то, что эта книга слишком поучительна, а педагоги - за то, что
она слишком литературна и никто не поучает. Но больше всего педагоги
обрушились за то, что я ничего не говорил о школе.
Это недоразумение. Я и не собирался говорить о школе, я хотел говорить
о родителях, для родителей, для семьи. Я пришел в Наркомпрос РСФСР и
сказал: "Вот мною написана книжка для родителей: может быть, я ошибаюсь
или выступаю как еретик. Посмотрите". А они говорят: "Не хотим, потому что
у нас нет такого отдела семейного воспитания". Я спрашиваю: "А какие
отделы у вас есть?" Мне отвечают: "Есть школьный отдел, есть отдел
дошкольного воспитания и т.д." Я говорю: "До свидания!" Я решил, что мы
поделили функции: у них отдел школьного воспитания, у меня будет отдел
родительского воспитания. Чувствуя за собой такой авторитет, как школьный
отдел Наркомпроса, который обладает глубокой эрудицией, я думал, что мне
не надо касаться тех вопросов, которые обслуживает Наркомпрос, а я коснусь
тех вопросов, которые никакого отдела не имеют и которыми никто не
заведует.
Вот почему получилось, что я больше писал о семейном воспитании нарочно
назвал этот том "Книгой для родителей". И все-таки не помогло. В одном
московском журнале была напечатана статья "Вредные советы родителям"#2.
Вообще я не люблю читать критических статей о моих произведениях, но
эту я прочел. Что там вредного, думаю. Может быть, плохо написано?
Оказывается, что она вредна именно потому, что там ничего не говорится о
школе; следовательно, книжка вредная.
Я решил, что этот упрек не так большой руки, и продолжаю писать "Книгу
для родителей". А о школе я не буду писать. Кто меня может заставить
писать на все темы? И вообще писателю рекомендуется выбрать одну тему, а
не двадцать.
А о школе должны писать вы - педагоги... У вас много мыслей, много
чувств. Пишите!
Вот мой краткий отчет. Ну, что же еще сказать о литературных
достоинствах и недостатках моих книг? Есть один вопрос, который вас как
литературоведов, возможно, интересует. Говорят, в книге "Педагогическая
поэма" нет выдумки - это фактография. Один критик даже так написал: "Была
у человека интересная жизнь, он ее описал. Всякий, у кого есть интересная
жизнь, может написать такую книгу, и поэтому Макаренко не литератор и не
художник, а мастер-фактограф".
Я обиделся, конечно. Как это так: я не литератор, а написал книгу?
Спрашиваю на одном диспуте: "Почему вы говорите, что это фактография?" А
критик мне отвечает: "Потому что у вас написано все то, что было. Нет
выдумки, нет синтетических образов".
Я тогда сделал серьезное лицо и говорю: "Позвольте, откуда вы знаете,
что там нет выдумки? Какие у вас доказательства, что это все правда?" А
мне отвечают: "Так это же видно. Вот по Задорову вашему видно, что он был
и вы его ударили". - "Ничего подобного! - говорю. - Задорова не было, и я
его не бил; это все выдумка".
Он мог мне поверить, мог не поверить - это его дело. Но доказать мне,
что я не прав, он не мог. Я имею право выдумывать? Имею. И потому никто не
может ко мне придраться: это выдумка или не выдумка. Никто не имеет права
требовать от меня отчета об этом. А вам так, по дружбе, говорю, что ни в
"Педагогической поэме", ни в "Флагах на башнях" нет выдумки, за
исключением отдельных фамилий и отдельных ситуаций...
Вот единственный литературный вопрос, который я считал нужным осветить
вам.
Теперь, товарищи, перейдем к педагогике. Я хочу говорить очень коротко,
потому что мне задали много вопросов, и в ответах на эти вопросы, лумаю,
все и придется сказать.
Какое право я имею говорить с вами сегодня? Единственное право: я
работал 32 года педагогом - раз, и старался размышлять над своей
педагогической работой - два, и у меня была некоторая своя, как бы это
сказать, манера педагогической работы. Эта манера пришла ко мне не от моих
талантов. Она пришла от необходимости, от характера того дела, которое мне
поручили.
Мне повезло в том отношении, что я был шестнадцать лет в одном
коллективе, в том отношении, что там были прекрасные товарищи, сотрудники,
коллеги. Благодаря этому самые трудные и большие задачи у нас постепенно
выкристаллизовались в некоторое подобие системы. И у меня самого по мере
размышления над опытом выработалась некоторая система взглядов, может
быть, отличных от общеизвестной, общеупотребительной системы взглядов. И
вот об этих моих отличиях я и хочу говорить. Отличия эти оправдываются
тем, что я работал не в обычной школе, а в особом учреждении, и повезло
мне больше, чем кому-нибудь другому.
Если охарактеризовать мою удачу, то она была очень большой. Достаточно
вам сказать о такой удаче. Последние годы коммуна им. Дзержинского жила на
хозрасчете. Это совсем не пустяк. Вы представляете себе детский коллектив,
который живет на хозрасчете? Это очень важное обстоятельство: он окупал
расходы не только по школе, на жалованье учителям, на содержание кабинетов
и прочие, но и все расходы на содержание ребят. Кроме того, коммуна давала
несколько миллионов рублей чистой прибыли государству. Это удача огромная,
потому что хозрасчет - замечательный педагог. Как будто он закончил три
педагогических вуза. Он очень хорошо воспитывает.
И кроме того, хозрасчет гораздо добрее бюджета, богаче бюджета. Я мог
тратить в год 200 тыс. рублей на летние походы, 40 тыс. рублей заплатить
за билеты в харьковские театры. Я мог купить автобус, легковую машину,
другую легковую машину, грузовую машину. Разве школа может это купить?
Хозрасчет - это результат хозяйственной деятельности. Но он дает еще и
другие результаты. Я совсем недавно встретился с одной коммунаркой,
которая заканчивает исторический факультет, но она, кроме этого, имеет
квалификацию пятого разрада фрезеровщика и пятого разряда по оптической
специальности и, кроме того, будет иметь квалификацию историка#3. Вот
прекрасный букет квалификацией, а марш к нему еще приятнее и организует
сильные пучки влияния.
Мне повезло, и вот в результате этого я не стесняюсь высказать
некоторые мысли, которые сейчас могут показаться вам странными, но через
несколько лет, я уверен, вы будете со мной согласны.
Главнейшие особенности моих воззрений заключаются в следующем. В нашей
школьной практике (я хорошо знаком сейчас со школами; нет того дня,
когда бы я не был в школе) можно наблюдать то, что я называю
гипертрофией индивидуального подхода. В медицине вы слышали термин
"гипертрофия сердца", т.е. увеличение сердца. Ну, так вот, вследствие
такой гипертрофии мы в работе с нашими ребятами надеемся на чудеса
индивидуального подхода и до сих пор увлекаемся верой в спасительность
такой педагогики. Я не против индивидуального подхода, но я считаю, что
решающим в деле воспитания (собственно воспитания, я не касаюсь вопросов
образования) является не метод отдельного учителя и даже не метод целой
школы, а организация школы, коллектива и организация воспитательного
процесса.
Вот, к примеру, сегодня мне пришлось слушать реферат одного студента
педагогического института на тему "Как нужно воспитывать советский
патриотизм". Реферат интересный; видно, что студент хорошо поработал. В
нем описывается опыт одной хорошей школы и доказывается, что советский
патриотизм воспитывается, во-первых, на уроке, во-вторых, во внешкольной
работе. Приводятся примеры хороших уроков, воспитывающих советский
патриотизм, хорошей внешкольной работы. А вторая часть рассказывает о
результатах этой работы с учениками школы, о разговорах с ними. Референт
только по этим разговорам судит о советском патриотизме как о результате
воспитания, доказывающем правильность метода.
Я прослушал реферат и задал такой вопрос референту: "Ну хорошо, методы
прекрасные и результаты налицо. Но пытались ли вы проверить те детские
слова, которые у вас приведены? Вот такой-то школьник говорит, что
пограничники должны быть смелыми и что он тоже хочет быть смелым и
считает, что нужно быть смелым. Проверили вы, смел он или труслив? И если
при проверке окажется, что этот мальчик трус, то я имею право сомневаться
в том, что в нем достаточно воспитан советский патриотизм. Я допускаю, что
может быть такое положение, когда у школьника будут правильные, советские
патриотические представления, но не воспитана правильная советская
привычка.
Это особенно важно, когда речь идет о воспитании таких качеств, как
терпение, умение преодолевать длительные затруднения, брать препятствия не
рывком, а давлением. Сколько бы вы ни создавали правильных представлений о
том, что нужно делать, но если вы не воспитаете привычки преодолевать
длительные трудности, я имею право сказать, что вы ничего не воспитали.
Одним словом, я требую, чтобы детская жизнь была организована как опыт,
воспитывающий определенную группу привычек...
Я настаиваю на том, что в наших школах вопросу организации детского
опыта, жизненного опыта, коммунистического опыта не уделяется достаточно
внимания.
Я потом этого референта смутил еще одним вопросом. Я спросил его: "Те
дети, которых вы считаете правильно воспитанными, как они ведут себя в
известном вопросе, который называется не выдавать товарища педагогу?"
(Есть такая проблема, такой трудный вопрос.)
Бывает так, что дети считаются прекрасно, коммунистически воспитанными,
но если один товарищ сделал что-нибудь нехорошее, то класс его педагогу не
выдаст. Если уж такое противоречие может иметь место, то я имею право
усомниться в правильной линии воспитателя.
Я настаиваю на усилении внимания к формам организации детского
коллектива. Я не буду долго говорить об этом: вероятно, придется отвечать
на вопросы на эту тему.
Перечислю только детали проблемы, на которые надо обратить внимание.
Это, во-первых, вопрос о центре коллектива. У нас четыре центра плюс N
центров неучтенных: директор, завуч, комсорг, старший вожатый. Это
проблема очень важная. Я в своей работе организации центра уделил очень
много сил и не так скоро решил этот вопрос. Для меня это чрезвычайно
важно. Центр - это капитанский мостик, откуда идет все управление
учениками, а не центр административный.
Вопрос центра, его влияния не разрешен совершенно ни теоретически, ни
практически. Сколько я видел школ, и все по-разному. В одной школе
директор ведает всем, даже покраской полов, потолка. В другой школе завуч
всем ведает. В третьей школе, говорят, комсорг решает вопросы, а в
четвертой школе - старший вожатый. Это одна деталь проблемы.
Второй важнейший вопрос - устройство коллектива, то, что я называю
сечением коллектива#4. Я различаю первичный коллектив классов и общий
коллектив школы. Какие принципы руководят нами в организации коллектива?
Пока, можно сказать, у нас в этом деле почти нет никаких принципов. Просто
есть классы, они существуют - и все. Каждый класс живет отдельно: 10 класс
не знает, что делается в 9, а что делается во 2 и 3 классах и знать не
хочет! Как относятся 2 и 3 классы к старшим? С уважением, с почтением, с
влюбленностью? Совсем нет: вторые классы не замечают, что есть старшие, и
знать их не хотят. Полное разобщение первичных коллективов.
Следующий чрезвычайно важный вопрос - дисциплина. Этот вопрос всех
беспокоит, всех волнует. И, несмотря на это, до сих пор в нашей школьной
практике говорят о дисциплине как о дисциплине торможения.
Разве в этом суть советской дисциплины? Дисциплина торможения говорит:
этого не делай, того не делай, не опаздывай в школу, не бросай чернильниц
в стены, не оскорбляй учителя; можно прибавить еще несколько подобных
правил с частицей "не". Это не советская дисциплина. Советская дисциплина
- это дисциплина преодоления, дисциплина борьбы и движения вперед,
дисциплина стремления к чему-то, борьба за что-то - вот такая борьба нам
нужна действительно.
А решен ли вопрос о целях и задачах воспитания? Этот вопрос тоже
требует уточнения. Мы говорим, что мальчик должен быть прилежным,
развитым, аккуратным, дисциплинированным, смелым, честным, волевым и еще
много хороших слов. А в английской школе разве не добиваются, чтобы
мальчик был волевым, честным, аккуратным? Тоже говорят. Нет, такая
формулировка еще не определяет наших целей. Наши цели особые: мы должны
воспитать коммунистическое поведение. Иначе говоря, наши цели могут быть
выражены только в качествах характера, определяющих коммунистическую
личность, и эти качества должны быть выражены очень подробно, тчоно.
И вот давайте подумаем, что мы знаем о качестве характера
коллективиста, человека коммунистического поведения. Какие наши
представления об этом человеке? Ведь если скажем, что он честен, что у
него должна быть воля, что он энергичен, то это еще ничего не говорит. Это
качества не только наши.
Честность коммуниста должна отличаться от честности так называемого
хорошего англичанина. Ведь и в Библии есть указание на честность.
Наша честность требует положительного единства между трудящимися,
уважения к каждому трудящемуся, уважения к своему маленькому коллективу
к коллективу всего советского общества, уважения к трудящимся всех
стран. Вот только на этом фоне мы говорим о честности. Любое нравственное
качество у нас приобретает другое содержание, чем у буржуазии. У нас
требуется особая инструментовка нравственных качеств, вовсе не такая, как,
скажем, в Англии. И вот эти особые качества нравственной личности мы
должны воспитать. К примеру, возьмем такую важную способность, как
деловитость.
Ведь и в буржуазном представлении деловитость - это хорошее качество.
Но как понимается деловитость в буржазном мире? "Ты должен быть деловитым,
потому что много есть шляп неделовитых, и ты должен быть сильнее их".
Буржуазная деловитость - это качество для того, чтобы победить
неделовитых, взять над ними вверх, обратить их в рабов, в эксплуатируемых.
Такая деловитость - орудие эксплуатации. А у нас каждый советский человек
должен быть деловитым, деловитость одного человека не может мешать
деловитости другого человека. Значит, у нас деловитость - нравственное
качество, и требование деловитости - моральное требование. И воспитывать
деловитость мы должны в каждом человеке.
Возьмите такое понятие, как точность... В нашей воспитательной работе
точность как качество настоящего коммунистического характера должна быть
такой точностью, когда точность начальника и точность подчиненного
являются одинаковым моральным качеством.
Возьмите такое качество характера, как способность ориентировки, умение
в самой сложной обстановке ориентироваться очень быстро, очень точно,
очень спокойно, уверенно, без крика, без истерики, без паники, без визга,
такое умение мы обязаны воспитывать.
Наконец, возьмем такое важное качество характера, чисто
коммунистическое качество, как умение подчиняться товарищу - не богатому
человеку, не хозяину, а товарищу, - умение приказывать товарищу. Мы с
тобой товарищи, друзья, но наступает какой-то момент, и я получаю право
приказывать. Тогда я должен уметь приказать, а ты должен уметь
подчиниться, забыть о том, что минуту назад мы были товарищами. Это
качество характера может быть развито только в нашей стране, где нет
эксплуататорских классов, где нет власти, вытекающей из экономической
силы, из собственности, из хозяйничанья... Все эти качества мы должны
воспитывать в нашем молодом человеке.
Я назвал очень немногие из очень многих качеств.
Теперь спросят: какими средствами мы обладаем для развития этих
качеств? Ведь для того, чтобы научиться приказывать товарищу, нет
других путей, как упражнения в этом приказании, и упражнения не в порядке
баловства, шутки, а так, что невыполнение приказания влечет за собой
прорыв, когда товарищ несет ответственность перед коллективом.
Вот, товарищи, то основное, о чем я хотел сказать. Надо организовать
коллектив так, чтобы воспитывались действительные, не воображаемые, а
настоящие, реальные качества личности. Вот что мы обязаны сделать, и
тогда, при этих условиях, индивидуальный подход будет действовать
значительно сильнее, красивее и целесообразнее. Потому что если коллектива
и коллективного воспитания не будет, то при индивидуальном подходе
возникает риск воспитать индивидов, и только.
Я не буду вас утруждать другими деталями этого вопроса. Уверен, что в
ответах на вопросы придется об этом говорить.
Теперь только в заключение моего вступительного слова скажу, что все
эти вопросы чрезвычайно трудные. Трудные потому, что хорошие качества
создаются годами. Нельзя создать характер каким-нибудь особым,
быстродействующим приемом или методом.
Создать характер можно только очень длительным участием человека в
жизни правильно организованного, дисциплинированного, выдержанного,
гордого коллектива. Но организовать такого рода опыт - это значит
обязательно рисковать.
Вопрос о риске - самый трудный вопрос. Первый риск, первая опасность
заключается в том, что, если вы решили так вести работу с коллективом, вы
обязательно через четыре месяца встретитесь с контролером, который вас
спросит: "А что вы сделали? А покажите готовые коммунистические характеры,
которые вы создали". А вы не можете показать: они у вас будут созданы
через пять лет. Как через пять лет?! Сейчас в отчете показать нужно, что
вы создали (С м е х.)
Это очень большая опасность, так как часто погоня за отчетными данными
приводит буквально к анекдотам. Вот я сегодня был в одной школе и застал
там учителей в панике. Говорят: облоно принял обязательство добиться
стопроцентной успеваемости, гороно принял такое же обязательство, и наша
школа, и наш класс обязались добиться стопроцентной успеваемости. А у нас
сидит в 9 классе ученик Балмесов, который не может получить других оценок,
кроме "плохо". Это его специальность: он получает только "плохо". Ничего с
ним не можем поделать, и не может быть стопроцентной успеваемости. Мы не
можем выполнить данные обязательства и окажемся обманщиками перед всем
советским обществом. Мы обязались, дети обязались. Дали обязательства,
заранее зная, что есть Балмесов. Придет такой момент, когда учитель
скажет: "Да поставлю уже ему тройку". И все об этом будут знать, и
Балмесов будет знать, и все ученики, и все ученики других классов. Но все
будут думать: "Не обамнешь - не продашь". Это и называется стопроцентная
успеваемость! Говорят: для отчета нужно. Я им и говорю: "Неправильно
поступаете". - "А как же поступить?" - "Так должны поступить: не можем
взять на себя таких обязательств, не можем выполнить".
Вам скажут, что это ссылка на обьективные причины? Да нет, не
обьективные причины, а этот самый субьект Балмесов. Нужно пожалеть
человека, пожалеть Балмесова. Больше "плохо" он получить не может.
Его насилуют, ему измочалил нервы, его ненавидят, потому что он мешает
целому классу, он сделался отщепенцем коллектива, предметом ненависти
учителей, учеников, родителей, предметом собственной ненависти к самому
себе.
Какой смысл это имеет? Зачем вы держите его в 9 классе, заведомо зная,
что он программы не сможет освоить? Несите ответственность, не обманывайте
ни учеников, ни себя.
Вот такая опасность ждет и нас.
Вторая опасность - очень серьезная. У нас часто любят говорить:
"Создадим людей закаленных!"
Ну, давайте создавать. Что такое закалка?
Можно ли закалить человека, если его обмотать ватой, чтобы он не
простудился? Сознательно надо рисковать (я говорю, конечно, в переносном
смысле). Нельзя закалить человека, если не ставить перед ним трудных
задач, на которых иногда можно и сорваться. Если вы будете бояться, что он
сорвется, не поставите трудных задач, - значит, он сорвется обязательно.
Директору одной школы, которому я помогаю по-товарищески и которого
люблю как человека, я говорю: "Заведи ты сторожевой отряд, чтобы охранять
школу; конечно, с пустыми винтовками.? Составь его из старших учеников 10
класса, 8, 7, 6 и потом из вторых классов. И пусть этот отряд с 8-9 часов
вечера занимает свои посты, пусть дежурят по два часа поочередно. Одни
дежурят, другие ожидают в караульном помещении".
А директор возражает: "Но таких маленьких ведь мать не пустит". А я
беседовал с маленьким, и он говорит: "Пусть только мать не пустит, я
убегу!" Правильно, он убежит! Он будет воодушевлен мыслью о том, что он
охраняет свою школу, да еще под командой десятиклассника, с которым он
волей-неволей должен будет подружиться. Конечно, мальчик будет стоять на
посту. Тут ночь, жутко, собаки бегают, помещение далеко. Пусть подрожит,
испугается, в крайнем случае переполох будет.
Во всяком случае, я не знаю, до сих пор я не встречал еще иного способа
закалки, как закалка. Это единственный способ, и на такую закалку надо
идти. И знайте, что у ребят аппетит к этой закалке страшно большой, и
никакого сопротивления со стороны ребят вы не встретите. Наоборот,
встретите полную поддержку. Тот мальчик, который будет стоять на посту и
побаиваться, никогда не скажет, что он трусил. Придет, ты его спрашиваешь:
"Чего, боялся?"
А он отвечает: "Нет! Чего там бояться!"
Храбрый - это не тот мальчик, который не боится, а храбрый тот, который
умеет свою трусость подавить. Другой храбрости и быть не может. Вы
думаете, идти на смерть под пули, под снаряды - это значит ничего не
испытывать, ничего не бояться? Нет, это именно значит и бояться, и
испытывать, и подавить боязнь. А вы мне говорите: "А если он будет
бояться?" Так он и должен бояться, и пускай боится, чтобы было, что
преодолевать.
Но директор, конечно, не согласился поставить сторожевой отряд.
Другой пример из той же школы. Прекрасная школа, новостройка,
односменная, паркет в коридорах, широкие коридоры. Паркет грязный, т.е.
цвета грязи.
"Почему, - спрашиваю, - такой грязный паркет? Ведь паркет здесь не для
того укладывали паркетчики, чтобы его сверху покрыть грязью. Ведь
паркет для того укладывали, чтобы он блестел". Говорят: "Ну что же мы
можем сделать Натираем два раза в месяц, но его же нельзя натереть, его
нужно мыть, а потом натереть. Что же делать?" Я говорю: "Пускай ученики
натирают". - "Как ученики?" - "Обыкновенно. Вот по
утрам, перед занятиями, приходит какая-то очередная группа во главе со
старшим, становится на щетки и натирает паркет".
Вы думаете, это детям не понравится? Мало того, что надо натирать,
надо, чтобы за десять минут до звонка приходил какой-нибудь товарищ из
какого-нибудь 5 класса, с каким-нибудь краснокрестовским знаком, знаком
санитарии, и говорил старшему десятикласснику: "Сдавай паркет. Как ты
натер? Что это? А вот это - что? Не принимаю работы!" И с рапортом к
директору: "Такая-то группа под руководством такого-то десятиклассника
паркет не натерла". Вы вызываете десятиклассника и говорите ему: "Как же
так?" И начинается уже последующая педагогическая работа.
Это что - закалка или нет? Закалка. Для этого нужно на час раньше
встать и проделать другую работу. И это полезно знать. Очень полезно уметь
натирать паркет.
Вот та самая девушка, о которой я говорил, что она заканчивает
исторический факультет, рассказывает мне: "Я живу с четырьмя девушками в
студенческом общежитии. Только одна беда - они не умеют натирать паркет, а
я умею. Коммунары все умеют. Так они меня заставляют натирать паркет,
чтобы было чисто". - "Что же ты сделала?" - спрашиваю. "Я их уговорила,
что нужно натирать паркет".
У коммунаров натирали паркет каждый день и принимали его очень строго,
и блестел он как зеркало. Но такая натирка паркета есть закалка. И трудно
на такой паркет плюнуть, как и в московском метро, где никто не стоит и не
смотрит. Нельзя плюнуть на пол, нельзя бросить окурок. Физически нельзя:
мускулы не действуют для этого! Так же точно, если все школьники знают по
опыту своей школы, что они каждый день натирают свой паркет, то никто уж
не сможет на него ни плюнуть, ни бросить бумажку. И я знаю, что без такой
закалки не может быть настоящего коммунистического воспитания. Тот ученик
5 класса, который приедт принимать от ученика 10 класса проделанную
работу, будет учиться приказывать товарищу, а десятиклассник будет уметь
подчиняться. Я на этом заканчиваю, товарищи. Теперь приступлю к ответам на
вопросы.
Товарищи, здесь есть такие вопросы, которые устанавливают взгляды на
меня, как на оракула... На такие вопросы я отвечать не буду, отвечу на
вопросы посильные.
Есть такой вопрос: "В ваших произведениях показывается процесс
перевоспитания детей. Почему же не показана ведущая роль учителя в этом
процессе?"
В "Педагогической поэме" я показал свою ведущую роль - я учитель или
нет? Я педагог или не так надо понимать Или вы хотите, чтобы я показал
ведущую роль в классе?
Видите, я не описал школы, я описал колонию, жизнь коллектива, жизнь
товарищей, в том числе и учителя.
Нам не нужно обязательно чваниться. Ведь когда молодой человек
оканчивает инженерный вуз, он идет в конструкторское бюро самым рядовым
работнитком и выполняет простые задачи - разрабатывает конструкцию
какого-нибудь маленького узла. А когда мы оканчиваем педагогический вуз и
идем работать в школу, то мы говорим - я играю ведущую
роль. Кого мы можем вести? Нас вести еще нужно, и еще довольно долгое
время.
Надо быть скромным по отношению к себе, и я настаиваю на том, что
учитель - это рядовой работник. Если он не сумеет быть хорошим рядовым
работником, он никогда не сможет быть хорошим руководителем. Ведущая же
роль в коллективе должна принадлежать руководителю коллектива, опытному
педагогу, которому весь коллектив должен быть предан.
Вот, например, если бы мне поручили сейчас взять школу, что я прежде
всего сделал бы? Я собрал бы всех учителей и сказал: "Вот план, согласны
или не согласны? Вы талантливый педагог, опытный человек, не согласны с
планом, очень вас прошу, уйдите от нас. Вы молодой педагог, только что
окончили вуз, еще мало знаете, оставайтесь с нами, если вы согласны с
нашим планом".
Единство педагогического коллектива - совершенно определяющая вещь, и
самый молодой, самый неопытный педагог в едином спаянном коллективе,
возглавляемом хорошим мастером-руководителем, больше сделает, чем какой
угодно опытный и талантливый педагог, который идет вразрез с
педагогическим коллективом. Нет ничего опаснее индивидуализма и склоки в
педагогическом коллективе, нет ничего отвратительнее, нет ничего вреднее.
В едином педагогическом коллективе не нужно гнаться за тем, чтобы
блеснуть своими собственными достижениями, нужно гоняться за тем, чтобы
блеснуть достижениями целого коллектива, и тогда и вас будут любить,
получится советский стиль, самый важный и самый нужный. Такую роль я
именно и пытался изобразить и не хотел выпячивать отдельного педагога,
потому что я хотел писать о коллективе и о влиянии коллектива.
Вопрос: "Ваше мнение, как необходимо построить курс педагогики, чтобы
вооружить студентов - будущих учителей - необходимыми знаниями?"
Дорогие товарищи, не думал над этим и сейчас быстро не сумею
сообразить. Но над некоторыми отдельными вопросами думал. Я, например,
считаю, что у нас в педагогических институтах нужно кое-что добавить для
того, чтобы воспитательная работа учителя была все-таки подготовлена в
вузе. Так, например, я бы ввел у вас как обязательный предмет постановку
голоса. Пригласил бы хорошего артиста, и он поставил бы всем голос. Без
постановки голоса очень трудно, это ведь инструмент нашей работы, надо его
отточить...
Вы прекрасно знаете, чем поддерживается дисциплина в классе. Можно
послать самого боевого, самого "свирепого" человека в класс; он войдет и
скажет: "Тише, не кричите!" Но над ним будут хохотать. А можно послать
класс нежнейшее существо, почти не обладающее никакой властью, которое так
скажет: "Иванов, сядь на место", - что и он сядет, и все остальные
сядут, довольные тем, что заметили Иванова, а не его.
Кроме того, я ввел бы еще такие практические занятия в педагогическом
институте. Вот группа. Вас 25 человек. Вы собираетесь, усаживаетесь
где-нибудь у стенки. Один из вас занимает директорское кресло, а другой
изображает провинившегося ученика, который обвиняется в том, что он сказал
будем смотреть, как вы будете с ним разговаривать. Это очень интересное
упражнение, потому что товарищи обсудят, как он разговаривал. Только таким
путем можно научиться разговаривать, а с родителями тоже нужно учиться
разговаривать.
Я видел много педагогов, знающих советских патриотов, которые, однако,
разговаривать ни с родителями, ни с учениками не умеют. Это надо
поставить в программу педагогики. Кроме того, пора поставить вопрос о том,
что такое коллектив, о сечении коллектива, о функциях коллектива, об
органах коллектива, о стиле коллектива и много всяких других вопросов.
Вопрос: "Каковы основные пути воспитания сознательной дисциплины в
школах?"
Товарищи, я понимаю дисциплину как результат воспитания, так что
основной путь воспитания дисциплины - это весь воспитательный процесс.
Дисциплина - это прежде всего не средство воспитания, а результат, и уже
потом она встановится средством. Я считаю, что главные средства воспитания
- это хороший коллектив педагогов и хорошо орагнизованный, единый
коллектив учеников. Требований - вот чего мы не умеем предьявлять. После
"Флагов на башнях" группа учеников 379-й московской школы пишет мне: "Мы
читали "Флаги на башнях". Нам нравится, но мы недовольны. Отчего у ваших
ребят так мало недостатков? На самом деле у человека бывают и достоинства
и недостатки, и вы должны были описать и достоинства и недостатки". И
критики говорят: "Что это за беспризорные: никого не режут, никому не
плюют в физиономию, ничего не крадут, ничего не разбивают". Я ответил
десятиклассникам, что то, что они проповедуют, я называю моральным
оппортунизмом. Почему должны быть недостатки? Кто это придумал: "Вот мои
недостатки, вот мои достоинства". Актив - пассив, и все довольны:
недостатки есть, достоинства есть - все в порядке... Я считаю, что педагог
не должен допускать никаких недостатков, и наши ученики не должны думать,
что они имеют право на недостатки. Мы должны требовать от человека
идеального поведения (другое дело, что мы не всегда его достигаем). И
тогда будет какое-то приближение к идеалу.
Представьте, я в трагическом положении: мне не верят критики. Ну,
ничего не поделаешь, но коммуне не верят!.. За восемь лет в коммуне не
было ни одного дня прорыва, какой-нибудь паники, каких-нибудь страшных
случаев. И так только и должно быть. Иначе быть не может в советском
детском коллективе. Мы не имеем права допускать иных порядков. Но ко мне
приезжали люди, делегации, экскурсии и в глаза мне говорили, осмотрев
кооммуну: "Нет, не может быть! Тут что-то подстроено". Я написал книжку, и
мне возроажают: "Это сказка, это мечта". А я утверждаю, что это не только
советская действительность, а это та действительность, которая должна быть
на каждом шагу.
Детские коллективы должны быть счастливыми коллективами, и поэтому к
ним должны быть предьявлены большие требования. Я, например, в системе
своих наказаний настаивал на таком принципе: в первую очередь наказывать
лучших, а худших в последнюю очередь или совсем не наказывать. Это наш,
советский принцип. Мы от членоа партии требуем больше и наказываем
сильнее, чем беспартийных. И поэтому лучшие коммунары,
мои друзья, которым я могу доверить что угодно, за пустяк часто сидели под
домашним арестом. Вот есть в Москве мой друг Вася Клюшник, который
командовал три года первым комсомольским взводом. А что такое
комсомольский взвод, можете судить по тому, что когда мы ехали в один
поход и у меня был чемодан, в котором было 55 тыс. рублей, я сказал: "Не
хочу носить двухпудовый чемодан в походе... Не могу носить его - я не
носильщик, кто будет носить?" Подумали, постановили: "Действительно одному
человеку все время носить такой чемодан невозможно. Пусть носит первый
комсомольский взвод". Этот незапертый чемодан с 55 тыс. болтался всегда у
кого-то в первом взводе, и ни одна трешка из него, конечно, не пропала.
Такой был комсомольский взвод. И вот его командир Вася Клюшник,
прекрасный человек, оон у меня под арестом сидел чаще других. Почему? Вот
он говорит, что он имеет право уходить без отпуска. Он не просил отпуска,
а докладывал мне: "Антон Семенович, я ухожу до семи часов в отпуск".
Есть, записал. Я не имел права возразить. Он не нуждался в разрешении,
он сам отвечал за себя. Раз уходит в отпуск, - значит, знает, что делает.
Но пришел в десять минут восьмого. Дал обещание, назначил срок и опоздал.
Садись под арест! Тебя никто не тянул говорить, что вернешься в семь, а
пришел в восьмом часу. Дал обещание, назначил срок - исполни. А опоздал -
садись под арест!
От таких, как Вася Клюшник, я особенно требовал, ничего не прощал. И
Вася знал, что ему никакой пустяк не будет прощен.
Я прощался с коммунарами... Вы понимаете, что для меня это был один из
трагических моментов моей жизни. Я получил телеграмму - немедленно прибыть
к месту назначения в Киев#5. Неожиданная телеграмма. Я работал в НКВД и
должен был уехать с первым поездом. Телеграмму я получил утром, а поезд
отходил в пять часов. И я должен был немедленно проститься.
Я работал шестнадцать лет в коллективе. И кто понежнее, тот слезу
пустил. И мне трудно было говорить. На что уж заведующий хозяйством: такой
хитрый был, что к нему на козе не подьедешь, и тот стоит - плачет.
Вдруг вижу: в большом зале на рояле пыль. Я продолжаю речь и тут же
спрашиваю: "Кто сегодня убирает?" Мне называют. "На пять часов под арест
этого коммунара!"
А он говорит: "Антон Семенович, ведь вы прощаетесь". Но я и тут его
наказал, и тут не простил.
И когда коллектив знает, что его лучшие получают в первую очередь,
тогда наказание приобретает настоящий советский оттенок. Новенький придет,
украдет, ну, "попарят" его, но не наказывают... И новичок начинает мечтать
о том времени, когда его начнут наказывать, так как в этом заключается
доверие к его человеческой личности.
Вот условия дисциплины.
Следующий вопрос - о значении поощрений.
Я противник излишний поощрений. У нас в коммуне лучшим поощрением
считалась благодарность в приказе, обьявленная по коммуне.
А приказ слушали все стоя. Приказ - это выражение воли коллектива, это
коллективное поощрение. Так у нас велось непрекращающееся, постоянное
соревнование отрядов по всем показателям. Кстати, для дисциплины огромное
значение имеет учет, а я ни у одного директора в кабинете не нашел
картотеки. Как можно руководить тысячей двумястами детей, если нет
картотеки! Это некультурно... У нас должны быть карточки, учет.
Я достиг больших результатов благодаря придирчивости, благодаря учету.
Скажем, мальчик ходил по классу. В его карточке будет отмечено, что
такого-то числа он ходил по классу. Разговоров по этому поводу не ведется:
это не кондумит, тут другие традиции, поддерживающие порядок. Мальчик
совершил проступок - записали: ты в апреле, в марте сделал то-то. Человек
"отдувается" за то, что он сделал, и после этого он опять прекрасный
товарищ. Никаких разговоров не ведется; тем не менее учет продолжается.
Каждый знает, что, если он сказал учителю грубость, он за это получит. Но
упрекать его за это потом всю жизнь никто не будет. Однако в карточке это
будет отмечено.
Тут много всяких способов, чисто даже механических, которые укрепляют
дисциплину. Вот одним из таких способов является ежедневный рапорт. Мне
вечером иногда рапортовали человек шестьдесят. Это командиры отрядов,
взводов, классов, производственных бригад. Но это делалось торжественно.
Они выстраивались в две-три линии. Давалась команда: "Смирно!" И я должен
был приходить подтянутый, как нужно. И рапорту бригадира или командира
отдавался салют.
Все присутствующие, и учителя в том числе, стоят с салютом. И в таком
рапорте указания о проступке ученика звучат на весь коллектив очень
серьезно. И рапортом этим мы придавали такое большое значение, что у нас
даже было правило: рапорт не проверяется. Если мальчик пришел ко мне в
кабинет и рассказал о плохом поведении товарища, то я могу его проверить;
если мальчик заявит на общем собрании о плохом поведении товарища, то его
тоже можно проверить, можно расспросить свидетелей, можно установить,
правду или неправду он сказал. Но если это сказано во время рапорта -
проверять нельзя. Почему? Во время рапорта человек соврать не может,
потому что ему же салютует вся коммуна, его рапорту, его работе, его
отчету отдают салют 70-80 человек. Как он может соврать?! И знаете, не
было случая, чтобы в рапорте была ложь. Такой рапорт должен был
устанавливать дисциплину. Командир должен отметить в рапорте то, что
произошло, он не имеет права скрывать. Если он что-то скрыл, - значит, он
соврал; получается, что рапорт нужно проверять. И тут вопрос, выдавать или
не выдавать товарища, отпадает. Это один из путей воспитания
принципиальности и честности.
Одним из важнейших путей воспитания я считаю игру. В жизни детского
коллектива серьезная, ответственная и деловая игра должна занимать большое
место. И вы, педагоги, обязаны уметь играть. Я вот немолодой человек, а я
играл. Вот, например, пришел ко мне командир, дает рапорт. Я должен встать
перед ним. Я не имел права принять рапорт сидя.
И другие подобные правила поведения были у нас широко распостранены...
Такой вопрос еще: "Пути полового воспитания в школе".
Очень трудный вопрос! Разршеите мне не отвечать, честное слово, голоса
не хватит.
Дело в том, что я был в более трудных условиях, чем вы, или, может
быть, в более легких. С одной стороны, дети жили день и ночь со мной, они
не знали родителей, я был для них все, но, с другой стороны, это были
люди, повидавшие свет и многое испытавшие... Так что в половом отношении
они были очень развиты, и воспитывать их было трудно.
У меня были тяжелые случаи, я не сразу нашел способы правильного
полового воспитания (правда, я считаю, что в общем-то мы выбрались
благополучно). Особенных скандалов не было, но влюблялись.
Я решил сейчас обязательно написать книжку о любви, потому что я
поневоле сделался специалистом в этом вопросе (в з а л е с м е х), хотя
я пришел к этому убеждению в самое недавнее время, что любовь - это вовсе
не наитие, и не случайность, и не несчастная случайность, а это
обыкновенное дело, которое нужно организовать. (В з а л е с м е х).
Поэтому, воспитывая хороших организаторов, вы тем самым (простите меня за
тривиальность) воспитываете хороших влюбленных; способность к организации
поведения проявится и в этом. Ответственность за работу коллектива,
привычка к этой ответственности скажется и в любовном отношении. Главные
драмы проистекают от ощущения безответственности. При этом в области
морального воспитания, как вы знаете, самая трудная цель вот какая.
Надо, чтобы человек поступил правильно не тогда, когда на него смотрят,
его слышат, могут похвалить... Очень трудно поступить правильно тогда,
когда никто не видит, никто не слышит, не услышит никогда, навечно не
узнает, а надо поступить правильно для себя, для правды, для своего долга
перед самим собой. Если такую цель, не имеющую отношения к половому
воспитанию, поставить перед воспитателем, - тогда и половое воспитание
облегчается.
Само собою разумеется, что любовь в семнадцать лет - это, конечно,
чепуха, в особенности у мужчины, который развивается позднее женщины. С
влюбленным семнадцатилетним мальчишкой женщина даже не должна
разговаривать. Но и у девушки в семнадцать лет тоже знаете, какая
любовь... Если дать ей ход, она может окончиться несчастьем. Я, по крайней
мере, не знаю случая, чтобы ранняя любовь, приведшая к браку, не кончилась
какой-то "драмой"...
Я так говорю тем девушкам, которые влюбились в семнадцать лет: хотите
замуж, а потом приходите и плачете - убитые глаза, похудевшее лицо, горе.
Человек уехал, даже адреса нет. (С м е х).
А я таким девушкам говорю: выбралась ты хорошо из этого дела. Радуйся,
что все благополучно кончилось и что тебе не нужно подавать заявление об
алиментах куда-нибудь. (С м е х.) Но еще лучше обойтись даже и без такого
конца.
Поэтому я сейчас, когда встречаю своих бывших коммунаров, а встречаю я
их очень часто во всех городах, я просто беру за плечи - дорогой, милый,
хороший друг, не женись, подожди немножко, тебе двадцать лет, ну подожди,
для меня подожди.
Девушки в таких случаях меня обычно успокаивают: "Да нет, вы не
беспокойтесь, ничего такого нет. Там есть один, но кто его знает, он так
только, смотрит, а ничего не говорит".
Значит, если скажет, - все равно дело пропащее!
Тем не менее я в своей практике добивался торможением того, что
задерживал эти любовные истории. Иногда приходилось стучать кулаком -
брось, все равно знаю... И пугливые натуры бросали (с м е х), а более
экспансивные, конечно, не могли бросить. И приходилось женить, даже
приданое покупать, всякие цветы, швейную машину, квартиру, гардеробные
шкафы и т.д. Ранние браки противоречат моим педагогическим убеждениям, и
тем не менее я должен был это делать.
Факты женитьбы в 1932-1933 гг. показали коммунарам все "счастье"
преждевременной брачной жизни. Во-первых, нужно жить на маленький бюджет.
Какой заработок в девятнадцать лет? Во-вторых, появляются дети, начинаются
тайные исчезновения на вечерние заседания... А потом - сакраментальная
формула: не сошлись характерами.
Так одна, другая неудачи сделались одним из наших важнейших козырей.
Обычно, если вижу где-нибудь парочку возле батареи, когда все спят,
спрашиваю, нежно даже спрашиваю: говорят, что вы влюблены? Женитесь!
Они говорят: честное слово, нет!
Полгода назад ответили бы: да, влюблены, хотим жениться... А теперь?
Скажи: женись, вот приданое, квартира и т.д., пожалуйста. Нет, не хотят.
Все прекрасно поняли, что квартира и приданое - небольшое такое счастье.
В общем удалось задержать некоторые любви в большинстве случаев,
удалось создать такой институт, знаете, верховный. Запретительным актом,
естественно, никто не запрещает, нельзя запретить, но затягивать,
оттягивать нужно.
Кроме того, я считаю, что в таких случаях полезен прямой разговор о
любви с юношей отдельно, с девушкой отдельно. Прямые разговоры, без всяких
прикрас с молодежью 17 и 18 лет - это не только можно, а нужно, нужно
учить любви. Как это ни странно звучит, а есть такая наука... Девушек
нужно учить большому уважению к себе, к своей женской гордости. Девушку
надо учить, чтобы она даже приятных ей молодых людей встречала с некоторым
перцем. (В з а л е с м е х, а п л о д и с м е н т ы . )
И девушкам и мальчикам нужно рассказывать об ответственности за каждый
прожитый день, за каждый кусок чувства, потому что за все приходится
платить жизнью, причем надо рассказывать не два-три раза, а воспитывать
каждый день.
Буржуазные педагоги считают, что никаких "любовей" не может быть в
юношеском возрасте, что в школах человек до 18 лет любить не может, потому
что он в школе, а после школы любите с алиментами или без алиментов, с
драмами или без драм. Иногда и мы с разгона тоже берем такую ошибочную
позицию - это "шкрабья" позиция.
Мы, советские педагоги, не можем снять с себя ответственности, мы
обязаны воспитывать будущих отцов, будуших матерей... У педагогов есть
все, чтобы преподать юношеству хорошие советы...
Мне задан еще такой вопрос: "Как вы понимаете отношение между
педагогической теорией и педагогической практикой?"
Я чрезвычайно уважаю педагогическую теорию, не могу жить без нее, люблю
педагогическую теорию. Не знаю, удовлетворил ли мой ответ того, кто
спросил, но я сказал правду.
Маленькое замечание. Я люблю именно педагогическую теорию, а не
педагогическую болтовню, а иногда всякую болтовню называют педагогической
теорией. Я хочу, чтобы педагогическая теория была настоящая.
Нужна маленькая монография на такую тему, как влияние костюма учителя
на характер учащихся, влияние мимики учителя на воспитание характера
ученика. Все это мельчайшие детали, которые требуют внимания. Ведь даже
Гоголь, в своем "Ревизоре" обратил внимание на то, что иной учитель такую
рожу скорчит, что хоть святых выноси.
Очень многое зависит от того, как учитель умеет оживить свой урок, как
он умеет смотреть на класс. Нужно изучить вопрос о воспитании способности
ориентировки. Об этом можно написать целый том. Такую теорию я очень люблю
и уважаю...
Вопрос: "Как вы советуете поступать в тех случаях, когда дети в
переходном возрасте увлекаются книгами, не подходящими для них, хотя и
высокохудожественными, - Куприна, Мопассана, Цвейга? Следует ли запрещать
такое чтение и каким образом?"
Что из того, что я отвечу - следует запрещать? А кто будет запрещать,
вы? А вы сумеете запретить? Нет. Попробуйте запретить мальчикам читать эти
книги. Все равно будут читать. Попробуйте запретить курить в школе. Будут
курить. Я вообще особенно не верю в запрещение. Тут что-то другое нужно.
Вот вы боитесь, что школьник взял Куприна, Мопассана. Я знаю, чего вы
боитесь: там есть такие сценки, которые не всегда вслух при женщине
прочтешь, и ребенок уже интересуется подобными сценками и читает эти
книги. Так что совершенно ясно, что его привлекает. И как вы думаете:
вашим запрещением вы сможете повлиять на характер его чтения? Нет, не
сможете. Вы запретили читать Мопассана - он будет слушать всякие анекдоты
какого-нибудь старшего товарища. Это хуже Мопассана или лучше? Хуже! Едва
ли можно при помощи одного наблюдения и запрещения руководить всем этим
процессом, когда у подростка в пятнадцать лет возникают такие интересы. И
вы знаете, что я думаю? Я не знаю детей, мальчиков пятнадцати лет (ни во
время своего детства, ни потом не встречал), у которых бы этот острый
половой интерес не возникал. Этот интерес имеет форму вовсе не развратного
стремления к женщине. Стремления к женщине еще нет, оно не сознается,
напротив, такой мальчик боится женщин, стесняется, и, может быть,
платонически влюблен в кого-нибудь, и даже где-нибудь плачет втихомолку от
любви, чтобы никто не видел...
И знаете, что я думаю? Пусть он переживает эту болезнь без вашей помощи
и без вашего вмешательства. Это, конечно, какое-то заболевание, и,
вероятно, его нужно так же перенести в пятнадцать лет, как иногда нужно
перенести корь, скарлатину в детстве. Он не может пройти мимо этого
вопроса, и, конечно, он не будет о нем разговаривать с вами, с учителем.
Вот в чем я убедился: это проходит по каким-то верхним коркам души и вовсе
не развращает и не превращает в дальнейшем человека
в развратника. Смотришь, из этого самого мальчика вырастает чистейшая,
хорошая мужская душа.
Мы не имеем точных данных, но если обратиться просто к нашим жизненным
впечатлениям, то я знаю очень многих мальчиков, моих товарищей, которые
только и тем занимались, что, бывало, на перемене собирали нас в кружок и
рассказывали нам (эти пятнадцатилетние ребята) такие невероятные вещи, что
у меня теперь волосы дыбом встают, когда о них вспоминаю. А потом из них
вышли прекрасные работники, чистейшие люди, нравственно чистые люди. К
женщинам они относились прекрасно.
В то же время я наблюдал мальчиков, которые не хотели слушать таких
разговоров, удалялись, которые вели себя, как тихони, а из них вышли
развратники, насильники, беспринципные животные. Могут быть и такие
случаи.
Это закономерный мальчишеский взрыв острого интереса к половому
натурализму. Поэтому пусть лучше он прочитает Мопассана. Тогда у него вся
эта область предстанет хотя в волнующем оформлении, но все-таки в
искусстве, в антураже человеческих страстей, несчастий, радостей. Поэтому
я никогда никому не запрещал читать книг, кроме книг контрреволюционных,
вредных своей проповедью, идеями. И думаю, что дети от этого ничего не
теряют.
Я не знаю ни одной системы чтения, предложенной кем-нибудь, которая бы
меня удовлетворяла.
Вопрос: "Меня интересует вопрос о самолюбии человека и как можно
воспитать у человека самолюбие?"
Если у ребенка нет самолюбия - надо воспитать его, конечно. Но я не
знаю, как его воспитать, если ребенок не находится в коллективе. Видите
ли, в хорошем коллективе самолюбие очень легко воспитать. Я бы предложил в
школе делать то, что я делал в коммуне. В коммуну мальчики приходили как
воспитанники, а через четыре месяца они получали звание коммунара и
нарукавный значок ФД. Это удовлетворяло, но это и обязывало.
Во всяком случае, надо воспитывать так, чтобы человек знал, какой
коллектив за его спиной, каким коллективом он должен гордиться. Человек
всегда должен выступать от имени коллектива.
Я в Москве был в одной школе, которая называется школой им. Ворошилова,
я там был несколько дней, но я не слышал, чтобы кто-нибудь вспоминал
Ворошилова, я не слышал гордости за то, что школа носит имя Ворошилова.
Я спросил: "Вы называете себя ворошиловцами?" Они ответили: "Нет". Я
спросил: "А как же?" Они ответили: "Мы называем себя учащимися". Я
спросил: "А вы видели Ворошилова?" Они ответили: "Нет". Я спросил: "А что
бы вы сделали, если бы он приехал?" Они ответили: "Ничего".
Школа не находит в этом ничего для воспитания гордости своего
коллектива потому, что самое главное - это коллектив, а не название школы.
Я думаю, каждая школа наша, кроме того, что должна быть единым типом
советской школы, должна иметь свое лицо и гордиться этим лицом. Тогда
каждый школьник будет гордиться своей принадлежностью к данному
коллективу.
Вопрос: "Чем вы обьясняете такое быстрое перерождение Короткова из
произведения "Педагогическая поэма"?
Я, товарищи, вообще не верю в медленное перерождение. Воспитание, рост
человека проистекают медленно, а так называемая перековка всегда
совершается взрывно...
Вопрос: "Каким способом можно сломить упрямство, если ребенку уже семь
лет?"
На такие вопросы трудно отвечать в общей форме. Смотря какой ребенок,
какой папа и какая мама, кого там ломать в первую очередь нужно и кто
ломает. Вопрос слишком абстрактный, совершенно невозможно дать на него
ответ.
Вопрос: "Какие лучшие конкретные способы преодоления лени?"
Если вы говорите о преодолении лени в детском коллективе, там много
способов, специальная методика может быть предложена, и прежде всего
ответственность перед коллективом. Если же вы пишете: даже в нашей
студенческой среде есть ленивые люди, значит, тут не лень. Преодолеть
можно самовнушением, самовоспитанием. Для этого есть единственный,
вернейший способ - это заставить себя делать то дело, которое нужно
делать. Другого способа нет.
Вопрос: "Не считаете ли вы, что ликвидация мастерских по школам,
отсутствие трудовых процессов ведут к воспитанию барчуков, людей,
пренебрежительно относящихся к труду взрослых?"
Я вообще сторонник не только трудового воспитания, но и
производственного воспитания. Маркс прямо говорит, что все дети с десяти
лет должны принимать участие в производстве...
Я являюсь сторонником производственных процессов в школе, даже самых
простых, самых дешевых, самых скучных. Потому что только в
производственном процессе вырастает настоящий характер человека, члена
производственного коллектива, там именно человек учится чувствовать свою
ответственность за деталь, когда нужно выполнить весь промфинплан.
Я думаю, что такая производственная школа у нас со временем будет.
Сейчас у нас просто средств не хватает для такой школы.
Вопрос: "Если можно, скажите пожалуйста, кого вы считаете лучшим
писателем современности?"
Я больше всего люблю Шолохова. Я даже считаю, что он писатель мирового
масштаба.
Следующий вопрос: "Связаны ли вы с педагогической практикой и в какой
форме?"
Связан, очень часто принимаю у себя на дому клиентов по разным
вопросам, хотя на моих дверях не висит дощечка "прием от такого-то до
такого-то".
Недавно пришла ко мне женщина лет 45 (думаю, что моей книги не читала)
и говорит: "Сын продал мои ботинки, юбку, облигации, не работает, требует
денег, по ночам гуляет, ударил меня кулаком в лицо. Мне посоветовали
прийти к вам за советом".
Я решил, что же мне обижать женщину, которая нуждается в совете? Я
спрашиваю: "А сколько сыну лет?" Она говорит: "Восемнадцать". Я говорю:
"Могу вам дать единственно возможный совет: если можете, уди-
райте тайно от этого сына в другой город". Она говорит: "Хорошо, спасибо
за совет, а сколько вам за совет?" (В руках у нее пятеркка.) Я считаю, что
я честно заработал пятерку, но все-таки не приходится брать. (В з а л е
с м е х.) Вы знаете, что еще? Иногда приходят ко мне влюбленные и просят
совета - чи покинути, чи любити? И вы знаете, нельзя прогнать, пошел
разговор, и хотя не специалист в этом вопросе, а поневоле начинаешь
расспрашивать, говорить, потом влюбленный начинает плакать, начинаешь
утешать - и смотришь , даешь какой-то совет и даже сам не знаешь, к чему
это может привести.
Так что, видите, приходится и нехорошими педагогическими делами
заниматься.
А раз пришла ко мне мать в очень трагическом положении, приехала из
Ленинграда: у нее сын пропал, прекрасный мальчик, ученик 9 класса. Вытопил
печь и исчез. Мать пришла в теплую комнату с работы, а сына нет. Дело в
том, что мальчика обвинили в краже каких-то физических приборов в школе, и
вот он исчез. Единственный сын. Мать приехала ко мне, привезла карточку и
спрашивает: "Скажите, может ли он покончить с собой?"
Раз я могу сказать, что я не знаю, не понимаю? Я взял карточку,
посмотрел и сказал: "НИ в коем случае не может покончить с собой". (В
з а л е с м е х , а п л о д и с м е н т ы . )
Следующий вопрос: "Нам очень хочется быть счастливыми. Скажите,
пожалуйста, что вы собираетесь написать по этому вопросу в вашей последней
книге, а то придется долго ждать другой книги, а человек создан для
счастья, как птица для полета, - поэтому нельзя терять ни одной минуты".
Я отвечу товарищам.
Буду писать такую книгу, и первым правилом такой мудрости - как быть
счастливым - я рассчитываю поставить: не спеши быть счастливым, а то вы
торопитесь...
Нужно очень осмотрительно к этому подходить...
Один товарищ пишет, что наши школы забросили физическое воспитание.
Конечно, забросили, так не надо забрасывать. Что я могу по этому
поводу? Его очень легко восстановить.
Какое физическое воспитание? Спартанское воспитание, например, тоже
неплохое воспитание, но я всегда настаиваю на том, что наше воспитание
должно направляться интересами коллектива, сопровождаться воспитанием
сознательности. У спартанцев воспитание закаленных людей не сопровождалось
таким сознательным оформлением, как у нас, такой философией жизни.
Вопрос: "Вы предлагаете ученикам натирать паркет. Но ведь, утомляясь
натиранием, ученики не смогут продуктивно учиться".
Вот видите, ври уже испугались! А как же мои коммунары учились? Ведь
они заканчивали полную десятилетку и четыре часа выполняли на заводе
серьезную работу, с нормой, и с самообслуживанием, и с самоуправлением, и
с физкультурой, и иностранные делегации принимали, и в походы ездили. Нет,
товарищи, мы слишком балуем наших ребят. Натирать полы в течение часа -
это им нисколько не повредит.
Вопрос: "Расскажите коротко о вашей встрече с Горьким, его влиянии на
вашу деятельность как писателя".
Я с ним встретился основательно один раз, когда он приехал ко мне в
колонию им. Горького. Жил у меня три дня. Ну, тогда меня интересовали
больше вопросы педагогические, а не литературные. Я с ним о литературе
совершенно не разговаривал. Потом, когда я написал "Педагогическую поэму",
встречался с ним по этому вопросу раза четыре. Два раза был у него. Один
раз в поезде ехал вместе с ним и еще раз в Одессе видел, когда он
возвращался из Италии через Турцию. Самое важное, что я нашел в нем, - это
большая вера в человека и большая требовательность к человеку.
Я считаю, что в этом смысле Горький - один из лучших педагогов, ибо он
предьявляет максимальные требования к человеку, в этом проявляется
максимальное уважение.
Кроме того, меня увлек оптимизм в горьковских произведениях. Горький -
большой оптимист; он умеет проектировать лучшее в человеке.
Когда вы видите перед собой воспитанника - мальчика или девочку, вы
должны уметь проектировать больше, чем кажется для глаза. И это всегда
правильно. Как хороший охотник, давая выстрел по движущейся цели, берет
далеко вперед, так и педагог в своем воспитательном деле должен брать
далеко вперед, много требовать от человека и страшно уважать его, хотя по
внешним признакам, может быть, этот человек и не заслуживает уважение.
Вопрос: "Встречали ли вы в своей практике неисправимых нарушителей?"
Встречал, но глубоко убежден, что через десять - пятнадцать лет наша
педагогика и вы со своими свежими силами и мыслями признаете, что
неисправимых быть не может...
Мне могут задать вопрос: вы говорите, что коммуна может всех
исправить, а были случаи, когда с одним человеком не могли справиться -
исключали из коммуны...
Я отвечу словами комсомольцами Сопина, сказанными, когда мы во время
похода исключили за драку одного коммунара: "...Он совершил большое
преступление: в походе у нас военная дисциплина, на пароходе в присутствии
представителей всего Советского Союза он оскорбил коммуну: ударил более
слабого товарища. Мы его ссадили, а сейчас он нам неинтересен, пусть его
кто угодно исправляет, да он и так на всю жизнь не забудет этого урока. Он
уже исправился, но мы желаем, чтобы в коммуне, когда мы уйдем, все помнили
этот случай". И действительно, знаете, ушло одно поколение, жили уже новые
ребята, а мои, чуть вопрос о драке зайдет, говорили: "А помните, ссадили с
парохода в Ялте?"...
Откажитесь, товарищи, от индивидуальной логики... Здесь воспитывается
не один человек, исключенный, а весь коллектив. Весь коллектив закалялся в
борьбее за свое качество. Как вы думаете, разве поднять руку за исключение
товарища - это не значит взять на себя очень большие обязательства,
большую ответственность?
Исключение было высшей мерой наказания в коммуне. Когда мы применяем
высшую меру наказания, нас прежде всего интересует коллективный гнев,
коллективное требование, коллективный опыт... Применяя высшую меру
наказания, мы усиливаем наши требования к человеку, и на-
ше уважение к коллективу, и наши надежды на совершенство человека, и нашу
ненависть к врагам.
Вопрос: "Если вызван ученик к доске, а он слабоват в математике, и
преподаватель начинает его конфузить, хорошо ли это или нет?"
Иногда хорошо, честное слово, хорошо. Иногда самый легкий способ иронии
хорош и на общем собрании.
Мне пишут, что в вопросе о "балмесовых" я ошибаюсь, потому что у нас
нет навечно плохих, обреченных. Вам кажется так, мне кажется так. Я
говорил на основании рассказов учителей. Я в своей жизни наблюдал людей,
которые в известном классе учатся плохо. Нельзя насильно заставить хорошо
учиться; это может привести к трагическим последствиям. Иногда лучше дать
человеку отдых, передышку. Но это не значит, что он обреченный.
Мне пишут: "Приведите пример, где бы закалка наша отличалась от закалки
в Англии".
Я говорил, что наша закалка должна направляться интересами коллектива,
не быть персональной, личной тренировкой и каждый ребенок должен это
понимать, а в Англии закалка делается для собственной личной силы.
Меня спрашивают: "Дайте короткую характеристику вашу, какими должны
быть здоровые отношения между юношей и девушкой".
Искренние отношения, т.е. такие, которые ничего не преувеличивают и не
преуменьшают. Когда не обманывают друг друга, когда есть уважение к себе и
другому, тогда отношения будут здоровые, независимо от того, какие это
отношения: дружеские, любовные и т.д.
Во всяком случае, если есть забота о жизни и счастье другого, - такие
отношения всегда будут прекрасны.
Следующий вопрос: "Скажите, типичным ли является тот профессор
педагогики, о котором вы пишете в "Книге для родителей"?"
В свое время он был типичным как лицо, у которого собственная
педагогическая эрудиция противоречит его собственной домашней практике, а
такое противоречие, в известной мере, может быть типичным.
ЧТО ЗНАЧИТ ВОСПИТАТЬ РЕБЕНКА?
Что значит воспитать ребенка? Можно воспитать для счастья, можно воспитать
для борьбы. Можно воспитать для индивидуального счастья, можно воспитать
для индивидуальной борьбы. И можно воспитать для общего счастья и для
общей борьбы. Это все очень важные и очень практические вопросы.
У нас много старых представления о ценностях человека, о его
достоинстве.
Итак, цель воспитания как будто ясна. Каким должен быть советский
гражданин? Несколько совершенно ясных признаков: активный, деятельный,
осмотрительный, знающий коллективист. Но не только способность к
действию, нужна и большая способность к торможению, тоже отличная от
старой способности. Очень важная способность к ориентировке, широкий
взгляд и широкое чутье.
Пути воспитания. Конечно, на первом плане общая сумма правильных
представлений, сумма правильных, марксистски освещенных знаний. Зна-
ния приходят из учебы и еще больше из замечательного советского опыта, из
газеты, книги, из каждого нашего дня. Многим кажется, что этого
достаточно. Это действительно много. Наша жизнь производит самое могучее
впечатление на человека и действительно воспитыват его. (Примеры.)
Но мы не можем останавливаться на этих достижениях, мы прямо должны
сказать, что без специальной заботы о человеке, заботы педагогической мы
многое теряем. Правда, получаются хорошие результаты, но мы ими довольны
только потому, что не знаем, какими грандиозными они могут быть.
Я - сторонник специальной воспитательной дисциплины, которая еще не
создана, но которую именно у нас в Советском Союзе создадут. Основные
принципы этого воспитания: 1) уважение и требование; 2) искренность и
открытость; 3) принципиальность; 4) забота и внимание, знание; 5)
упражнение; 6) закалка; 7) труд; 8) коллектив; 9) семья: первое детство,
количество любви и мера суровости; 10) детская радость, игра; 11)
наказание и награда.
ИЗ ОПЫТА РАБОТЫ
Товарищи, я думаю, что у нас будет беседа, может быть, и вы скажете
что-нибудь, потому что мой опыт - а я основываюсь на опыте, отличается от
вашего. Но я тоже учитель - железнодорожный учитель и сын
железнодорожника, так что должен педагогически мыслить так же, как и вы,
хотя мне, пожалуй, повезло больше, чем вам.
В 1920 г. Советская власть дала мне колонию правонарушителей. Я пошел
туда вовсе не потому, что считал себя сильным воспитателем. После
революции я работал в Полтавской школе, и мне предложили заниматься в
здании губсовнархоза. Приходя туда, я всегда находил там грязные
канцелярские столы, окурки на полу и, как правило, воздух, состоящий
главным образом из никотина и дыма. Заниматься с детьми в таких условиях
было очень трудно, и, разумеется, я готов был удрать куда угодно. Так
начался мой опыт работы в колонии#1. Он продолжался 16 лет, и тут мне
повезло. Мало людей, которым посчастливилось руководить одним и тем же
коллективом 16 лет.
Вот в 1935 г. этот мой опыт закончился не по моему желанию, не по моей
вине#2.
Все эти годы я работал с одним коллективом, в котором, правда, менялись
люди, но менялись постепенно, сохраняя традиции, преемственность между
поколениями. Работа в этом коллективе привела меня к некоторым убеждениям,
которые я имею склонность распостранять и на обычную школу. Почему я так
подошел к общешкольному вопросу? Потому, что последние 8 лет коммуна им.
Дзержинского НКВД Украины мало отличалась по характеру детского общества
от обычной школы.
В коммуне была полная средняя школа, и дети очень быстро,
приблизительно через 3-4 месяца, становились нормальными детьми или
даже сверхнормальными, если нормальными считать нашего среднего школьника.
Так что я не имею оснований полагать, что у меня был особенно трудный
состав. Состав у меня был более легкий, чем в некоторых школах. Я
настолько мог позволить себе свободу днйствий, что, например, с третьего
го-
да работы в коммуне отказался от штатных воспитателей#3. В быту моим
воспитанникам уже не нужна была специальная надзирательская помощь.
Школа у меня была труднее, чем у вас, потому что я получал детей, более
или менее отставших: в 10-12 лет кое-как читает, кое-как пишет, а иногда
совсем не пишет. Так что закончить курс десятилетки к 18 годам им было
труднее#4.
Был такой старый интеллигентский предрассудок, что беспризорный всегда
способный, гений, а на самом деле он в некоторых отношениях слабее, чем
нормальный ребенок, он менее подготовлен к систематической школьной
работе. Это затрудняло прохождение курса средней школы, но у беспризорных
было нечто, что позволяло мне и им преодолевать большие трудности. Они не
могли рассчитывать на помощь родителей, а должны были рассчитывать только
на себя. Это они понимали. Скоро стали они также понимать, что школа - это
дорога в вуз. Особенно ясно им это стало, когда появились первые
студенты-коммунары и студенты приезжали в коммуну.
Тогда коммунары поняли, что дорога в вуз - самая богатая, самая
интересная дорога. Привлекало их также и то, что вуз давал общежитие,
стипендию.
У моих коммунаров страсть к учебе была сильнее, чем у среднего
школьника. И с помощью этой страсти они преодолевали лень и все трудности
на этом пути.
Воспитательная работа в коммуне у меня была обставлена лучшими
условиями, чем у вас, потому что коммунары находились в моих руках полные
сутки в течение 5-6-7 лет. У вас есть такая терминология: это средство
воспитательное, а это средство невоспитательное. Причем у вас
воспитательное средство не то, которое ведет к цели, а то, при котором
меньше скандалов, меньше крика (с м е х), когда и волки сыты, и овцы целы.
А к каким результатам ведет это средство - не проверяется, не имеет
особого значения.
А я считал воспитательным средством то средство, которое ведет к цели.
Если даже поднимается крик, скандал, пожалуйста, иду на какой угодно
скандал. Я был поставлен в этом отншении в более выгодные условия и был
оперативным. Наконец, легкость работы обуславливались еще одним
обстоятельством: в коммуне было производство.
Я был когда-то сторонником трудовых процессов. Мы все считали, что в
трудовых процессах ребенок дает выход своим трудовым инстинктам. Я тоже
думал, что трудовой процесс нужен для придания ребенку трудового колорита.
В дальнейшем я понял, что ребенок должен учиться какому-то
производственому труду, добиваться какой-то квалификации.
Мы, педагоги, теоретически залетали очень высоко, а практически были
очень низко. Думали, что дадим нашему ребенку хорошую квалификацию, а на
самом деле давали такую, при помощи которой ребенок мог сделать плохую
табуретку, готовили швею, которая могла сшить только трусики. Я сам
переживал даже чувство некоторого пафоса, когда мне хорошо чинили ботинки,
шили трусики и плохо делали табуретку. Потом я избавился от этого
педагогического предрассудка. Вы помните, наверное, предрассудок, что
трудовой процесс должен быть "увязан" с учебной программой#5. Сколь-
ко мы ломали голову над этим проклятым вопросом? Вот дети делают
табуретку, а надо, чтобы это было связано с географией и с математикой.
(С м е х.) Я очень плохо себя чувствовал, когда приезжала комиссия и не
находила согласованности между табуреткой и русским языком. (С м е х.)
Потом махнул рукой и прямо стал утверждать, что не должно быть связи.
Сейчас я это могу аргументировать, когда в коммуне развернулся
прекрасный завод, сработанный нашими руками, завод, производящий "Лейки".
Очень богатый завод. "Лейка" имеет 300 деталей с точностью до 0,001 мм,
точную оптику, где сложнейшие процессы, каких в старой России никогда не
знали.
Когда я наблюдал работу такого завода, а такой завод - это значит
точный план, нормы допуска, нормы качества, когда такой завод
обслуживается десятками инженеров, конструкторским бюро и т.д. и т.д., -
только тогда я увидел, что значит такое производство. И как жалок был
лепет об увязке школьной программы с трудовыми процессами. Оказалось, что
процесс обучения в школе и производство продукции крепко определяют
личность потому, что они уничтожают ту грань, которая лежит между
физическим и умственным трудом, и выходят высококвалифицированные люди.
В Харькове я встретил девочку, которая оканчивает институт. Но она
имеет 6-й разряд полировщицы линз. Она учится в вузе, а между тем этот 6-й
разряд у нее сохраняется в руках, она все помнит. И вот когда выходили из
коммуны люди с полным средним образованием и квалификацией 6-7-го разряда,
то я видел, что им учеба принесла пользу. Условия производства,
производства серьезного, - это и были те условия, которые облегчили
педагогическую работу. Я теперь буду бороться, что труд детей на
производстве открывает многие воспитательные пути.
И наконец, еще одна сторона, совсем не презренная, - это выгодность
такого дела. Коммуна им. Дзержинского существовала восемь лет и только
один год была на бюджете. Остальные семь лет она была снята с бюджета, и
последние семь лет она покрывала содержание завода, общежития, всего
быта, пищи, одежды, школы целиком и 5 млн. рублей давала государству
чистой прибыли. При этом только потому, что была на хозрасчете.
Вы представляете, какой силы инструментовка была в руках педагогов. Мы
решаем: едем 500 человек по Волге, на Кавказ. Для этого нужно 200 тыс.
рублей. Постановили: в течение месяца работать полчаса лишних, и в
результате получаем 200 тыс. рублей.
Мы могли одевать мальчиков в суконные костюмы, девочек - в шелковые и
шерстяные платья. Мы могли 40 тыс. рублей тратить на театр. А когда это
делается в порядке трудовой дисциплины, в порядке завоевания богатства,
когда весь коллектив за это борется, то что можно сравнить с этой новой
педагогической силой?
Я уже не говорю о других, мелких достоинствах такой системы. Хотя бы
зарплата. Зарплата не потому совершенна, что дает деньги ученику, она
совершенна потому, что ставит его в условия собственного бюджета, она дает
возможность воспитать будущего хозяина. Ведь у нас каждый
коммунар-выпускник имел в сберкассе по 2 тыс. рублей.
Я убежден, что цель нашего воспитания заключается не только в том,
чтобы воспитать человека-творца, человека-гражданина, способного с
наибольшим эффектом учавствовать в строительстве государства. Мы должны
воспитать человека, который обязан быть счастливым. Деньги в Советской
стране могут быть прекрасным воспитателем, прекрасным педагогом. Говорить
о педагогических вопросах я могу, основываясь на своем опыте, а он был
обставлен лучше, чем у вас.
Я настаиваю и буду настаивать на том, что такие условия должны быть
созданы в школе. Сначала это кажется очень страшным, а на деле это не так
страшно. Если бы мне сейчас дали школу, я бы на педагогическом собрании
говорил, какие идеи я буду осуществлять, и в то же время думал: где бы
достать необходимые средства? В коммуне им. Дзержинского я стал искать
человека, который умеет все купить, все продать, все умеет делать. И нашел
такого человека. Он говорит: "У вас 200 рабочих рук, чего же вы плачете?"
- "А что мы будем делать?" - спрашиваю. Он отвечает: "Знаете что, мы будем
делать нитки". - "А где средства?" - "А зачем средства? Мы заключаем
договор, купим кустарные деревянные станочки". Действительно, купили такие
старые станочки и начали делать нитки, а через шесть лет имели лучший в
Союзе оптический завод, который стоил несколько миллионов рублей.
Вот мы и начали с ниток и табуреток. А как табуретки надо делать?
Говорят, для того, чтобы сделать стул, один ученик должен сделать все
части, тогда он будет хорошим мастером. Другие говорят: нет, один делает
вот эту часть, второй - другую часть, третий полирует и т.д. И это верно.
А вот когда "душевный педагог" видел такую работу, он бледнел, падал в
обморок: как можно так издеваться над мальчиком: мальчик отрезает только
эту штуку, просто ужас. Да, мальчик имеет дело только с этой штукой, но он
отрезает 200 штук за несколько минут, он работает на коллектив.
Разделение труда нам необходимо. Сейчас не так нужен мастер, который
умеет сделать стул целиком, как нужен столяр, умеющий работать на
циркулярном и фрезерных станках. Такой коллектив, такое производство были
в моем опыте.
То, что я говорил вам, вовсе не значит, что я только хозяйственник.
Нет, я всегда оставался педагогом, всегда меня интересовали вопросы
воспитания, и я пришел к некоторым выводам, которые, может быть,
противоречат ходячим теоретическим убеждениям. Я всегда был противник
такого взгляда, который говорит, что педагогика - это теоретическая наука,
которая строится на изучении ребенка и на изучении отдельно взятых,
абстрактно мыслимых воспитательных методов. Я представляю, что педагогика
есть политическое искусство воспитания и что это есть проявление
политического кредо, а вовсе не его теоретических знаний, теоретические
знания являются только подсобным в этом воспитании. Сколько хотите
накачивайте меня методическими средствами, а я белогвардейца воспитать не
сумею. И вы не сумеете. Это смог бы сделать тот, у кого нутро
белогвардейское#6.
Педагогическое мастерство может быть доведено до большой степени
совершенства, почти до степени техники. В это я верю и всей своей жизнью
искал доказательства этой веры. Я настаиваю на том, что вопросы
воспитания, методику воспитания нельзя ограничивать вопросами
преподования, тем более нельзя, что воспитательный процесс совершается не
только в
классе, а буквально на каждом квадратном метре нашей земли. И надо, чтобы
педагогика овладела средствами влияния, которые были бы настолько
универсальными и могучими, что, когда наш воспитанник встретит любые
влияния вредные, даже самые мощные, они бы нивелировались и
ликвидировались нашим влиянием. Значит, ни в коем случае нельзя
представить, что эта воспитательная работа может быть только в классе.
Воспитательная работа руководит всей жизнью ученика.
Второе, на чем я настаиваю, - я сторонник активного воспитания, т.е.
хочу воспитать человека определенных качеств и все делаю, весь интеллект,
все усилия свои направляю на то, что достигнуть этой цели. Я должен найти
средства, чтобы этого достигнуть, и всегда должен видеть перед собой цель,
должен видеть тот образец, идеал, к которому стремлюсь. Не беспокоиться о
том, что "личность запищала", пускай пищит, но я буду добиваться своей
цели. Это вовсе не значит, что я являюсь сторонником страданий, напротив,
я убежден, что многие недостатки, особенно дисциплины, тона и стиля,
происходят оттого, что мы не придаем значения весьма важному
обстоятельству. С беспризорными это обстоятельство я видел лучше: это
испорченные детские нервы. Я думал, этот - дезорганизатор, этот - вор,
лентяй, а в большинстве случаев каждое движение встречают с
сопротивлением, у них нервы болят, когда вы подходите. И иногда самые
хитроумные наши педагогические измышления являются для них трепкой нервов.
Говорят: ребенок должен после урока покричать (у вас в школе этого
нет), иногда ему хочется поколотить стекла, говорят: натура ребенка этого
требует. Думают, что для того, чтобы ребенок не бил стекол, надо его
отвлечь чем-то, раздражать нервы в другом направлении. Надо, чтобы он пел,
танцевал, или радио для него завести.
Я бываю во многих школах, у меня закаленные нервы, нервы-тросы, и вот,
когда я захожу в такую шумную школу, у меня начинается нервный тик. А ведь
дети в течение десяти лет находятся в школе.
Но мы должны быть "педагогичны" и своих чувств не обнаруживать. У нас
иногда только губы дрожат, по ночам не спим, или это накопившееся
раздражение обрушивается дома на близких. Было даже такое глубокое
убеждение, что учительская работа - нервная работа и учитель должен быть
обязательно неврастеником.
Я над этим задумывался очень давно. И потом увидел, какое благо -
полный порядок: никакого крика, никакого бега. Хочешь побегать - вот во
дворе площадка, а если хотите кричать - не кричите! Надо поберечь и нас,
ведь мы, учителя, - государственная ценность, и нас, ребята, поберегите.
Насчет окон единственное решение: не смей бить стекол, я не буду тебе
заводить радио, музыку и не позволю уничтожать государственное имущество.
Я тебя ничем отвлекать не буду, а ты не бей.
И вот когда коллектив сознательно относится к такому порядку,
действительно, в коллективе получается тот покой, та строгость, грань и
точность обозначения, где можно бегать, где нельзя, которые необходимы для
успокоения нервов. Я сам к этому выводу пришел не так скоро. Но коммуну вы
могли посетить в любое время и никогда не увидели бы,
чтобы ребята толкали друг друга, били стекла и т.д. Коллектив бодрый,
жизнерадостный, никто никого не бьет. Я глубоко убежден, что стремление
ребенка беспорядочно бегать, кричать прекрасно может быть переведено на
внутренний покой. Ведь очень часто может выдаваться за педагогическую
мудрость то, что на самом деле должно подвергаться сомнению: мудрость ли
это педагогическая и мудрость ли это вообще.
Поэтому такое требовательное, активное воспитание, которое
руководствуется только целью дать ребенку политическое воспитание,
вовсе не значит, что приведет к стараданию ребенка. Что такое страдание?
Вас, вероятно, занимает вопрос о риске. В Ленинграде на одном из
совещаний, когда я рассказывал о риске, мне такой вопрос задали мне: да,
на производстве можно требовать риска, и чем больше риска, чем больше
дерзаний, тем более возможны успехи. Но когда вы имеете дело с живым
человеком, как вы можете рисковать, и вопрошающе дополнили так: у нас был
случай, когда девочка повесилась потому, что ей поставили плохой балл по
немецкому языку. И вспомнил я, как у нас в одном московском педагогическом
журнале был отдел консультации и там консультант отвечает на вопрос
читателю, как надо разговаривать с мальчиком, который хулиганит в классе,
нарушает внутренний распорядок. С таким мальчиком воспитатель должен
поговорить ровным голосом, ни в коем случае не повышая тона, так, чтобы
ученик видел, что учитель говорит с ним не потому, что он негодует, а
потому, что это его долг, долг учителя поговорить.
Вот я считаю, что такой ровный голос с хулиганом и вот то, что учитель
боится показать свое негодование, а показывает свою боязнь, - это есть
самое рискованное действие. И если бы со мной все люди говорили только
ровным голосом, я повесился бы через год. Разговаривать ровным голосом -
это значит: мне безразлично, как ты себя ведешь, но я разговариваю с тобой
потому, что я исполняю свои обязанности.
Например: "Иванов, не смей ничего плохого делать..." и таким спокойным
монотонным голосом. А про себя думает, а что если бы тебя по голове как
следует стукнуть кулаком. Что это, не риск?
Почему девочка повесилась? Ведь плохая отметка не рискованная отметка.
Нет, потому что там были действия нерискованные, человеку тошно стало жить
на свете, он повесился. Тот человек, который живет в живом коллективе, где
есть риск, живет интересно, там люди бодро живут. Нерискованное действие -
самый страшный риск.
Я поэтому открыто говорю: в действиях педагога, в действиях
педагогического коллектива должна быть предельная требовательность.
Это вовсе не значит, что вы должны кричать, нет, вы должны так
говорить, чтобы виновный видел, что вы негодуете, чтобы он видел, что вы
решили сопротивляться нарушению требований, что это приводит вас в гнев.
Не всегда надо кричать, можно иногда прошипеть (с м е х), но в вашем
голосе должна быть эмоция% чувство, и тут не надо устпать никакому
консультанту.
Пришел ко мне один директор и говорит: как бы вы поступили? Выгнал я
ученика, и он принес записку из гороно, чтобы я его обратно взял. Этот
мальчик натыкал несколько кусочков лезвия бритвы в перила, чтобы ученики
себе руки порезали. Спрашиваю: "Как вы поступили?" -
"Принял", - говорит... "А надо было с запиской его выгнать". - "Да ведь я
места лишусь", - отвечает он. Испугался записки, принял хулигана обратно.
Это неверно. Когда вы чувствуете себя правым, вы обязаны не уступать, даже
если вы рискуете быть выгнанным со службы. И наконец, директора никто не
выгонит. Не так уж легко выгнать советского директора, и он должен на
своем поставить.
Еще о риске. Когда общий тон требования, целеустремленность действия
воспитаны в коллективе на самом деле, тогда и детский коллектив вас
поддерживает, и рисковать вам почти не приходится. Когда я установил право
наказания как совершенно недвусмысленное право, от которого не откажусь,
то ученик прекрасно понимал, что так и будет. Чем ярче, определеннее право
требования, тем менее приходится требовать, тем естественнее возникает
общий стиль.
Требовательное воспитание кажется трудным делом до тех пор, пока мы
по-настоящему не решились его проводить, а когда решились - оно становится
легким.
Я подчеркиваю, что вы обязаны требовать должного поведения, не
оглядываясь, не боясь, что "личность запищит" или какой-нибудь бюрократ
будет угрожать вам увольнением.
Вот, товарищи, общие положения. Я могу развить их подробно. У ним
необходимы некоторые дополнения весьма важного свойства. Это вопросы стиля
и тона. Вопрос стиля совершенно не разработан в педагогике. А между тем
стиль очень много решает. Сколько я видел школ, столько я видел стилей.
Вы сами знаете, что стиль детского коллектива бывает просто
возбужденный, наглый, крикливый, страдающий, пониженный, пессимистический,
мажорный. Можно без конца называть стили. Здоровый советский стиль
создается путем воспитания уважения к себе и коллективу. Это то, что
необходимо каждой нашей школе. Стиль создается очень медленно потому, что
он немыслим без накопления традиций.
Я был в 899-й школе. Конечно, такое название звучит очень ровно, ничем
не выделяется. Но эта самая 899-я школа носит имя Кирова. Это уже многое
значит. Сплошь и рядом педагоги не умеют пользоваться таким счастливым
обстоятельством. В этой школе день рождения товарища Кирова должен быть
большим праздником, каждый ученик должен знать биографию товарища Кирова.
Так у меня и было. В горьковской колонии были горьковцы. Дзержинцы знали,
что товарищ Дзержинский - образ настоящего человека, их вдохновитель.
В одном педагогическом журнале обсуждался вопрос, как называть
учеников: "ребята", "товарищи" или просто "Ваня", "Коля". А почему не
понимают того, что ребенок в школе обязательно гражданин? Я десятилетнего
ребенка называл товарищем, особенно когда к нему обращался по делу. Гуляя
в парке, я мог назвать его Петей. А когда он провинился, я говорил:
товарищ Федоренко, получите два часа ареста. Это не значит, что при других
обстоятельствах вы не можете назвать его Петей, а такой стиль
подчеркивает, что это не игра, что это государственное дело. Главнейший
метод, в котором меня обвиняли всегда, - это военизация. Меня называли
жандармом, Аракчеевым и т.д. Все же я 16 лет не отказывался от
"военизации". Только на 16-ом году я нашел у Энгельса место,
где было написано, что в школе должна быть проведена правильная
военизация. И когда я показал это людям, которые наызвали меня жандармом,
они просто онемели.
Я противник муштровки. Вот иногда водят детей в раздевалку парами. Это
совсем лишнее. Когда у вас дисциплинированный коллектив, в приказе
пишется: одеваться по порядку такому-то классу за тким-то классом,
наблюдение поручается такому-то. И каждый знает, когда ему идти одеваться.
При таком порядке вовсе не нахо ходить в гардеробную парами...
Я в Кисловодске 7 Ноября 1938 г. наблюдал, как одна школа беспорядочно
строилась на демонстрацию, причем это не было злым умыслом, просто они не
могли построиться. А когда построились, учителя стояли и смотрели, чтобы
не разбежались. Это не "военизация". Вот так называемая военизация: марш,
стройся, минута - равнясь, справа по 6. Построились. Спрашивают: "Долго
будем здесь стоять?" - "2 часа". - "Разойдись". Ребята расходятся,
покупают конфеты, мороженое. Но вот трубач дал сигнал, прибежали -
строятся.
Это свобода для учителя и учеников, а вовсе не муштровка.
Я не знаю, как у вас собираются общие собрания. Я знаю, как собираются
писатели. Прямо скажу: никакой военизации нет. Получают повестку, собрание
назначено на 6 часов. Это значит, надо сесть и долго размышлять, когда же
начнется общее собрание. Все прекрасно знают, если написано в 6 часов, то
оно начнется в 7. Но все опаздывают на час и придут к 8 часам.
Следовательно, надо на собрание идти к 8 часам. В повестке написано в 7,
собрание начнется в 9 с половиной. "Почему вы пришли в 9 с половиной?" -
спрашивают писателя. "Потому что я знал, как все наши запаздывают", -
отвечает он. Время здесь перестает действовать. Шесть часов превращается в
пустой звук. И если так будет продолжаться дальше, то, чтобы собрать
собрание в 7 часов, надо будет писать, что собрание назначается в 12 часов
дня.
А вот "военизация" приучила коллектив учителей собираться точно. Я 16
лет каждый день принимал рапорт командиров, а рапорт отдавался обычно в
9 часов. Кончился день - дежурный командир дает сигнал. И я, начальник
учреждения, ни разу не опоздал. Ни одного раза не позволил себе опоздать.
И все командиры всегда вовремя были на месте.
"Военизация" позволяет воспитать движение. А движение - это не такой
пустяк. Умеет ходить, умеет стоять, говорить, уметь быть вежливым - это не
пустяк. Можно не сомневаться, что такой коллектив производит сам на себя
впечатление коллектива обещающего.
Вот в коммуне им. Дзержинского запрещалось держаться за перила. Стало
обычаем не ходить возле перил. Командир говорит новеньким: отвечайте
так-то, ведите себя так-то. А теперь запомните: за перила не держитесь. И
я видел, как люди уже пожилые и менее пожилые пробовали сходить по
лестнице, не держась за перила, и как они от этого молодели, становились
грациознее. Попробуйте вы так сделать, и вы станете грациознее.
И такая организация не муштровка. В коммуне было правило: дежурным
командиром назначить обыкновенного мальчика 15-16 лет, он отличался
от других только шелковой повязкой. И вот сделался обычай отвечать на него
распоряжение: "Есть, товарищ командир". И в этом была своя логика.
Дежурный командир ни с кем не разговаривал, ему некогда было долго
разговаривать; выслушал... и уходи.
Умение встать тоже много значит. Если воспитанник пришел к убеждению,
что перед директором надо стоять смирно, - значит, он признал закон
коллектива.
Я допускал некоторые особые приемы, напоминающие игру в "военизацию".
Для своего кабинета я выделил самую большую комнату, обставил ее диванами,
и любой коммунар мог присутствовать здесь, мог читать, мог слушать, что
говорят. Имел полное право сделать это. И тут не нужно было никому ни
перед кем тянуться. А когда я его призывал, он стоял передо мной так, как
нужно.
И наконец, последнее - о стиле. Это внешняя игра. Ведь мы все,
взрослые, в жизни играем. Тот - особенный воротничок сделает, особенные
очки наденет, в которых ему кажется, что он походит на профессора. У
другого - прическа, как у поэта. А когда вам подадут на экскурсию ЗИС, вы
воображаете себя несколько "обуржуазненным". А дети? Как ребенок играет,
так и будет работать. Сама детская жизнь должна быть игрой, а вы с ними
должны играть, и я 16 лет играл. Эта игра педагога - серьезная, настоящая
деловая игра; она делает жизнь красивой. Что такое красивая жизнь? Жизнь,
связанная с эстетикой. Детский коллектив должен жить красиво, игра должна
наполнять каждую минуту. "Военизация" в детском учреждении - это один из
видов игры. Когда-то мои ребята ходили на работу в поле, огород, в цехи и
каждую неделю совет командиров издавал приказ, который начинался одной и
той же фразой#7. Каждый воспитанник знал свое рабочее место, за которое
отвечал, на котором квалифицировался. Каждый слышал каждое утро эту фразу
приказа. И так было в течение многих лет.
Это игра. И такие элементы игры надо беречь. Изобретать надо так, чтобы
детям казалось, что они изобретают. Такая же игра - сторожевой отряд.
Вы думаете, что коммуну надо было охранять? Коммуна была НКВД, кто
посмел бы ее ограбить. А мы нарочно денежный ящик, сейф, держали в
вестибюле при входе, и часовой с винтовкой дежурил день и ночь. Когда я
говорил об этом учителям, они удивленно спрашивали: "И девочки стояли, и
маленькие стояли?"
Да, и ночью стояли. Вся коммуна спит, а он один стоит с винтовкой, и
дверь не заперта. Я говорю одному директору в Москве: "Неплохо было бы,
если бы у вас сами дети охраняли школу". Он говорит: "Да они же будут
бояться, мать не пустит". А детишки, которые слышали слова директора, как
закричат: "Пусть попробует не пустить!".
Что такое храбрость? Человек боится, но делает то, что нужно делать. Я
прихожу в 12 часов ночи в вестибюль, стоит мальчик с винтовкой. Спрашиваю
его: "Боишься?" - "Нет". Да и бояться нечего, потому что всблизи есть
старшие коммунары. Этои игра, но ответственная игра. Человек учится
преодолевать страх.
Некоторые так рассуждают: надо закалить ребенка. Это очень полезно, но
только чтобы без закалки, чтобы само собой выходило. Уговаривают: вы,
ребята, должны быть закалены, вы ничего не должны
бояться. А как дойдет до дела, когда можно закаливать ребенка, заявюляют:
он испугается, мать не пустит и т.д.
Я уже рассказывал как-то такой совершенно необычный случай, когда
ученик выстрелил в учительницу. Меня в этой тяжелой истории заинтересовал
не ученик, он, может быть, шизофреник, может быть, подослан врагами. Меня
заинтересовал класс. Класс испугался, не смог помешать ему.
Пусть бы кто-нибудь попробовал в коммуне войти в класс с винтовкой. Кто
мог разрешить ему стрелять? А вот там испугались.
Заботиться о воспитании смелости педагог обязан. И чувство страха надо
преодолевать при помощи игры. Другой большой вопрос: в школе надо должна
быть высокая требовательность. Я благодарен коммунарам: они понимали
значение требовательности и меня во многих отношениях воспитали.
Вот, скажем, соревнование. Я требовал много, и требовал весь коллектив.
Соревнование было поставлено без договоров парных, а было общее
постановление всех классов, отрядов по всем показателям: быть вежливым,
вести себя хорошо и т.д. Я имел карточку и учет, и лучший отряд,
победитель месячного соревнования, получал премию: 6 билетов в театр,
каждый день на весь отряд, на 30 человек, и право убирать места общего
пользования.
Дело в том, что развитие логики требования привело к очень своеобразным
формам: выполнение наиболее неприятной работы поручалось в порядке особого
предпочтения. Был прекрасный 4-й отряд. Ему выпало по жребию убирать
уборную в течение месяца. Он мыл уборную щелочью и кислотой, а потом
поливал одеколоном. Все знали, как он возится с уборной, какая здесь
чистота. Отряд получил первенство по уборке. Прошел месяц, отряд заявил:
мы за собой оставляем уборку уборной. На третий месяц тоже оставил за
собой. И наконец, на следующий месяц получил первенство тоже нплохой 3-й
отряд и заявил: нет, теперь получили первнество мы и уборную должны
убирать тоже мы.
Сейчам мне смешно, когда я вспоминаю это. Сначала уборка уборной, так
же как и остальные обязанности по уборке, поручалась по жребию, потом
стали распределять по справедливости.
Товарищи, эта логика не моя выдумка, это естественная логика,
вытекающая из требований.
Нельзя никаких требований предьявлять, если нет единого, сбитого
по-настоящему коллектива. Если бы мне дали школу сейчас, я прежде всего
сделал бы следующее. Я собрал бы учителей и сказал им: дорогие друзья,
предлагаю делать так. Если учитель не согласен, то, несмотря на его
высокую квалификацию, я бы сказал: уходите в другую школу. Девушке же
восемнадцатилетней, если бы я видел, что она согласна со мной, сказал: вы
еще неопытная, но у вас так горят глаза, что вы хотите работать,
оставайтесь и работайте, а мы вам покажем.
Настоящий коллектив - это очень трудная вещь. Потому что прав человек
или не прав - эти вопросы должны разрешаться не для собственного гонора,
не в личных интересах, а в интересах коллектива. Всегда соблюдать
дисциплину, выполнять то, что неприятно, но нужно делать, - это и есть
высокая дисциплинированность.
Я считаю, что учителя одной школы должны быть в хороших отношениях
между собой не только в школе, но и быть друзьями.
Последний раздел - это отношение к родителям. Здесь мой старый опыт в
железнодорожной школе пополняется работой в коммуне. Последние пять лет
мне присылали школьников, от которых учителя отказывались как от
дезорганизаторов.
Эти дети, конечно, труднее беспризорных. У беспризорного все дороги
сходятся на коммуне, на мне и на учительском коллективе. У этого - папа и
мама. А у папы иногда автомобиль, ромб, патефон и деньги. Попробуйте взять
в обработку такого. Это труднее. И я пришел к необходимости крепкого
контакта с родителями.
Средняя, старая и шаблонская норма вам прекрасно известна: вызывают
родителей и говорят: вот ваш мальчик то-то и то-то сделал. Смотрят в глаза
и думают: что родители с ним сделают: А у вас добродетельное выражение
лица и вы говорите: конечно, бить не надо. Отец уходит, вы никому ничего
не скажете, а в глубоких тайниках, скрытых даже от жены, думаете: вот
хорошо, если бы он все-таки постегал мальчишку. У нас это нетерпимо, как
всякое ханжество.
Другая форма обращения к родителям. Для классного руководителя и
директора ясно, что данная семья своего ребенка воспитывать не может. И
тогда классный руководитель и директор что делают? Обычно оони, хотя и
пришли к убеждению, что семья воспитывать не может, идут в семью и
начинают учить родителей, как надо воспитывать. Семья, испортившая
ребенка, в большинстве случаев не поймет ваших поучений. Перевоспитание -
дело очень трудное, и, если вы начнете натаскивать такую семью на
педагогических действиях, можете еще больше испортить дело.
Но это вовсе не значит, что нельзя воздействовать на семью. Наконец, мы
обязаны ей помочь. И лучший способ воздействия - через ребенка...
Действие на семью через учеников можно усилить... Я работал в
Крюковской железнодорожной школе. Ученики жили в семьях. Я организовал
бригады учащихся по территориальному признаку. Все руководители бригад
каждое утро отдавали рапорт о том, что делается во дворах, как ведут себя
ученики, члены бригад. Приказом я периодически назначал смотр, на смотре
присутствовали, кроме меня, старосты классов. Я приходил во двор, бригада
была выстроена, и я с членами бригады обходил квартиры, где жили ученики
моей школы.
Вот такие бригады, ответственные через бригадиров перед директором,
отдающие отчет на общих собраниях, - прекрасный метод воздействия на
семью. Думаю, что вопрос о формах влияния на семью нужно решать по такой
логике: школа - это государственная организация, а семья - бытовая
организация, и воздействовать на семью лучше всего через ученика.
